Кольцо рабочих окраин, плотно обступивших город, — как солома, в любую минуту готовая вспыхнуть. Опасность, таившаяся в этой огромной, пока инертной массе, была очевидна для многих. Дальновидные хозяева заводов и фабрик строили дешевые дома для рабочих, при заводах открывались больницы, школы, воскресные школы для взрослых. Возникли различные благотворительные общества, помогавшие неимущим. «Общество народной трезвости» вело борьбу с пьянством; открывались культурно-просветительные центры — Народные дома.

В последние десятилетия XIX века Петербург охватила строительная лихорадка: если в 1880 — 1890 годах ежегодно появлялось около пятисот новых домов, то в 1897 году их выстроили больше тысячи. В 1880 году был утвержден «План урегулирования Санкт-Петербурга», в котором намечалось строительство новых улиц и благоустройство старых. По указу 1844 года запрещалось возводить дома выше здания Зимнего дворца, зато в плотности застройки участка домовладельцы вольны — в столице появляется все больше доходных домов с дворами-колодцами. Превращаются из сонных окраин в оживленные районы Петербургская сторона, отдаленная от центра часть Васильевского острова, улицы, прилегающие к Невскому проспекту. В архитектуре господствует эклектика, и постройки той поры поражают диковинной, разностильной красотой.

Перестраиваются целые кварталы, среди старых особняков появляются новые. Облик Петербурга меняется: цельность планировки, единство архитектурных ансамблей прежнего «вымышленного города» перебивается этими «новоделами», вырастающими всюду, как трава по весне. Наглядный пример — площадь Островского, на которой рядом с классическими творениями Росси расположились доходные дома в «русском стиле».

Горожане по-разному оценивали эти перемены. Еще в 1873 году Достоевский, находивший, что старый Петербург выглядит «псевдо-величественно и скучно до невероятности», с иронией писал о новшествах в очерке «Маленькие картинки»: «Право, и не знаешь, как определить теперешнюю нашу архитектуру. Тут какая-то безалаберщина, совершенно, впрочем, соответствующая безалаберности настоящей минуты. Это множество чрезвычайно высоких домов „под жильцов”, чрезвычайно, говорят, тонкостенных и скупо выстроенных; с изумительною архитектурою фасадов: тут и Растрелли, тут и позднейшее рококо, дожевские балконы и окна... и непременно пять этажей, и все в одном и том же фасаде. „Дожевское-то окно ты мне, братец, поставь неотменно, потому чем я хуже какого-нибудь ихнего голоштанного дожа; ну а пять-то этажей ты мне все-таки выведи, жильцов пускать; окно окном, а этажи чтобы этажами”, — так хозяин наставляет архитектора».

Позже эстеты столицы будут грустить об уходящем былом. А. Н. Бенуа писал: «Петербург не тот, что прежде. Он как-то повеселел, не к лицу помолодел... По-прежнему в огромных окнах дворца отражается блеклая заря белых ночей, по-прежнему лепятся громады Биржи, Академии наук, Исаакия, Сената, Адмиралтейства, но вокруг этого Рима и Вавилона растет какая-то трава с веселенькими цветочками, воздвигаются огромные дома с приятными роскошными фасадами, открываются залитые светом магазины, наполненные всякой мишурной дрянью».

Меняется освещение городских улиц. В 60-е годы, по воспоминаниям А. Ф. Кони, вдоль тротуаров на Невском стояли «невысокие чугунные тумбы, выкрашенные в черную краску. Перед большими праздниками их жирно красят вновь, причиняя тем некоторый ущерб платьям задевающих за них франтих. В дни иллюминаций на них и около них ставятся зажженные и портящие воздух едким дымом плошки. На Невском, Морской и некоторых из главных улиц стоят на солидных чугунных столбах газовые фонари. Все остальные местности в городе освещаются масляными фонарями. Такой фонарь имеет четыре горелки перед металлическими щитками, но свет дает лишь на очень близком расстоянии вокруг себя. В узкой Галерной улице такие фонари висят высоко на веревках, протянутых от домов с обеих сторон улицы». В конце 70-х годов газом освещаются улицы не только в центре города, но и на Петербургской и Выборгской сторонах; на окраинах масляные фонари заменены керосиновыми. Невский проспект в 1884 году уже освещен электричеством.

К концу XIX века Невский проспект становится центром деловой жизни столицы: здесь сорок банков, двадцать четыре банкирские конторы, десять страховых обществ, торговые дома многих фирм. Первые этажи зданий на Невском занимают рестораны, магазины, кафе. Сверкают пестрые рекламы, проспект залит целым морем огней. Центральные улицы города выстланы торцами; на окраинах тротуары сколочены из досок, а некоторые улицы так и остались немощеными, с непролазной грязью весной и осенью.

В 70-е годы Городская дума поставила вопрос о закрытии кладбищ в городской черте для улучшения санитарного состояния в столице. Это предложение столкнулось с множеством препятствий, но в 1873 — 1875 годах были открыты два новых пригородных кладбища: Преображен-ское в Обухове и Успенское в Парголове. В столице самым дорогим оставалось кладбище Новодевичьего монастыря на Забалканском проспекте. Кладбище Новодевичьего монастыря — одно из примечательных мест нашего города. Оно невелико, но вы найдете на надгробиях немало имен, известных в русской истории. Есть на Новодевичьем кладбище еще одна достопримечательность — надгробие со скульптурой, изображающей Христа на Его крестном пути. По воспоминаниям ленинградцев, переживших блокаду, в то страшное время люди приходили сюда молиться. В начале 80-х годов XX века городские власти хотели уничтожить это маленькое кладбище, перезахоронив «именитых», а остальные могилы сровняв с землей. Не знаю, что помешало тогдашнему хозяину города Г. В. Романову, но кладбище Новодевичьего монастыря, к счастью, сохранилось.

Казалось, жизнь города менялась стремительно и необратимо, вытесняя все прошлое. Городу не было и двухсот лет, но лишь внимательный взгляд мог различить в нем первоначальные черты, следы замыслов его основателя. Долговечнее других оказались городские традиции, связанные с водой, с рекой. Пушечные выстрелы извещали жителей города о подъеме воды в Неве; в Крещение происходило торжественное водосвятие. Открытие навигации тоже было праздником. Горожане собирались на набережной Невы полюбоваться зрелищем: «Примерно в половине двенадцатого от Петропавловского берега отваливал двенадцативесельный катер, на котором стоял в полной парадной форме генерал, комендант Петропавловской крепости... Матросы гвардейского экипажа изо всех сил наваливались на весла, быстро пересекали Неву и лихо подходили к Зимнему дворцу, при этом все весла ставились «на валек» — вертикально, как полагалось в торжественных случаях и на парадах. Генерал направлялся во дворец, чтобы получить разрешение открыть навигацию. Через несколько минут он возвращался, и катер так же стремительно мчал его к крепости под грохот пушечного салюта, это почти всегда совпадало с полднем. Одновременно на сигнальной мачте крепости поднимался флаг. Все пароходы, стоявшие у пристаней, гудели и тоже поднимали флаги, то же делалось и на пристанях» (Д. А. Засосов, В. И. Пызин. «Из жизни Петербурга 1890 —1910-х годов»).

С петровских времен сохранялся и ритуал похорон императора. А. Н. Бенуа вспоминал процессию, которую он видел 8 марта 1881 года, в день погребения Александра II: «Наконец, после многосотенной толпы духовенства в черных ризах появилась и печальная колесница с гробом... Цугом запряженных лошадей (в четыре или шесть пар) в траурных попонах вели под уздцы конюхи в своих эффектных мрачных ливреях. Тут же шли в касках с спадающим черным плюмажем скороходы. Четыре края высокого балдахина были уставлены рядами рыцарских шлемов с колыхающимися перьями... Гроб, покрытый золотой парчой, стоял на высоком помосте». По традиции траурное шествие включало символические изображения /Гшзни и L-мерти. «Лтизнь была представлена закованным в золотую броню рыцарем, верхом на покрытом золотой парчой коне. Смерть олицетворял рыцарь в черных доспехах, следовавший пешком... черный рыцарь с опущенным забралом шел такой ковыляющей походкой, его так качало во все стороны, он так волочил ноги, что его можно было заподозрить в нетрезвости. Потом рассказывали, что, дойдя до крепости, этот несчастный пеший „рыцарь смерти” свалился в беспамятстве или даже умер. Несмотря на то, что для этой роли нашелся какой-то доброволец — мясник с Сенной, знаменитый своей атлетической силой. Видимо, и сам Геркулес не смог бы одолеть весь этот путь в пять, по крайней мере, верст пешком, местами по скользкому льду, коченея от холода, неся на своем теле пуда два железа и стали. Ведь его доспехи не были бутафорскими, то были подлинные исторические латы XVI века, выданные из императорского царскосельского арсенала...»