Горожане увлекались мистицизмом, и когда в 1779 году в Петербург приехал знаменитый Калиостро, к нему проявил интерес сам «некоронованный император» Потемкин. Калиостро занимался лечением, демонстрировал алхимические опыты, давал спиритические сеансы. Но произошло что-то, заставившее его вскоре покинуть Петербург. По слухам, будоражившим город, Калиостро не смог вылечить младенца, и когда тот умер, подменил его другим.
А еще раньше, в 1764 году, в Петербург приезжал другой знаменитый авантюрист — Казанова. Он не прибегал к магии, а напротив, предлагал множество самых практических планов: от реформы российского календа-
'VT/'
ря до инженерных проектов. Лгелая снискать милость Екатерины II, он искал встреч с нею. Но императрица во время их беседы проявила обидное равнодушие, и оскорбленный Казанова уехал. В своих мемуарах он оставил любопытные, с немалой долей злословия, записи о Петербурге: «Петербург поразил меня своим видом. Мне казалось, что я вижу колонию дикарей среди европейского города. Улицы длинны и широки, площади громадны; все ново и грязно. В этом городе чувствуется близость пустыни и Ледовитого океана. Нева, спокойные воды которой омывают стены множества строящихся дворцов и незаконченных церквей, не столько река, сколько озеро». Если судить по описанию Невы, объективным Казанову не назовешь.
В Петербурге внимательно следили за европейской жизнью, с готовностью принимая различные новшества и идеи, приходившие оттуда. В Россию был разрешен въезд иезуитам, и одновременно с этим все шире распространялось масонство. Екатерина II вела оживленную переписку с Вольтером, по ее приглашению в Петербург приезжал знаменитый философ Дидро. Появился и отечественный писатель-вольнодумец — А. Н. Радищев. И корреспондентка Вольтера, собеседница Дидро, Екатерина II пишет на полях «Путешествия из Петербурга в Москву»: «Тут рассеяна зараза французская, автор мартинист, он хуже Пугачева, он хвалит Франклина».
Русское дворянство было потрясено событиями Французской революции, и когда в Петербург приехал родственник казненного Людовика XVI граф д’Артуа, он встретил самый горячий прием. Екатерина подарила ему золотую шпагу с бриллиантами; при отплытии из Петербурга на одном из лучших российских фрегатов граф получил большую сумму денег и драгоценности. Страх, вызванный происходившим во Франции, привел в последние годы царствования Екатерины II к гонениям на тех, кто вызывал подозрение правительства, в частности на масонов.
Из тревожных событий, волновавших Петербург, следует упомянуть о трех. Два из них не коснулись его вплотную, хотя вызвали панику, а третья беда не обошла город стороной. Этими событиями были эпидемия чумы в Москве в 1771 году, восстание Пугачева (1773—1775) и наводнение в Петербурге (1777). Эпидемия чумы, по счастью, не дошла до столицы. Энергичными и даже жестокими мерами правительство не допустило ее распространения. Москве же, где медицинская служба была почти не налажена, она принесла огромные бедствия. В Петербурге царила паника, был установлен строгий контроль для въезжающих в столицу, многие жители покинули город. Восстание Пугачева на восточных окраинах страны, переросшее в крестьянскую войну, грозило охватить всю Россию. Однако его удалось подавить, и в 1775 году Е. И. Пугачева казнили в Москве.
О наводнении 1777 года мы рассказывали в главе, посвященной Летнему саду. Оно было не менее бедственным, чем известное наводнение 1824 года, потому что случилось ночью, и люди были захвачены врасплох. Еще через несколько дней после него в окрестностях Петербурга находили трупы людей и животных. Разрушительную силу стихии можно представить по объявлению в петербургской газете: на даче Яковлева по Петергофской дороге продавалось две тысячи мачтовых деревьев, сломанных или вывернутых с корнем.
В 1786 году в Петербурге было голодно, цены на хлеб поднялись. Правительство открыло хлебные магазины для продажи бедным по низкой цене, но директор этих магазинов Маврин оптом продал хлеб купцам и нажился на этой спекуляции. Маврин не был наказан, так как правительство в это время было озабочено борьбой с вольнодумцами, по традиции считая грабительство чиновников простительной слабостью, а свободомыслие — смертным грехом.
О роскоши русского дворянства мы говорили много, но екатерининская эпоха все же поражает воображение. Один из путешественников, представленный ко двору, отмечал, что, в отличие от Европы, здесь не только женщины, но и мужчины украшают одежду множеством бриллиантов. Азартная карточная игра была официально запрещена, однако первыми игроками столицы считались фавориты Екатерины II — Г. Г. Орлов и Г. А. Потемкин. Да и сама императрица играла с придворными в карты на бриллианты. На столик рядом с карточным ставили ящик с бриллиантами, и играющие расплачивались ими. При дворе любили делать изящные подарки: то рукомойник, из которого выпадал драгоценный перстень, то скромный цветок с бриллиантом на стебле. После постановки оперы «Дидона» в Эрмитажном театре композитору Дж. Паизиелло вручили бриллиантовую табакерку со словами, что Дидона завещала ему эту вещицу. Императрица дарила фаворитам и вельможам целые области, закрепощая еще свободную часть крестьянства. Знаменит подарок Г. Г. Орлова императрице: в 1774 году он преподнес ей третий в мире по величине алмаз, купленный им за 400 тысяч рублей. Этот алмаз украсил скипетр Екатерины II.
Англичанин Кокс, посетивший Петербург в 1778 году, писал, что старое азиатское великолепие смешалось здесь с европейской утонченностью. Вельможи старались перещеголять друг друга в роскоши. Во время путешествий Г. А. Потемкина вперед отправлялся английский садовник с помощниками, чтобы на каждой остановке устраивать пейзажный сад в английском стиле. Знамениты кареты того времени: зеркальная карета С. К. Нарышкина; карета со сложным механизмом, купленная К. Г. Разумовским за восемнадцать тысяч рублей в Лондоне и почти сразу заброшенная — из-за тяжести ее едва могли тянуть восемь лошадей; карета К. С. Скаврон-ского, покрытая стразами. В общем, это были золотые времена для дворянства, жившего в городе Петра в свое удовольствие.
Когда по случаю открытия памятника Петра в Петропавловском соборе проходила торжественная служба и священник с пафосом восклицал, обращаясь к его гробнице: «Восстань же теперь, великий монарх, и воззри на любезное изобретение твое!», вельможа К. Г. Разумовский, тихо посмеиваясь, сказал стоявшим рядом: «Чего он его кличет? Если встанет, то всем нам достанется!»
Петербург построен руками крепостных. Они составляли значительную часть населения столицы: по переписи первой четверти XIX века почти половину. Автор записок о России А. де Кюстин заметил, что Петр I и его преемники стремились превратить столицу в грандиозный театр. Но трагическое действие разыгрывалось за кулисами, и можно впасть в заблуждение, если принять за действительность блестящие декорации русской столицы.
Часть крепостных были постоянными жителями Петербурга, но многие приходили сюда на временные работы и жили в городе по нескольку месяцев. Грандиозное строительство, развернувшееся здесь, требовало огромного числа рабочих рук. Об этих работниках писал архитектор О. Монферран: «Двадцать лет, посвященных постройке Исаакиевского собора, позволили мне высоко оценить трудолюбие этих людей. Русские рабочие честны, мужественны и терпеливы. Одаренные недюжинным умом, они являются прекрасными исполнителями. Каждая губерния поставляет своих специалистов: Ярославская — каменщиков, Костромская — плотников, гранильщики и мраморщики приходят из Олонца... Проживая здесь без семей, они селятся группами по пятнадцать-двадцать человек, каждая группа имеет свою стряпуху».
Работа была изнурительной, и нередко крестьяне умирали в Петербурге или по пути домой. Примечательна статистика 1831 года, времени, когда условия жизни работников были лучше, чем в XVIII веке: за год в столице умерло более 20 тысяч человек, а родилось лишь 6,5 тысяч. Однако население столицы неуклонно увеличивалось за счет ежегодно прибывавших работников.
