— Прощай, город, — сказал турок. — Похоронили мы грехи наши, похоронил я руку, что отсек мне праведный человек, вместе с моим кинжалом непобедимым.
Поклонился городу — чуть не до земли чалмой, и слез в шлюпку.
Христо перевел дух. Шлюпка подошла к кораблю и как вросла в него.
Взметнул Элчан-Кайя парусами над городом, повернулся и полетел каменный корабль из порта. Вышел в море, и растаяли во тьме серые паруса.
V
Христо вылез из-под брезента, потер усталые глаза.
«Да что за черт, — подумал грек, — было ли все это?» И вздрогнул. Услыхал — бьются друг о друга, говорят камни.
Фу ты! Да это ветер треплет брезент, а брезент ворочает камни, что навалил по краям Христо.
«Заснул я, привиделось, не был в порту Элчан-Кайя, не ходили по городу старинные турки».
А собака сидит против Христо, смотрит ему в глаза и подрагивает мокрой шерстью на холоду.
И не знал Христо: ходил он за город на татарское кладбище или проспал за полночь, и все привиделось.
Собака знает. А как спросить?
— Филе, Филе, — сказал Христо, — ходили мы с тобой?
Собака подвизгнула и стала тереться мордой о Христину руку. Глянул Христо на море — пусто в порту. Ровно сочит свой красный свет маяк, и стоит в стороне белый парусник.
Вот и ветер стал спадать. Дунул, дунул и оборвался. Мутным заревом дымит за облаками луна. Капнули по небу звездочки. Прошел шторм, выдулся ветер, и глянула с неба спокойная луна. Круглая, ясная.
— А трелля, трелля, глупости это, — сказал Христо и обошел мешки.
Все спокойно. Постучал ногой в камень. Наутро заведующий скажет: хороший человек Христо, уберег мешки Христо. Все убежали, а Христо молодец — иди спать.
VI
Чуть стало солнце подыматься, пошел Христо домой, и Филос-пес поплелся сзади.
Вошел в дом, жена ахнула.
— Где был, откуда грязи набрался? Точно волокли тебя за ноги по дороге!
Глянул Христо: весь бок в грязи, в липкой глине. Посмотрел на собаку: по брюхо собака вывалялась, на хвосте комьями глина налипла.
Глядит Христо и не знает, что жене сказать.
— Элчан-Кайя, — шепчет Христо я стоит глаза выпучив.
Жена тараторит:
— Снимай, — кричит, — ботинки! Ты пастух или сторож? Смотри, морда вся в грязи.
Пока стаскивал пудовую одежду, надумался Христо, что врать:
— Привезли, — говорит, — хохлы хлеб, полколеса в грязи, обмазался я об колеса.
Помотала жена головой и поставила чайник на мангал.
Смотрит Христо на собаку, собака на него из угла косится.
«Хорошо, — думает Христо, — что собака говорить не может. А то узнала бы баба про золото, испугалась, ни за что не пустила бы и одного червонца взять. Все соседки узнали бы, весь город. Пришло б начальство, и весь клад свезли бы в контору, а Христо остался бы в дураках».
Разве грек может так сделать? Грек и пьяный ума не теряет.
VII
— Ложись спать, — говорит жена, — наморился за ночь. — И пошла во двор чистить Христину одежду.
А Христо лег и ни минуты не спал. Все думал про золото, про каменный корабль Элчан-Кайя. Никто не знает, никто не видел. Может, и не было. И взглянет на собаку. А собака на него глядит черными глазами.
— Мы с тобой знаем, — сказал Христо и ткнул себя в грудь.
В обед вышел Христо в город. Солнце светит, как будто не осень, а весна настала. Топчется веселый народ на улице, в кофейнях посудой звякают, спорят греки за столиками. В кости играют, кофе пьют. Зашел Христо в кофейню: дай, думает, послушаю: если люди видели — разговор будет. Узнаю, что люди говорят.
Натворила за ночь погода всяких бед: две мельницы положила, рыбакам сетки оторвала и с часовни крышу сдернула. Головами люди качают, языками цокают, а про корабль — ни слова.
Три чашки выпил Христо и до самого вечера сидел в кофейне. Уж свет стали зажигать, вдруг слышит Христо, кто-то сзади сказал:
— Элчан-Кайя!
Обернулся — видит, за столиком два моряка-парусника и один говорит другому:
— Иду я судном, думал, уж с дороги сбился, а ведь берегом иду. Вот уж должен быть Элчан-Кайя. Прошел уж два тополя — нет и нет Элчан-Кайя. Так и в порт пришел. Повалило, видать, штормом каменный корабль.
— Э, брось масал рассказывать, — сказал другой. — Сколько лет стоял, не может этого быть. Проспал ты или пьян был. Не ушел же в море Элчан-Кайя на каменных парусах?
— Спроси моих людей, — говорит тот, — коли не веришь. Никто не видал. Пойди, найдешь каменный корабль — я тебе на него мое судно меняю.
Тут они встали и вышли.
«Ну, — думает Христо, — значит, верно. Дождусь ночи и пойду за кладбище в степь».
VIII
Зашел Христо домой, крикнул собаку и пошел мешки стеречь.
Луна взошла и тихую ночь привела. Светит лунная дорога на море, и как капля крови рдеет маяк на молу.
А Христо ждет, чтоб смолк город, угомонился б народ, заперся бы в домах. Высоко уже взошла луна. Вот и город замер, только чуть хлюпает зыбь под пристанью. Нашарил Христо старый чугунный колосник, взял под мышку и тихонько свистнул собаку.
Спит город в белых улицах, а Христо в тень прячется, пробирается закоулками на большую дорогу.
Вот и кладбище татарское. Стоят татарские могилы, каменные столбы на могилах, и чалмы высечены. Блестят на луне.
Покосился Христо на каменные чалмы и позвал собаку поближе. Потрепал по спине.
Вот оно место.
Огляделся Христо быстро кругом и вонзил колосник в землю. Раз, раз! Летит земля комьями. Торопится Христо узнать, есть ли золото, не померещилось ли. Рвет землю, рук не слышит. Тычет колосником. Чует только, как стоят за спиной чалмы на кладбище.
Уж с четверть проковырял Христо. Нет золота.
— Трелля, трелля! — говорит Христо, — привиделось! — А сам все бьет землю злее и злее. И вдруг лязгнул колосник, и блеснуло на луне золото. Христо сразу в пот бросило. Кинул он колосник, выхватил из земли червонец и зажал в кулак. Оглянулся на кладбище.
Спокойно стоят каменные чалмы за оградой, блестят на лунном свете.
В ушах это звенит, или двинулось там что?
— Филе, Филе, — шепчет Христо, — чужой, чужой!
Насторожилась собака, напружилась. Уркнула глухо.
Нет, все спокойно. Никого.
Запустил Христо горсть в ямку, ухватил червонцы и сунул не глядя в карман. Скорее заровнял ямку, притоптал ногой и бежать прочь.
IX
Как вор прокрался в порт, за мешки, за брезент и тут вынул из кармана червонец. Старая мусульманская монета, а чистая как вчерашняя. Горит, на луне нежится. Погладил ее Христо и опять в карман.
Тяжелый карман. Звенит, раскачивается, говорит в нем золото. Не утерпел Христо, снова вынул золотой: поглядеть, на руке взвесить. Поцеловал Христо золотой — спрятал. Двенадцать раз за ночь вынимал Христо золото, чтоб поверить, чтоб порадоваться.
Чуть светать стало — пошел домой. В карманах руки держит, чтоб молчало золото. Услышат люди: откуда у Христо деньги?
«Приду домой, — думает Христо, — найду ему место».
Разве грек не знает, как надо сделать?
— Фира, — сказал Христо жене, — я больной совсем. Никакой нету силы: тянет в животе, и тошно мне.
Жена зажгла свет.
— Что ты, Христо, что тебе дать? Ты красный какой!
— Дай, — говорит Христо, — огурца соленого, мне лучше будет.
Жена побежала в погреб, принесла пару огурцов, а Христо швырнул огурцы.
— Жаль тебе хороших огурцов мне дать. Это не огурцы — жабы болотные.
Три раза Фира бегала, а Христо все больше ругается. Заплакала — бросила ключи.
— Иди, — говорит, — сам, ты как с ума сошел. Видать, болезнь в голову бросилась.
А Христо поднял ключи и пошел. Нарочно ключами бренчит, чтоб не слыхала жена, как золото в карманах переливается.
Пошел в погреб. Вырыл в углу яму, схоронил золото и засыпал землей, а сверху картошкой закидал. Один только червонец оставил Христо.
