— Пора приниматься за работу, — сказал он. — Надо поправить стену. — Он махнул рукой на дальний конец деревни, где в стене овчарни наверху недоставало нескольких камней. Долл оперся руками о скамью, пытаясь подняться, но мужчина покачал головой. — Сиди, парень. Ты еще нездоров. Просто отдыхай, скоро придет одна женщина и займется твоей ногой. Она пока заваривает для тебя чай из костоправа.

Ночь Долл провел на соломе, с замотанной ветошью лодыжкой. После стольких ночевок под открытым небом ему было не по себе под крышей. Он слышал, как дышат остальные обитатели дома, и чуял их запахи. Ему хотелось выбраться наружу, на свежий ночной воздух, напоенный ароматами зелени, но это было бы невежливо. Наконец он заснул, а на следующее утро с огромным удовольствием лакомился кашей. Ради горячей еды стоило вытерпеть неудобства ночлега, решил он.

Он с его спутником прожили в деревушке шесть пятков дней; мужчина выполнял любую работу, которую ему поручали, без слова жалобы или недовольства. Когда Долл стал меньше хромать, он тоже не сидел сложа руки. Делать привычную с детства работу, но для чужих людей было необычно. Когда он что-нибудь ронял — а это случалось все реже и реже, — то каждый раз ожидал привычных насмешек, но их не было. Даже когда он выпустил из рук кувшин с парным молоком и кувшин разбился.

— Ничего страшного, — сказала женщина, которой он подносил этот кувшин вместе с двумя другими. — Я сама виновата. Нечего было давать тебе больше, чем ты можешь унести, а у этого кувшина и ручка к тому же неудобная, уж сколько лет с ней мучаюсь.

Женщина была черноволосая и веселая, с широкими бедрами и еще более широкой улыбкой; и дети у нее как один удались в нее, а тот мальчишка, что тогда принес ему хлеба, был ее младшеньким.

Однажды вечером, после ужина, у Долла зачесалась спина, и он почесал ее острием своего деревянного ножа. Мужчина посмотрел на него и спросил:

— Откуда у тебя этот нож?

— Я же говорил вам — его мне дала сестренка. Долл вздохнул с облегчением — острие мгновенно отыскало зудящее место.

— А она откуда его взяла?

— Нашла в лесу прошлой осенью; мы все тогда собирали орехи, а она копалась в листьях, ну и нашла.

— Вот так взяла и нашла?

— Не знаю. Я этого не видел. А что? Мужчина грузно опустился на скамью.

— Долл, этот нож я выстругал своими руками, две зимы тому назад. Я выкинул свой меч — да, когда-то у меня был меч, и кольчуга, сиявшая как серебро, и горячий конь. Но кинжал у меня остался, и когда однажды меня замело снегом, в самую первую зиму моей свободы, я от нечего делать выстругивал из щепок всякую ерунду. Большую часть я потом сжег, но несколько вещиц оставил — как память о том, что умел мальчишкой. А когда пришла весна и настала пора уходить, я выбросил их в ручей и смотрел, как они плыли.

— Значит, это ваш нож? — спросил Долл.

— Я его выбросил, — пожал плечами мужчина. — Как меч. Но в отличие от меча он вернулся ко мне обратно — в руке, которая больше его ценила. — Он прокашлялся. — Просто интересно… другие вещицы тоже кто-нибудь нашел? Там были цветы — в основном розы — и одна приличная лошадка.

— Я не знаю, — сказал Долл. — Но если он ваш… Он протянул нож.

Мужчина покачал головой.

— Нет, парень. Я выкинул его. Теперь он твой.

— Но это не обычный нож, — сказал Долл. — Он спас меня…

Он принялся торопливо рассказывать, чувствуя, что мужчине не хочется его слушать: о травяном народце, о змеином укусе, о странном существе, которое появилось из ниоткуда и растворилось в воздухе, о воде…

Мужчина смотрел на него во все глаза, раскрыв рот.

— Этот нож?

— Этот нож, — подтвердил Долл. Он снова протянул его. — Ваш нож. Это вы его сделали. Должно быть, его магия — от вас.

— Храни от коварства, от злобы людской, от голода, жажды, напасти любой… — У мужчины сорвался голос. — Не может быть… — Пальцы его потянулись к ножу, потом он сжал их в кулак. — Не может быть. Я выкинул его; нельзя вернуть то, что отпустил.

— Это глупо, — сказал Долл. Так же глупо было стоять с ножом в протянутой ладони. — Когда мы выпускаем теленка из загона, мы именно что ловим его и приводим обратно.

— Магия — не корова, парень! — Голос у мужчины был хриплый, и Долл еле отважился взглянуть на его лицо, опасаясь обнаружить там гнев, но вместо этого увидел слезы, текущие по складкам у губ. — Я отрекся от него.

«Разве ветер не поворачивает? Разве весна не возвращается каждый год?»

Мужчина вскинулся — должно быть, он тоже услышал эти слова.

Долл шагнул вперед, положил нож на ладонь мужчины и сжал его пальцы вокруг него. Он отступил назад и увидел мгновенную перемену в его лице — как будто солнце выглянуло из-за туч. Мужчину окутывало золотистое сияние, а грязная рубаха, которая была на нем, показалась Долл у нестерпимо белоснежной. Ободранные и стоптанные сапоги вновь стали черными и блестящими, а на заляпанных грязью штанах не осталось ни пятнышка. На усталом понуром лице забрезжило новое выражение: надежда, любовь и — свет. Волосы, казавшиеся безжизненно-серыми, вдруг засияли солнечной рыжиной.

А нож, простой деревянный нож, начал растягиваться и изменяться прямо на глазах, пока в руках у мужчины не оказался меч из старинных преданий. Долл ни разу в жизни не видел меча, а уж такого великолепного тем более.

«Клятву нельзя так просто нарушить, а обязанности — сложить с себя».

Долл понятия не имел, что это все значило, но мужчина, видимо, понимал; на его лице медленно проступило выражение благоговейной печали. Он упал на колени, крепко держа в руке меч рукояткой кверху. Долл попятился; сзади в ноги ему ткнулся валун, и он опустился на него. Он смотрел, как губы мужчины беззвучно шевелятся. Затем тот взглянул ему прямо в лицо своими странными зелеными глазами, в которых все еще блестели слезы.

— Да, парень, ну и натворил же ты дел.

— Я не хотел, — начал оправдываться Долл.

— Я рад, что все так вышло, — сказал мужчина. Он поднялся и протянул Долу руку. — Идем. Позволь мне называть тебя другом. Меня зовут Фелис, и когда-то я был паладином Фалька. Похоже, Фальк снова призывает меня к себе, даже после того, как… даже теперь. — Он взглянул на меч, и уголки его губ дернулись кверху — вряд ли это можно было с полным правом назвать улыбкой. — Думаю, мне стоит взглянуть на этот лес, где твоя сестренка нашла нож, который я вырезал, и проверить, не вынесло ли туда и другие игрушки. Что-то подсказывает мне, что обратный путь к Фальку может оказаться… интересным.

Долл принял протянутую руку и поднялся.

— А я? — спросил он.

— Надеюсь, что ты отправишься со мной, сказал мужчина. — Ты спас мне жизнь и вернул мне мой нож… да и мою жизнь тоже. К тому же я уверен, ты захочешь, чтобы твоя сестренка, которая нашла его, узнала, что он спас тебя.

— Вернуться домой? — Голос Долла сорвался на писк. В памяти у него встали отцовские насмешки и побои братьев.

— Похоже, мы оба должны вернуться домой, — сказал Фелис. — Мы оба бежали, но нож позвал нас обоих. Но ни ты, ни я не останемся с твоим отцом, это я тебе обещаю. Думаешь, парень, который спас паладина, может навеки остаться Дырявыми Руками?

В самый разгар лета, когда деревья, недвижные и недреманные, стоя, как часовые, стерегут в полуденный час свою сень, а по-весеннему бурные воды утихают, превращаясь в прозрачные пруды и ленивую зыбь, Долл — теперь уже не Дырявые Руки — вернулся домой по свежескошенному полю вместе с высоким мужчиной, на чьей нелепой одежде даже в такую жару не было пятен пота. Гори узнал Долла в тот же миг, как тот вышел из рощи, но мужчина в безупречной белой рубахе и с мечом был ему незнаком. Братья Долла остолбенели, точно громом пораженные, глядя на приближающегося брата, который двигался с грацией человека, не спотыкающегося даже на самой неровной дороге.

В тот вечер, в мягких неспешных сумерках, Фелис рассказал всем об отваге Долла, о магии вырезанного им ножа, о его обетах и о том, что должен вернуться обратно.