*

Но после второй попытки, Иван, очнувшийся от отупляющего оцепенения и не в силах более противостоять неведомым и странным ощущениям, потянулся вверх, вверх и ввысь, пока не ударился головой о прогибающийся, как сетка кровати в общежитии, потолок в старых потеках, и, удивленно, не остановился. Опять какая-то незнакомая комната… И смрад такой, что хоть из окошка не выпрыгивай. Наверное, тут или что-то давно сдохло, или только что сожгли с десяток подушек. И не исключено, что оно на этих подушках и испустило свой последний вздох… Не мог уж Сергий найти что-нибудь поприличнее. Или хотя бы проветрить… Сергий! Где он? Где Елена? Где Я?! Смутные воспоминания о вчерашнем дне, как паспорт, пропущенный через стиральную машину, стали медленно, по кусочкам возвращаться к царевичу… Иван приподнялся на своей лежанке, спустил ноги на пол и открыл глаза. Кто-то позвал его? Или почудилось? Где я? Желтые стены, желтый луч солнца, пробивающийся через окошко и освещающий столб желтой танцующей пыли… Жара… Знакомое похрапывание, дрожью отдающееся во всем теле… Масдай. А где Сергий? И Елена Прекрасная? И где я? Может, это и есть тот самый постоялый сарай?.. Или двор-караван?... Про который говорили?.. Наверное… Но, по-моему, это как-то по-другому должно называться… Сейчас вспомню… Только вот голова перестанет кружиться… Голова… Огромная, пустая, как из меди сделанная: только тронь – и загудит, как колокол… Как чужая… Котел медный, а не голова… Ах, да… Я же болел. Сколько времени прошло?.. И снова показалось, что кто-то позвал его. И тут царевич понял, что он не может ни мгновения противостоять этому слабому, но притягивающему зову; быстро, непослушными руками, натянул сапоги. И подкашивающиеся, протестующие ноги против своей и его воли осторожно, чтобы не уронить, понесли его из комнаты по коридору, и во двор – где толпились, переругивались и потели под человеконенавистническим светилом люди, ишаки, собаки, верблюды и лошади, и дальше – в самый конец огромного, как площадь, двора – к навесу, где фонтан с низким каменным бортиком, кузница, тележная, шорная и Бог еще знает какие мастерские, куча мусора у самого забора – как же у них тут заборы-то называются?.. диваны?.. поддувалы?.. как-то так… – и, без единой остановки, прямо к этой куче. Несмотря на суету и толчею в середине двора, тут было безлюдно. Даже мастера все разом разошлись куда-то, прикрыв свои пахнущие ремеслами лавки. Вокруг не было ни единой живой души. Но Иван почувствовал, что пришел, куда был должен. Его бросило в холод. – Кто здесь? – дрожащим от слабости и (совсем чуть-чуть) от нехорошего предчувствия голосом просипел он. – Удачного дня тебе, о добрый чужестранец, – прозвучал прямо в его больной голове, а, может, просто послышался, тихий почтительный голос. Может, у него опять начался бред? Или галлюцинации? Или солнечный удар? А, может, он просто сошел с ума?.. Никогда не думал, что это будет так просто… – Кто здесь? – хриплым шепотом повторил он, бессильно опускаясь на кучу переживших свою полезность вещей, изо всех сил надеясь, что ему все это всего лишь померещилось, и что через пару минут, отдохнув, он поднимется, возьмет вон ту оглоблю, чтобы опираться на нее, и потихоньку пойдет обратно в свою душную и пыльную, но кажущуюся сейчас такой уютной и безопасной, комнатушку. – Прости меня, ничтожного, о, чужестранец, что взял я на себя смелость нарушить твой сон и отдых, но очень скоро ты бы пошел на поправку, и я не смог бы поговорить с тобой. Я должен был успеть сделать это сейчас, пока ты все еще слаб, и способен слышать меня. Для меня это очень важно. Вопрос жизни и смерти твоего недостойного раба… – Значит, я не брежу? – пробормотал Иванушка, спрашивая, скорее, себя самого, чем какие-то голоса в голове, но тут же получил ответ: – Нет, о, благородный путешественник. Ты в ясном уме, и я не плод твоего воображения. Что-то кисло подсказывало Иванушке, что то, что сейчас с ним произойдет, даже его воображение наплодить было не в состоянии. Но все равно, вместо того, чтобы развернуться и убежать, уплестись или просто уползти, если на большее и скорейшее сил не хватит, пока есть время, он, как зачарованный, оставался сидеть на обломках большущего тележного колеса и не спеша беседовать сам с собой. Хотя, почему “как”?.. – Меня зовут Шарад, – представился голос. – Иван, – автоматически кивнул в ответ царевич. – Умоляю тебя, о, отзывчивый сын далекого Севера Иван, выслушай мою печальную историю любви – она отнимет немного времени – ибо, кроме тебя, помочь мне никто не в состоянии. А если я не встречусь с предметом страсти моей и желаний моих, я наложу на себя руки, клянусь куфией Сулеймана, и пусть вечное проклятие и беспросветный мрак тяготеют над моею безутешной душой в загробном мире. Лучше уж это, чем быть разлученным с нею навсегда… – Шарад? Ты где? Почему ты прячешься? – потеряно повел глазами Иванушка. – Может, ты выйдешь, чтобы мы могли поговорить? – Я не могу выйти, о сердобольный странник Иван, и об этом будет моя короткая, но печальная история. – Тебе нужна моя помощь? И ты влюблен? – свои собственные мучения безответной любви, слегка подзабытые за время болезни, с новой болью всколыхнулись в сердце царевича, и из уст его вырвалось тоскливое: – Она тебя тоже не любит?.. – Она даже не знает о моем существовании, чужеземец Иван… Каждый день я наблюдаю, как приходит она за водой к этому фонтану, и душа моя поет от счастья, что могу я лицезреть ее, и заходится от горя, что никогда не смогу я подойти к ней, взять ее за руку и открыть свое огромное и жгучее, как праматерь всех пустынь, чувство. Когда она подолгу отсутствует, я схожу с ума от горя, думая, что она ушла из этого караван-сарая, и больше никогда я не увижу я ее… Жизнь моя впервые наполнилась смыслом и радостью в тот миг, когда я впервые увидал Фатиму… – Но почему… – в который раз попытался выяснить Иванушка не слишком послушным голосом. – Почему ты не выйдешь к ней? И в ответ услышал безысходное: – Потому, что я – джин. – Джин?.. Это такая вонючая водка?.. – недоуменно наморщив лоб, переспросил он. – О, нет же, странник Иван. Джин – это… Это… Это я, – растеряно произнес голос. – Знаешь, мне никогда еще никому не приходилось объяснять, кто такие джины. Здесь, в Сулеймании и в сопредельных странах, каждый младенец знает, кто такой джин… Джин – это одно из магических существ, таких, как пэри… Лукоморец нерешительно пожал плечами. – Дэвы, например, или гурии… Ну, в общем, это и не важно, – закончил Шарад, видя, что его примеры не достигают цели. – Джины живут в кольцах, лампах, кувшинах, вазах и прочих предметах из металла и могут быть вызванными своими хозяевами, чтобы исполнить любые их желания. Джины почти всемогущи, когда выполняют приказ. Но у них нет и не может быть своей воли и своих желаний. То есть, я хочу сказать, что, конечно же, желания у нас есть, но какому человеческому существу будут интересны желания какого-то джина, когда у них своих хватает… – в голосе Шарада зазвучала обида и горечь. – Джины для них – всего лишь предмет, такой, как стол, кровать, арба – они служат только для удовлетворения собственных потребностей… То, что мы обречены на одиночество, даже если полюбим, хозяина джина никогда не волнует. Всесильные изгои – вот кто мы… – проникновенный голос джина обволакивал и завораживал, заставляя Иванушку нервно впитывать малейшую смену интонаций. Хотелось сопереживать, страдать и плакать вместе с ним, дружить с ним, сделать для него все, что он ни попросит – ведь он так несчастен, так одинок, так зависим от тебя, и это не он, а ты всесилен… – Нет, Шарад, ты не прав! – горячо воскликнул Иванушка, уже не заботясь о том, что вид одиноко сидящего на куче мусора и дискутирующего самого с собой человека способен привлечь множество скептически настроенной аудитории. – Не все люди одинаковы! Не все мы – бездушные эгоисты! Я тронут до глубины души твоими глубокими чувствами и твоими страданиями, и если есть что-нибудь, что я могу сделать, чтобы помочь тебе соединиться с любимой – только скажи мне! Правда, я пока сам едва держусь на ногах после болезни, и, кажется, не очень хорошо соображаю… Голова… Что-то не то с головой… Как будто все время кружится… И набита ватой… Как будто это не моя… И не голова… Ох, что я такое несу!.. Но это ничего. Я все равно клянусь сделать все, что в моих силах, джин. Доверься мне. – О, я догадывался, что ты, чужеземец Иван, добросердечный и отзывчивый человек, но так боялся в это поверить… По-настоящему добрый человек так же редок, как дождь в пустыне… – Что я могу для тебя сделать? – мерзнувшего доселе Иванушку мгновенно бросило в жар и краску. – Я не знаю, пойдешь ли ты на такое ради какого-то незнакомого джина, даже не человека… – Рассказывай! – Я занимался исследованиями многие десятки, и даже сотни лет, прочел тысячи древних манускриптов и редчайших фолиантов по теории и практике магии – одиночество располагает к занятиям – и пришел к открытию, которое еще нуждается в подтверждении, но если мой вывод верен – это перевернет нашу привычную безрадостную жизнь. Он прост, как все гениальное. Я понял, что могу привести жену из людей к себе в кувшин… – ???!!! – Не пугайся, это всего лишь внешняя оболочка моего мира в вашем мире. Он ничуть не хуже вашего – я могу сделать его таким, каким хочу. Я могу сделать его лучше!.. И если кто-то согласится занять там мое место на время, пока я буду находиться в мире людей, а после того, как мы с моей возлюбленной вернемся, согласится его покинуть… Но я знаю – никто не снизойдет до желаний какого-то там… – Я готов, – твердо, насколько позволяло ему здоровье, заявил царевич. – Говори, что надо делать. Кто-то недоверчивый и осторожный, испуганный донельзя, глубоко в подсознании отчаянно бился о неприступные стены благих намерений Иванушки, которые вот-вот должны будут быть разобраны на мощение известной всем дороги, истерично выкрикивая при этом предупреждения вперемежку с неприличными эпитетами, адресованными ближайшему соседу – сознанию, но тщетно. У него не было бы ни малейшего шанса быть услышанным и в лучшие-то времена… – Благодарю тебя, о милостивейший из смертных… Я никогда не забуду твоего величайшего дара… – вкрадчивый голос джина обтекал и расстилался. – Вытащи из этой кучи мусора мятый позеленевший кувшин – он лежит под сломанным верблюжьим седлом… Нет, это шлем караван-баши – седло правее… Так… Теперь потри его… Сильнее… Еще… Есть!.. Из горлышка потянулся легкий бледный дымок, и из него безо всякого предупреждения материализовалась человеческая фигура размером с куклу. Одета она была в синюю чалму с павлиньим пером и нечто, напоминающее разгрузку спецназовца, из бесчисленных кармашков и отделений которой торчали горлышки пузырьков, корешки книг, веточки трав, шнурки, неидентифицированные костные останки, перья, свитки, огарки, клочки меха и прочие загадочные предметы, сделавшие бы честь мастерской любого алхимика, алфизика и албиолога современности. – Приветствую тебя, о великодушнейший из великодушных, – молитвенно сложив руки, склонилось перед Иваном явление. – Честно говоря, я представлял тебя себе… себя тебе… себю тебю… короче, слегка повыше, что ли… – вяло подивился Иванушка. – Я могу быть любого роста, какого только пожелаю, – сурово нахмурился джин. – Сейчас я не хочу, чтобы на нас обратили внимание, о наблюдательный юноша. Итак, на чем я остановился? – На приветствии? – Хм. Да. Так, о чем это я? Ах, да. Во истину, божественное провидение свело нас в этом убогом караван-сарае в этот счастливый для меня месяц. Такого человека, как ты, найти практически невозможно. Ты готов, о милосерднейший из милосердных, чье имя я не устану благословлять в веках? Ты еще можешь отказаться от своей затеи. – Нет, – ответил царевич и почувствовал, что отказаться поменяться местами с Шарадом он может не больше, чем добровольно отказаться дышать. “Нет!!!..” – отчаянно донеслось откуда-то из глубины подсознания, но тоскливый безгласный вопль сей бесследно затерялся в закоулках бессознательного. – Тогда приступим, – нервно потер ручки джин. – СМОТРИ МНЕ В ГЛАЗА И ПОВТОРЯЙ ЗА МНОЙ…