малъ цѣною лести предъ папой оградить себя впослѣдствіи отъ преслѣдованій, которыя з’же предчз'вствовалъ, и которыя, дѣйствительно, меньше, чѣмъ черезъ мѣсяцъ разразились надъ моей головой. Я считалъ также, что представленіе „Антигоны" вызвало слишкомъ много толковъ обо мнѣ въ обществѣ и зшеличило этимъ число моихъ враговъ. Если я допз'стилъ тогда низкій и нечестный по-•стз'покъ, то побужденіемъ моимъ была одна любовь; и пусть кто-нибудь посмѣется надо мной, если это возможно, но пусть и зазнаетъ во мнѣ себя. Я могъ бы не извлекать этотъ случай изъ потемокъ, гдѣ онъ схороненъ. Но мнѣ захотѣлось разсказать о немъ, чтобы онъ послужилъ урокомъ и для дрзтихъ. Стыдъ мѣшалъ мнѣ до сихъ поръ повѣдать о немъ кому-нибудь вслухъ. Я разсказалъ объ этомъ лишь своей Дамѣ, спустя нѣкоторое время. Я коснулся его также съ цѣлью з'тѣшить современныхъ авторовъ, которыхъ несчастныя обстоятельства принуждаютъ обезчещивать себя и свои творенія лживыми предисловіями; я хочз' также, чтобы недоброжелатели мои могли сказать съ извѣстной долей правильности, что если я не дошелъ до полнаго паденія отъ такихъ продѣлокъ, то это забота сзщьбы, не пожелавшей, чтобы я сдѣлался подлецомъ или казался бы имъ.

іо мая.

Въ апрѣлѣ 1783 ^г°Д^а супругъ моей Дамы опасно заболѣлъ во Флоренціи. Братъ кардиналъ тотчасъ отправился къ нему, желая застать въ живыхъ. Но болѣзнь ушла также быстро, какъ пришла, онъ выздоровѣлъ и былъ внѣ всякой опасности. Во время выздоровленія кардиналъ оставался во Флоренціи около двз^хъ недѣль, и священники, которыхъ онъ привезъ съ собой изъ Рима, посовѣтывавшись съ флорентійскими, рѣшили отъ имени мз^тжа поставить на видъ кардиналу и з'бѣдить его, что онъ не можетъ и не долженъ дозволять дольше невѣсткѣ въ Римѣ, въ собственномъ домѣ, жить такъ, какъ она живетъ. Я не выступаю здѣсь съ апологіей образа

жизни, котораго придерживаются въ Римѣ и всюду въ Италіи почти всѣ замужнія женщины. Ограничусь замѣчаніемъ, что поведеніе моей Дамы на мой взглядъ было не только не ниже, а выше того, что обыкновенно практикуется въ Римѣ. Прибавлю, что неправота мужа, его грубая, гнусная манера обращенія съ ней были извѣстны всему свѣту. Тѣмъ не менѣе я сознаюсь здѣсь изъ любви къ истинѣ и справедливости, что мужъ, шуринъ и всѣ священники съ своей стороны имѣли достаточныя причины не одобрять моихъ слишкомъ частыхъ посѣщеній ея дома, хотя послѣднее и не выходило изъ границъ приличія. Но что меня выводило изъ себя, это усердіе священниковъ, единственныхъ двигателей въ этой интригѣ,усердіе, въ которомъ не было ничего евангельски чистаго отъ свѣтскихъ побужденій, потомз' что многіе изъ нихъ въ то же время собственнымъ печальнымъ примѣромъ служили какъ бы похвалою моему поведенію и сатирой на самихъ себя. Ихъ гнѣвъ не былъ порожденіемъ искренняго благочестія и строгой добродѣтели, а лишь коварствомъ и мстительностью.

Едва вернувшись въ Римъ, пуринъ заявилъ моей Дамѣ черезъ своихъ священниковъ, что онъ твердо рѣшилъ вмѣстѣ съ братомъ положить конецъ моимъ частымъ посѣщеніямъ его дома, и что съ своей стороны онъ не станетъ ихъ больше сносить. Затѣмъ этотъ горячій и безразсз^тд-ный человѣкъ, какъ бзщто это и было наиболѣе достойнымъ отношеніемъ къ происходящему, вызвалъ скандальную болтовню по всему городу, самъ говорилъ объ этомъ со многими и добрался со своими сѣтованіями даже до папы. Прошелъ слзгхъ, что папа далъ мнѣ совѣтъ или приказаніе покинуть Римъ; въ дѣйствительности этого не было, но онъ легко могъ сдѣлать это, по милости италійской свободы. Тогда, вспомнивъ, какъ въ академіи, много лѣтъ назадъ, нося парикъ, какъ я уже говорилъ, я предз’пре-дилъ враговъ, снявъ его раньше, чѣмъ они стащили бы его силой; также и теперь, предваряя оскорбительное изгнаніе изъ Рима, я рѣшилъ уѣхать самъ. Я отправился

къ сардинскому посланнику и попросилъ его з’вѣдомить государственнаго секретаря, что узнавъ о поднявшемся скандалѣ, я слишкомъ принялъ къ сердцу доброе имя, честь и спокойствіе столь чтимой много дамы, и рѣшилъ немедленно зщалиться на время, чтобы положить конецъ злымъ толкамъ, и что я уѣзжаю въ первыхъ числахъ слѣдующаго мѣсяца. Это горькое и добровольное рѣшеніе понравилось посланникз' и получило одобреніе госзщарствепнаго секретаря, папы и всѣхъ, кто былъ знакомъ съ истиннымъ положеніемъ дѣлъ. Я приготовился къ жестокому для меня отъѣзду. Постз⁷пкз^г моему больше всего содѣйствовало то, что я предвидѣлъ, какимъ печальнымъ и з^тжас-нымъ стало бы отнынѣ мое сз^ществованіе, если бы я продолжалъ жить въ Римѣ, не имѣя возможности попрежнемз⁷ видѣться съ ней въ ея домѣ, или же обречь ее на тысячз⁷ непріятностей, если бы попытался видѣться съ ней въ другомъ мѣстѣ совершенно открыто или подъ безполезнымъ покровомъ недостойной таинственности. А жить обоимъ въ Римѣ и не видѣться было бы для меня такой пыткой, что, по согласію съ возлюбленной, изъ двухъ золъ выбирая меньшее, я предпочелъ разлз’кз⁷ въ ожиданіи лучшихъ дней.

4 мая 1783 года, въ день, отмѣченный для меня самымъ горестнымъ воспоминаніемъ, я заѣхалъ отъ той, которая была больше, чѣмъ половиной меня самого. Изъ четырехъ или пяти разлукъ съ нею, это была наиболѣе ужасной, ибо всякая надежда на свиданіе становилась отдаленной и невѣрной.

Это событіе снова внесло въ мой духъ смятеніе, продолжавшееся въ теченіе двз^хъ лѣтъ, замедлившее мои занятія и во всѣхъ отношеніяхъ повредившее имъ.

За два года пребыванія моего въ Римѣ я велъ жизнь поистинѣ счастливую. Вилла Строцци, близъ термъ Діоклетіана, служила мнѣ восхитительнымъ убѣжищемъ. Я посвящалъ занятіямъ долгія утра, выходя изъ дому лишь на часъ или на два, чтобы покататься верхомъ по необозримымъ безлюднымъ окрестностямъ Рима, манящимъ къ

раздумью, слезамъ и стихотворству. Вечеромъ я возвращался въ городъ и, отдохнувъ отъ занятій въ обществѣ той, единой, которой принадлежала моя жизнь и мои занятія, возвращался, довольный, въ свое уединенное жилище, куда рѣдко попадалъ позже одиннадцати. Трудно было бы найти въ большомъ городѣ мѣсто болѣе свѣтлое, свободное, болѣе деревенское, подходящее къ моему настроенію, къ моему характеру и моимъ занятіямъ. До конца жизни я буду вспоминать о немъ съ сожалѣніемъ.

Оставивъ такимъ образомъ въ Римѣ свою единственную любовь, свои книги, эту дорогую мнѣ виллу, покой и себя самого, я удалился, какъ глупецъ и безумецъ. Я направился къ Сіенѣ, чтобы имѣть, по крайней мѣрѣ, возможность поплакать на свободѣ нѣсколько дней съ другомъ. Я еще самъ не зналъ какъ слѣдуетъ, куда поѣду, гдѣ устроюсь, что буду дѣлать. Большое утѣшеніе нашелъ я въ бесѣдѣ съ этимъ несравненнымъ человѣкомъ, добрымъ, сострадательнымъ и при такой высотѣ и пламенности чувствъ обладающимъ столь человѣчною душою. Лишь въ горѣ познаешь цѣну и значеніе истиннаго друга. Не будь его, я, вѣроятно, легко потерялъ бы разсудокъ Но онъ считалъ меня за героя, постыдно униженнаго и падшаго ниже себя самого; и хотя зналъ по опыту, что такое сила и добродѣтель, не пожелалъ, однако, съ жестокостью и не къ мѣсту противополагать моему безз’мію свой строгій и холодный разумъ; у него было искусство въ сильной мѣрѣ ослаблять мою печаль, раздѣляя ее со мною. О, рѣдкій и по истинѣ небесный даръ въ одно и то же время и разсзокдать и чувствовать!

Такъ какъ мои умственныя способности были въ то время принижены и полузаснули, для меня оставалось одно только занятіе, одна мысль—писать письма. За время этой третьей разлуки, которая изъ всѣхъ была самой продолжительной, я написалъ ихъ цѣлые томы. Трудно передать, что я писалъ тогда. Я изливалъ тоску, дружбу, любовь, і'нѣвъ—однимъ словомъ всѣ противоборствующія и неукротимыя страсти своего сердца, переполненнаго до кра-

евъ, своей смертельно раненой души. Всѣ литературныя мысли заглохли во мнѣ; я сталъ настолько равнодушенъ ко всему, что не касалось ея, что письма, которыя я получалъ въ это время въ Тосканѣ, нерѣдко содержавшія самую отрицательную критикз^ моихъ напечатанныхъ трагедій, произвели на меня не больше впечатлѣнія, чѣмъ если бы они говорили о чз'жихъ произведеніяхъ. Изъ этихъ писемъ нѣкоторыя были написаны остро и искусно, но большая часть отличалась грубостью и отсз^тствіемъ ума; иныя были подписаны, другія—анонимны; всѣ они почти исключительно нападали на мой стиль, очень г р у б ы й, т е м и ы й и экстравагантный, какъ гово-рилось въ письмахъ; но ихъ авторы не хотѣли или не могли ни въ одномъ изъ нихъ заказать мнѣ опредѣленно,, гдѣ оки нашли этотъ недостатокъ и въ чемъ именно онъ состоитъ. Позже, когда я былъ въ Тосканѣ, мой другъ, желая разсѣять мои мысли, всецѣло поглощенныя однимъ предметомъ, читалъ мнѣ во флорентинскихъ и пизанскихъ листкахъ, которыя назывались газетами, добавленія къ тѣмъ вышеназваннымъ письмамъ, которыя были отправлены въ Римъ. То были первыя вообще литературныя газеты, которыя попались мнѣ на глаза и въ руки. Тогда-то я проникъ въ сокровенныя глубины этого почтеннаго искусства, которое съ одинаковымъ знаніемъ дѣла, зрѣньемъ и развязностью хвалитъ или бранитъ появляющіяся книги смотря по тому, какъ поступили авторы этихъ книгъ: подкупили, ублажили лестью или отнеслись съ равнодушіемъ и презрѣніемъ. Признаться, я мало обратилъ вниманія на эти ничтожныя рецензіи, такъ какъ былъ безъ остатка сосредоточенъ на совсѣмъ иныхъ мысляхъ.