Жизнь огромного города обладает колоссальной инерцией, и даже исключительные события не способны заметно изменить поведение его обитателей. Где-то совсем рядом могут взлетать на воздух вагоны метрополитена или целые жилые дома, лопаться банки, уходить в скандальную отставку министры — в ежедневный распорядок миллионов все это не вносит почти никаких перемен. Сейчас происходило точно также. С высоты четвертого этажа Нестеров смотрел на Новый Арбат, не замечая в поведении горожан ровным счетом ничего необычного. Как и прежде, автомобили чадили выхлопом в традиционной утренней пробке в сторону центра. Людские ручейки также равномерно текли по тротуарам, вливались и выливались из дверей магазинов, ненадолго образовывали маленькие спокойные заводи возле остановок наземного транспорта. Все было абсолютно как всегда.

Они приехали в эту квартиру накануне вечером и улеглись спать, даже толком не поужинав: накопившаяся за день усталость оказалась слишком велика. Странный сумбур вечерних теленовостей немного разъяснился лишь сегодня после звонка Магистра. Он должен был Появиться с минуты на минуту, и Гонта в нетерпеливом ожидании расхаживал по маленькой квартире, то и дело Посматривая на часы.

— Сейчас обещали выступление президента. Включи ящик, — попросил Погодин, которому надоело наблюдать за мельтешением Гонты.

— Еще десять минут, — отмахнулся тот.

— Все равно включи… Да сядь ты, ради бога! Гонта подчинился. Нашел дистанционный пульт и ткнул не глядя первую попавшуюся кнопку. Грохот рекламного ролика немедленно заглушил все прочие звуки, и момент появления в квартире Магистра они пропустили.

— Здравствуйте, — сказал он, окинув всех троих быстрым взглядом. — Насколько я понимаю, события начинают развиваться слишком стремительно. Я бы сказал, что они выходят из-под контроля, — тут он грустно улыбнулся. — Но я бы сказал такое, если бы мы когда-нибудь их по-настоящему контролировали.

— Что происходит, Магистр? — спросил Гонта. — Что там натворил Одиссей?

— Не он один… впрочем, теперь это неважно. Вчера он запустил в эфир свою программу. Ее видели по меньшей мере две трети населения страны. А оставшаяся треть, полагаю, узнала от остальных.

— Простите, узнала что? — осторожно поинтересовался Погодин.

— Все, — пожал плечами Магистр. — Все, что мы умалчивали и старательно скрывали не одну сотню лет.

— Это плохо?

— Не знаю, — Нестеров видел, что Магистр сейчас абсолютно искренен. — Несвоевременно — возможно. Поэтому лично я считаю это ошибкой. Но плохо или хорошо — нет, не знаю! И обсуждать теперь это бессмысленно. То, что случилось, уже произошло. Хотим мы или нет, но теперь будем вынуждены жить с этими знаниями. И так будет всегда.

— У вас есть какой-нибудь план действий? — подал голос Нестеров.

— В том-то и дело, что нет! — воскликнул Магистр. — Никто не был готов к такому повороту событий. То, что сделали Одиссей, Музыкант и Комес, находится за рамками любого из существовавших планов! Но именно поэтому, как ни странно, потеряла смысл любая полемика. Все наши планы должны быть приведены в действие одновременно. Даже самые фантастические.

— Вы имеете в виду новое ДП? — уточнил Гонта.

— И его тоже.

— Там не все так просто, — произнес Гонта совсем тихо, будто хотел, чтобы его понял только Магистр, но Нестеров услышал тоже и уже был готов задать вопрос, кабы не возглас Погодина, сообщившего, что начинается выступление президента.

Человек на экране казался серьезным и озабоченным. Собственно, так президент выглядел всегда, встречаясь с многомиллионной аудиторией своих сограждан, и при всем старании Нестеров не сумел в этом смысле отметить ничего необычного. Практически без вступления президент заговорил о необходимости дальнейшей консолидации общества для объединения усилий по выполнению задач подъема экономики и уровня жизни населения.

«В этой связи, — продолжал он, — я не могу не отметить продолжающиеся попытки некоторых безответственных групп расколоть население страны по национальным, религиозным, политическим и другим признакам; представить ситуацию таким образом, будто общество переживает внутри себя некие антагонистические противоречия и находится в состоянии чуть ли не межвидовой борьбы!»

В этом месте президент несколько повысил тон и сделал паузу. Нестеров ждал, затаив дыхание, однако никаких уточнений дальше не последовало. Президент заговорил о том, что государство будет применять все предусмотренные законом меры, чтобы противостоять подобным попыткам и не допустить раскола. Он строго предупредил так и не названных экстремистов о пагубности любых покушений на государственность и порядок управления. В заключение, он призвал граждан сохранять спокойствие и не позволить увлечь себя вздорными, не имеющими ничего общего с реальностью идеями, на которых пытаются спекулировать «определенные круги».

На этом выступление закончилось. На экране вновь буйствовала реклама, и Гонта поспешно выключил телевизор. Некоторое время они молча смотрели друг на друга.

— Ну и что это значит? — не выдержал первым Гонта.

— Он сказал то, что должен был сказать любой на его месте, — Магистр пожал плечами. — Ничего иного и не следовало ожидать. Важно, какие слова были произнесены за кадром. И, кстати, произносятся сейчас.

Нестеров не мог не задать вопроса, который вертелся у него на языке с самого утра:

— Кто он, президент?

Снова возникла короткая пауза.

— Мне не приходилось встречаться с ним близко, — медленно проговорил Магистр. — Кто он? Я не знаю. Но, к сожалению, в данном случае это не существенно. В сегодняшней ситуации от него мало что зависит. Так что давайте просто работать. В новом ДП нужно как можно скорее создавать базу. Думаю, Гонта, правильней будет, если этим займетесь вы.

— А я? — обиженно спросил Нестеров.

— И вы, конечно, Олег. Вы как никто имеете на это право. Мне кажется, ваш новый друг тоже не против к вам присоединиться? — мягко поинтересовался Магистр.

Непроницаемая каменная маска на лице Погодина, которую тот словно создал и застегнул на тугие ремешки, едва в квартире появился Магистр, дала сеточку трещин. Погодин был вправе согласиться, или отказаться, или вообще не давать никакого ответа. Но одновременно он совершенно точно знал, что не может лгать Магистру и его друзьям. Неведомо откуда взялось странное ощущение, что лукавство сейчас равнозначно потере лица. И при том совершенно неважно было, останется ложь нераскрытой или нет. Собственно, Погодин всегда полагал ложь грехом лишь до определенной степени. В мире, который сделался для него привычным за последние пятнадцать лет, ложь была лишь одним из способов выживания — и для Погодина, и для тех, кто стоял на ступеньках служебной лестницы рядом, или выше, или ниже — какая разница! — правила для всех были одинаковы. Но сейчас он понимал, что лгать невозможно. Да и не хотелось ему лгать совершенно. Странное ощущение владело им теперь: его прежняя жизнь рушилась, грядущее не обещало ничего, кроме неизвестности, но отчего-то он не испытывал по этому поводу никакого сожаления.