— Уже и слова сказать нельзя… — пошел на попятный Характер.

— Нельзя, — отрезало рацио. — Ты мужской характер или хрен собачий? Вот и не ной, а прояви себя. Причем с лучшей стороны. Создай соответствие, не ломая никого, не унижая, не разрушая достоинства.

— Это ж работы от забора до обеда.

— Я тебе так скажу, — вмешалась в разговор Душа. — Женщина дана в управление мужчине. Мужчина дан в управление Богу. Вот и живи по Божьим заповедям: не убивай в женщине ничего живого, не кради у нее счастье, не прелюбодействуй, не лукавь, не желай выгод в союзе, тогда какой бы упрямой и категоричной не была бы наша гостья, все сложится лучшим образом.

Характер смолчал. Представил жизнь не в самоутверждении, а в согласии и понял: вот оно поприще для подвигов и славы, вот ристалище для грядущих свершений!

— Ладно, присоединяюсь к честной компании. Будь, по-вашему…

— Считайте тогда и мой голос, — сказала Интуиция. — Хотя барышня какая-то неопределенная, с «двойным дном», но такая загадочность, стоит признать, здорово интригует. Никите будет с ней прикольно.

Тата кивнула. Все шло к тому, что ее предприятие скоро увенчается успехом. Если, конечно, удастся переубедить оппозицию. То бишь, Гордость.

— Дура ты, — сказала Тата, шепотом, чуть слышно гипертрофированному чувству собственного достоинства, — идиотка и старая перечница.

Ответом послужил негодующий взгляд.

— И зачем ты голову моему Линеву морочишь? — продолжился монолог, — на гордых воду возят! И на тебе пора! Кобыла!

Глядя на Тату сквозными от ненависти глазами, давясь обидой и исступленной яростью, Гордость все же удержалась от встречной реплики, не вступила в перепалку. Не сочла возможным ругаться с наглой бабой, которая «закусив удила», втаптывала в грязь Никитины амбиции, тщеславие, высокомерие.

— …видишь ли, деньги она собралась зарабатывать?! А мне, что же, страдай?! С Книгой воюй, с нереализованным талантом разбирайся! Ну, уж, нет. Не будет, по-твоему. Не надейся!

— Если Никита не будет содержать тебя должным образом, ты сама его перестанешь уважать. Начнешь командовать, помыкать, — Гордость не выдержала и заговорила. Вернее, тоже зашептала: — А Никита ранимый, я его потому и защищаю.

— От меня? Совсем рехнулась! Я за Линева сама всех порву в клочья.

— Себя не тронешь. Пожалеешь.

— Мне из-за твоего гонора такое пришлось придумать! Сказать страшно. А ему объяснить и совсем невозможно.

— Захочешь — объяснишь!

— Дело не в словах. Надо чтобы Линев понял все и согласился.

— Имей в виду: нам подачек не надо.

— Между прочим, я тоже буду принимать решение относительно вашего странного проекта, — напомнил Ум.

Это была правда. Хотя идея явно противоречила здравому смыслу, реализация ее требовала исключительного прагматизма.

— Ты бы голубушка, — рациональное начало обратилось к Гордости, — не брала на себя лишнее. Никита — человек адекватный и на поводу у эмоций не должен ходить. Поэтому не руби сплеча. И вообще, ты здесь кто и чем собственно занимаешься? Я решаю, Душа чувствует, Характер прокладывает путь, Интуиция оберегает, Судьба свершается. Все при деле, при исполнении. Кроме тебя: дармоедки, надзирательницы, бездельницы и командирши. Так что угомонись или натравлю на тебя народ. Получишь тогда по первое число. И не возражай. Если мы все за, то ты должна присоединиться к общему мнению.

— Хорошо, — прошептала горько Гордыня, — и пусть, и ладно…

— Только не корчи из себя жертву! Не строй плацдарм для наступления! — разоблачил Ум партнершу. — Я ведь твои штучки знаю наперечет.

— Ах, как же я унижена…

— Не расстраивайся, — утешила бедолагу Тата, — мы с тобой обязательно найдем общий язык. Ведь гордиться можно чем угодно. И, если ты не будешь стоять на пути, я тебе таких поводов для самоутверждения подкину, что все просто лопнут от зависти.

— Лопнут? — переспросила собеседница и с явным интересом посмотрела на бывшую врагиню.

— В фигуральном смысле, конечно, — уточнила Тата. — Зато поводы будут сами настоящими. Значит, мир?

— Мир.

Согласие Гордости поставило точку в голосовании, о чем Эго и объявило:

— Проект решения принят единогласно.

— Как проект? — спохватилась Тата. — Почему не окончательный вариант?

— Потому что… — раздался скрипучий голос. — Последнее слово за мной. И слово это «нет».

«Вот он — главный оппонент!» — поняла Тата.

— Ты знаешь, кто я?

— Догадываюсь. Ты — талант Никиты.

— Нет, милочка. Я — Талант.

— Извини, оговорилась.

Тата запаниковала. Ошибка могла оказаться роковой. А тут еще от волнения фантазия дала сбой. Чтобы договориться с Талантом, его следовало представить. Но как? Для Гордости или Ума у сознания имелись в запасе проверенные визуальные стереотипы, вроде заносчивой дамы и «ботаника» в очках. А вот к слову «талант» заготовок не существовало. Придумать же что-то оригинальное у Таты ни как не получалось.

— Не старайся, — догадался о затруднении голос. В интонации звенела насмешка, ледяная и надменная.

— Я сейчас…еще немножко… — пришлось подтвердить свою несостоятельность.

— Мы не договоримся никогда, — непреклонность исключала надежду. — Линев — мой и только. Я его не отдам.

Образ родился внезапно и настолько соответствовал ощущениям, что Тата сразу же поверила в победу. Некто, облаченный в белое широкое одеяние, сидел на камне спиной к ней. Складки тоги? хитона? плаща? бесформенной массой ниспадали к ногам, не позволяя понять кто: женщина или мужчина ведет аудиенцию. Ясно было одно: Некто очень велик.

— Хорошо, давай потолкуем, — обретя воплощение, Талант стал покладистее и снизошел к беседе.

— Давай, — приняла вызов Тата, судорожно перебирая варианты поведения. Нападать было страшно. Просить — стыдно. На конструктивный же диалог со столь надменной особой рассчитывать не приходилось.

— Ты явно удивлена. Чем именно? — прозвучал вопрос.

— Я догадывалась, что ты — большой, но не настолько, — призналась честно Тата.

— С женщинами всегда так: видят гения, а замечают гениталии и несвежее неглиже. Слабый пол, слабый умом, что с вас спрашивать, куклы.

Обсуждать отношение Таланта к слабому полу Тата не собиралась, поэтому сразу вывалила главное:

— Я признаю за Никитой право писать. Я готова принять все, что он полагает важным.

— Глупости говоришь, женщина, — отмахнулся собеседник. — Пустословием воздух сотрясаешь. Твое признание ни кому не требуется. И готовность ни к чему. Ты, голуба, неправильно оценила ситуацию. И неверные выводы сделала. Писательство для Линева — не блажь, на которую позволительно смотреть сквозь пальцы. Не рядовая способность к сочинительству, чуть лучшая от других. Нет. Никита одарен по-настоящему и будет строить свою жизнь с оглядкой на меня.

— Но мы любим друг друга. Без меня Никита будет несчастлив!

— Ерунда! Счастлив, несчастлив — в любом случае Никита изольет свои эмоции в слова и родит Книгу. Неважно о любви или одиночестве. Главное, это будет настоящая вещь!

— Разве можно так? — ужаснулась Тата. — Любовь, боль — все в топку? Все на переплавку, в корысть?

— Шедевры творят из мусора. Это общеизвестно.

— Но Никита — живой человек. Зачем его обрекать на страдания и одиночество?

— Так он острее прочувствует жизнь.

— Так он быстрее умрет.

Тата еле сдерживалась. В ней звенело и рвалось бешенство на бессмысленную силу, грозящую ее любви, ее счастью, ее будущему.

— Я все спланировал. Ты в эти планы не вписываешься. Никита останется одиноким, — вел дальше визави. — Ваше чувство я разрушу в два счета. Через пару месяцев Никита тебя возненавидит.

— Почему?

— Есть вещи, без которых Линев существовать не может. Он, действительно, тебя любит. Но отказавшись от своего предназначения, начнет маиться, тосковать и очень скоро поймет из-за кого впал в депрессию.

— Ему не придется ни от чего отказываться. Он будет продолжать писать. Я не приму жертву.