— Нет. Вы производите вполне благоприятное впечатление.

— Вам виднее.

— Давайте потанцуем, — предложил Никита.

— Я не против, — с сомнением согласилась Тата.

И не ошиблась. Опасения оправдались тут же!

— Прижимайся! Теснее! — первой высказалась Татьяна и, не успев ахнуть, Тата почувствовала, что ее грудь буквально расплющилась о торс Линева.

— Щекочи волосами!

О, ужас! После приказа Татуси, она, как послушная марионетка, стала тыкаться головой в щеку Никиты.

Дальше больше…Неведомо по чьей подсказке рука погладила хорошо выбритую щеку и сползла за воротник рубахи. Губы потянулись к Никитиным губам…При этом Тата могла поклясться чем угодно: она сама ничего не делала. Каким-то неведомым образом копии управляли ее телом.

Пока страшная истина торила себе дорогу — было еще терпимо. Мгновение или два случившееся даже показалось случайностью, приступом расшалившейся фантазии, потом по коже поползли мурашки, в горле встал ком, ноги подкосились, и отрицать очевидное стало невозможно.

Затем вообще начался тихий ужас. Линев резко отстранился и сказал:

— Извините, мне нужно срочно уйти…

* * *

Дамочка была права. Она вела себя, как полная дура, и убеждать в обратном и ее, и себя, не имело малейшего смысла. Но и винить в чем-либо тоже не стоило. Он сам, наивный, вообразил себе что-то эдакое, необычное, сам ждал чуда. Между тем все было очень просто и обыденно…

Линев резко отстранился и увидел благодарность в растерянном взгляде и тут же все понял. Это игра, дурацкая игра, которую зеленоглазая зачем-то затеяла и которая причиняет ей боль. Вторая открывшаяся истина была и того хлеще: Никита вдруг осознал, вернее, почувствовал: эта женщина создана для него. Она должна услаждать красотой его взор. Телом утешать плоть. Сердцем лелеять душу. Лоном плодить детей. Мысль-ощущение была простой, как день. Ясной, как солнце. Однозначной, как дорожный знак. И требовала единственного: не позволить будущей жене натворить запланированные глупости. Остальное он сделает сам.

* * *

— Как же так? — пробормотала Тата.

— Увы, обстоятельства, — улыбнулся вежливо Линев.

— Наверное, нам не следовало вообще встречаться.

— Почему же? Я отлично провел время.

Тата пожала плечами. Свидание заняло двадцать минут. Не больше.

— Я вас проведу, — уведомил Никита.

— Я сама прекрасно доберусь.

— Как скажете. Но позвольте посадить вас в такси.

— Справлюсь сама.

— Если можно, не спорьте, пожалуйста…

Глава 15. Свершилось!

Сон оборвался настырным дребезжанием звонка. Тата чертыхнулась, поднялась, поплелась отрывать дверь, думала соседка, дворник, оказался Никита.

— Здравствуйте, уважаемая Татьяна Михайловна. Долго спать изволите, двенадцатый час на дворе. Впрочем, суббота. То бишь, выходной. Имеете полное право побаловать себя.

— Никита? — выдавила Тата с трудом. — Что-то случилось?

— Нет, все в порядке, — успокоил Линев.

— Как вы узнали адрес?

Об утреннем звонке Камейкину Линев говорить не стал и слегка исказил истину:

— Я следил за вами.

— Но зачем?

— Мне надо кое-что уточнить.

С этими словами Никита без приглашения ввалился в прихожую. Волновался он чертовски. Собственная дерзость, внешний вид хозяйки; неизвестность, разъедающая душу, кому угодно взвинтят нервы.

— Что именно?

— Да так, сущие мелочи. Хочу…посмотреть тебе в глаза!

— Тебе?! — Тата попыталась взять инициативу в свои руки.

— Да, — припечатал Линев и, ухватив за щеки, развернул ее лицо к свету.

Случайны ли случайности? Закономерны ли закономерности? Приди Никита позже, проснись Тата раньше, соберись она и сложились бы дальнейшие события в нужный узор? Увы, сие известно только главному режиссеру всех времен и народов. Тому, чьи пути неисповедимы, а намерения неведомы. Он и схлестнул два взгляда. Зеленый наполнил льдом и камнем. Карий превратил в контролера.

— Повернись, так, нет, так, — Линев был бесцеремонен.

Что искал мужчина в топких зеленых омутах? Что хотел найти? Разве определишь словами, разве дашь название? Что прятала женщина? Метались зеленые очи, плели покровы лжи, таили истину. Карие, сотканные из терпеливой и несокрушимой воли, крошили лед, точили камень…

Если у зеленоглазой крали есть что-то за душой, полагал Линев, то непременно найдется тому подтверждение. И нашлось. Дуэль завершилась полной и безоговорочной победой мужского начала.

Он увидел то, что хотел и, незримая тень внутреннего напряжения истаяла в ликующем восторженном облегчении.

Он получил ответ на незаданный вопрос, обрел прощение за бесцеремонное поведение и отхватил индульгенцию на грядущую вседозволенность. Несказанное, предположенное, угаданное, краткое «да» теперь возвышало над случайностями судьбы, над делами рук человеческих и отдавало в безраздельное пользование эти спелые, как вишни губы, ложбинку на груди в глупом вырезе халата, струящиеся волной волосы и окаянные, ненаглядные изумрудные глазищи.

— Посмотрел? — с сарказмом полюбопытствовала Тата. Линев даже не удосуживался скрыть удовлетворение. Сиял, как новый пятак.

— Да!

— И что там?

— Я!

«Не торопись!» — приказал себе Линев, обуздывая смелые желания. Темперамент нашептывал советы плохие.

Тата замерла, боясь пошевелиться. Никитины ладони на ее щеках излучали жар. Его глаза светились восхищением. Сплетаясь, свет и жар будили в ней странное ощущение внутренней пустоты и по мере того, как пустоты становилось больше, голова переставала соображать.

— Это тебе, — Никита убрал руки с явным сожалением, больше похожим на героизм. Устроил на тумбочке, снятую с плеча сумку и прошел в комнату. Зашарил глазами по фарфорам, восхищенно хмыкнул, перебрался к книгам.

Тата заглянула в пакет: букет ромашек, свертки.

— Что там? — спросила, с трудом ворочая языком.

— Вкуснятина разная на завтрак. Я голодный, как волк.

Глаза выдавали голод другой.

«Мама, бабушка и Тата», — прочитал Никита надпись, сделанную детской рукой на старой фотографии, испокон веку висевшей на стене. — Тата, — повторил задумчиво. — Тата? — теперь интонация была недоверчивой.

— Так меня называют близкие.

— А если ласково, то, как надо: Татуся?

— Нет. Таточка.

— Таточка, — Никита примерил имя курносой розовощекой егозе в нарядных бантах. Конечно! Татусей такую звать не могли. Непоседа — сразу видно. Проказливый, непослушный нрав отражался в симпатичной мордашке; упрямство, уверенность и всеобщее обожание блестели в изумрудных глазках-пуговках, вздернутом подбородке, кудряшках. Татка! Таточка!

— Ты похожа на маленький вулканчик, — сказал, любуясь, — и куклу. Я тебя тоже буду называть Тата. — Линев исходил от самодовольства, в голове звучали спесивые марши: «Ай, да я! Ай, да, сукин сын! Угадал имя! Да еще такое!». — Кстати, ты на себя в зеркало сегодня смотрела?

— Нет, — ответила Тата и испугалась: она ведь прямо с постели, лохматая, немытая, в халате поверх ночной рубахи, под глазами, наверняка, черные круги. «Надо привести себя в поря…» — последняя на ближайшие пару часов здравая мысль оборвалась на полуслове. А все эта странная растущая, будто на дрожжах, пустота, которая заполонив сознание, сделала невозможным любое умственное усилие.

— Иди, умывайся, я займусь завтраком, — сказал Никита. С большим удовольствием он занялся бы другим. Но мужская интуиция, вопреки мужским инстинктам; чувство гармонии наперекор гормонам, твердили друг другу в лад: «Не торопись!» Заполучить сейчас зеленоглазенькую миленькую не стоило ни трудов, ни чести. О сопротивлении речь не шла. Непокорство исключалось. Насиловать же труп (избави Боже, выражение образное) совсем не хотелось. «И вообще, — напомнил себе Никита, — я явился сюда с серьезными намерениями. Мне надо увести эту кралю в свою жизнь, не уложить в люлю. Чтобы была моей вся, с потрохами. Поэтому я потерплю, сколько потребуется. Велика ли важность — время? Если цена вопроса — счастье!»