— Что ж, поздравляю, Петечка. Любовь, свадьба, брак — это прекрасно. Настоящий подарок я тебе подарю позднее, а сейчас возьми хоть бы эту рамку для фото. Она серебряная, дорогая, работа известного французского мастера. — Надин достала из ридикюля кружевного литься овальную плоскую коробочку, раскрыла, поддев ногтем усик замка извлекла из ниши портрет Матвеева. — Павел Павлович тебе, думаю, к ни чему.
– А можно мне ваше фото попросить? — Петр улыбнулся смущенно. — С надписью? Пусть наши дети знают, кто составил счастья их родителей.
— Конечно. У меня, кстати, и карточка найдется. Она, правда, великовата, но ты обрежешь, — Надин достала из сумочки обтянутый кожей блокнот, из кармашка в обложке вынула свою фотографию, быстрым почерком вывела на обороте: ««Пете и Тане от Надин Матвеевой с пожеланиями счастья». — Я гляжу, ты уже о детишках задумался? А как же задание? Неужели выходишь из дела?
— Надежда Антоновна, наш договор в силе. Свои обязательства я выполню.
— Отлично. Я ведь без тебя, Петя, как без рук. — Надин вздохнула с облегчением.
Травкин хмыкнул насмешливо:
— Я без вас, как всадник без головы, вы без меня, как фокусник без рук. Хороша парочка!
— Мы с тобой отлично дополняем друг друга. А уж с Ваней и Витьком и вовсе непобедимая сила.
— И куда наша сила направит новый удар?
— Дел хватает. Во-первых: Виталик Орлов. Нельзя допустить, чтобы парень погиб. Во-вторых: чиновник Борис Михайлович Лаубе. Пора приглядеться к сему господину. В-третьих: надо прогнать из города Скрижальского и Семенова. Как они восприняли вашу свадьбу. Вряд ли новости пришлись им не по вкусу.
— Да, уж… — Петр, сдерживая смех, наморщил нос.
— Что ты натворил? — всполошилась Надин.
— Ничего особенного, — Травкин победным маршем прошелся по классу. Встреча проходила, как всегда, в помещении заводского реального училища. Летом, в отсутствии учителей и учеников, помешать беседе было некому.
Утром после свадьбы, пока молодая супруга мирно почивала в семейной постели, Петр хозяйским взглядом оглядывал новые владения — шесть комнат, обставленных хорошей мебелью, бронзовое литье на шкафах, фарфор, хрусталь, серебро. От полноты ощущений кружилась голова. Приданое женушка принесла богатое: себя умницу-красавицу, непорочность и дом-полную чашу. Что же предложить в ответ?
С трудов праведных собрал Травкин за пять лет репортерства двести восемьдесят рублей. Тысячу получил на днях от пристава Уточкина, восемьсот составили гонорары за статьи в «Ведомостях». Итого: почти две тысячи целковых. Для начала не плохо. Особенно с учетом, что впереди по заказу Надин контракт на книгу об эсерах и серьезное повышение по службе. Не сегодня-завтра главный редактор подпишет приказ о назначении на должность начальника отдела и соответственно увеличит оклад. В общем, полный порядок. Перспектив и возможностей — хоть отбавляй. А все Надин Матвеева. За два месяца знакомства с ней жизнь Травкина полностью переменилось.
Был репортеришко — выбился в начальники отдела уголовной хроники. После материала об ограблении на Монастырской шеф с Пети разве что пылинки не сдувал. Далее: из заводского поселка — перебрался в дорогой квартал. Стал наимоднейшим газетным автором империи, книгу замыслил, полсотни страниц сочинил уже. Что ни возьми, куда ни глянь, все отлично. А самое хорошее, самое отличное, Таня, Танечка, Танюшечка. Солнышко, лапочка, сладкая девочка. Что ни делай, за что ни возьмись — все мысли, все желания с ней, о ней, про нее.
— Вот ты где, — не спится милой одной, прибежала, за руку взяла, повела по коридору.
— Это будет твой кабинет, — юная супруга указала на невероятных размеров письменный стол, мраморную чернильницу и кресло с резьбой. — Здесь раньше папа работал, а теперь ты будешь.
Сел Петр в кресло, огляделся. Золотом блестят переплеты книг, тяжелым бархатом штор укрыты окна, бронзовый лев на чернильнице пасть разинул. Красота! Великолепие! Роскошь!
— Петечка, мы тебе должны куртку домашнюю купить. Бархатную, с тесьмой, вишневую или бардовую. Обя— за— тель— но.
Должны, зацепило Петю слово. Представил он себя за столом, в куртке, в белой рубахе, с ручкой в руке и понял, права Таня. Вечером, примеряя обнову, рассматривая себя в зеркале, удивляясь переменам — понял на сколько. Казалось бы, куртка и куртка, тряпка красивая, ан, нет. Такие куртки простые люди не носят. Такие — бархат, шелковая подкладка, витой шнур, пуговицы, обтянутые чистой кожей — только непростым людям впору. К таким курткам манеры положены степенные, достойные и походка уверенная, и характер твердый. Через пару дней Петр заметил: в бархатной куртке он себя чувствует серьезней, спокойней, солидней. Респектабельней, определила любимая жена.
В новой куртке Петр и Семенова встретил, когда тот явился к молодоженам. Не здороваясь, без приглашения ввалился в комнату, уселся в кресло, ногу за ногу забросил, хмуро полюбопытствовал.
— Планы ваши, как вижу, изменились? Подвигами больше не интересуетесь? В обыватели подались? В суету и серость?
Танюша зарделась. Но промолчала. Петр категорически запретил ей общаться с руководителями кружка.
— Позвольте, господин Семенов, неужели мы должны отчетом? — Петр скептично вскинул брови.
— Не позволю! — рявкнул Георгий Лаврентьевич.
Петр отпустил Танину руку, поднялся с дивана:
— Не смейте кричать в моем доме! Желаете говорить спокойно — извольте. Нет — падите прочь.
Семенов прицелился в Петра тяжелым взглядом. Минуту или две молчал угрюмо, затем буркнул, извините, погорячился.
Эти минута или две стоили Травкину невероятных усилий. Тяжелый взгляд весил много тонн. Угрюмое молчание сулило беду.
— Таня, оставь нас, — уронил Петр, не поворачивая головы.
— Но… — попыталась возразить супруга.
— Будь добра!
Зашуршал шелк юбок, скрипнула дверь, мужчины остались одни. Вцепились взглядами друг в друга, меряются силами: кто кого. Один сидит в вальяжной позе, другой стоит в позе угрожающей. У одного в глазах злость и снисхождение, у другого ярость и напор. Один стремится подчинять и властвовать, другой сопротивляется, не хочет подчиняться, не желает в неволю идти.
Стелется враждебное молчание, как зимняя холодная река. Река-молчание несет воды ненависти, сделай шаг и схватит ледяной судорогой, поведет, потащит на дно. Георгий Семенов, опытный боец, в воду не лезет. Не переводит конфликт в открытое столкновение. Разряжает враждебное молчание пустой зряшной фразой: простите, погорячился, повторяет нарочито вежливо. Теперь поле боя за ним: не выгонишь человека после извинений.
Хочется Петру ухватить непрошеного гостя за шкирки и вытолкать взашей. Хочется, да нельзя. По-другому надо победить Семенова. Не силой, но умом, духом, душой. Чтобы не сомневалась Таня, кто сильнее, кто более прав, кого она должна слушать. Да и самому пришло время понять свою силу, правоту, оценить веру в себя. Раньше бывало, под пронзительным взглядом Семенова накатывало на Петра ощущение собственной малости, никчемности, беспомощности, пустоты. Сейчас — иное дело. Сейчас Петра распирает уверенность и всепобеждающая мощь. Раньше, оторвавшись от родного рабочего берега, и не пристав к берегу другому, болтался он дерьмовым репортеришкой без определенной перспективы и серьезных планов, был, нахален, изворотлив, но неустойчив, потому подвластен чужим влияниям. Сейчас нет. Сейчас Петр стоит как монолит гранитный. Тверд и неприступен. В сердце: слова «я тебя люблю», на плечах куртка бархатная с шелковой подкладкой и витыми жгутами петель. Слова и куртка — мало это или много? Мало, наверное. Но малость эта завершила божье творенье. Был Петр Травкин толи чем, толи ни чем, стал человеком совершенным. Был гончим псом, злым, голодным; лисом был хитрым изворотливым; был волком хищным — стал человеком. Обрел достоинство и стал человеком. Не мебелью богатой, не квартирой большой, ни бронзой на полках, ни серебром столовым обрел достоинство Петр Травкин. Три слова и куртка бархатная вылечили его от комплексов, сравняли с миром и, свершив свое дело, превратились в обыденность и привычку. Не по зубам теперь Семенову Травкин. Не задавить его взглядом. Не покорить. Не подчинить.
