— Костик, здравствуй, дорогой! С чего это ты взял про военного хирурга-то?! Во время войны дед твой ребёнком был. И работал он всю жизнь лор-врачом. Знаешь, такие врачи бывают: ухо-горло-нос...
Костя прямо с порога расстроился. Ухо-горло-нос... Да — героического мало... Похоже, сочинение ему в эти выходные не написать...
Дед притянул его к себе, обнял тихонько. Старенький, слабый... Не герой, нет — не герой... А бабушка продолжала громко командовать:
— Костик, я деда в магазин командирую! Ты с ним пойдёшь или со мной останешься?
Да, выходные, похоже, обещали стать скучными. Костик вяло ответил:
— С дедом...
Они пошли в магазин, дедушка достал там бумажку и, читая бабушкин список, складывал продукты в тележку. А Костя бегал и помогал ему. Когда они вернулись домой, бабушка снова скомандовала:
— Дед, я забыла про молоко. Сходи ещё раз — за молоком!
Костику хотелось проворчать что-нибудь о бабушкиной забывчивости, но дед нисколько не расстроился, а в таком же мирном и благодушном расположении духа отправился снова в магазин.
— Деда, часто бабушка тебя так гоняет?
— Машенька? Забывает иногда... Для нас старается—сейчас вот блины напечёт...
Когда они вернулись домой во второй раз, бабушка уже не таким командирским голосом виновато попросила:
— Простите меня, масло растительное кончилось...
Костик рассердился на бабушку. Посмотрел на деда: он тоже рассердился? Но дед ласково улыбнулся:
— Не печалься, Машенька, будет тебе масло!
В третий раз Костик с дедом не пошёл: устал. Про деда подумал только: «Вот это терпение!»
Костик остался хозяйничать с бабушкой. Баба Маша ловко передвигалась по дому в инвалидной коляске. Пришли на кухню, там было солнечно и уютно, на стенах висели пучки душистых трав, дедушкины лекарственные сборы. Бабушка замесила тесто, поставила чайник. Костик пошёл на балкон за банкой земляничного варенья и чуть не запнулся о верёвку:
— Бабушка, это чего у вас тут за верёвки такие?!
Бабушка засмеялась:
— А ты пойди — посмотри!
Костик исследовал начало и конец верёвки и понял, что начало её у кровати бабушки в спальне, а конец в гостиной, у дивана деда. Причём верёвка у деда заканчивалась деревянной колотушкой, привязанной к кастрюле таким образом, что когда за верёвку дёргали, колотушка стучала о кастрюлю. И стучала довольно громко.
— Это что за будильник такой?
Бабушка улыбнулась:
— Да вот дед за меня переживает очень. Вдруг мне ночью плохо станет или пить захочу. А слышит он уже плохо. Вот и придумал, чтобы я его могла позвать в любое время.
— А ты его часто будишь?
Бабушка вздохнула виновато:
— Да раз пять за ночь бужу... Болею я, Костенька...
— А он не ругается?
— Нет. Твой дед —стойкий оловянный солдатик... Если бы неон... Знаешь, меня тут прихватило так сильно... Скорую вызвали... Температура сорок, подозрение на пневмонию. В больницу на ночь не поехала, думаю, посмотрю, как утром будет. Так дед твой всю ночь не спал —молился за меня. Я проснусь, а он на коленях у икон. И лампадка горит. Забудусь, снова проснусь —а он всё молится.
— Всю ночь?!
— Всю. Утром терапевт пришёл, а у меня температуры уже нет. Только слабость осталась. Врач плечами пожал и ушёл. Дед меня травами отпаивал, даже без антибиотиков обошлись...
Костик помялся и спросил как бы невзначай:
— Бабушка, а дед только за тебя молится?
Бабушка улыбнулась, и лицо её просияло. Костик
подумал: «Да, бабушка только на вид—строгий командир, а если она так деду улыбается, то понятно, почему он её всю жизнь любит...»
А бабушка сказала:
— Костя, дед молится за нас всех, за твоего папу и маму, за братьев, за детей. За тебя. Я иной раз ворчу на него: «Ты чего это на старости лет?! Чудотворцем, что ли, хочешь стать?» А он—только ты ему не говори ничего, а то рассердится на меня — книгу всё читает. Мама твоя ему подарила. Называется «Святоотеческий патерик».
— Я знаю, это как монахи в пустыне жили. Или и лесу дремучем... Подвиги совершали...
— Вот-вот... Читает он, значит, читает, а потом мне и говорит: «Эх, Машенька, если бы я в молодости это узнал, как бы я стал тоже подвизаться...» Ишь чего старый придумал — подвизаться!
Бабушка говорила вроде бы насмешливо, но чувствовалось, что на самом деле она совсем не насмехается. Костя понял это. А бабушка поняла, что он понял. И улыбнулась ему так, как будто они теперь вместе знают тайну. И это было очень приятно...
Дед вернулся. Он надел свои смешные тапочки с помпончиками, сел за стол, и бабушка нажарила вкусных блинов, таких тоненьких-тоненьких, кружевных, тающих во рту. И они ели блины с душистым земляничным вареньем и запивали ароматным чаем с листочками смородины.
Костя посматривал на деда: мягкий, добрый, седой. А на самом деле — стойкий оловянный солдатик. И Костик думал: как трудно увидеть героическое в обычном! Когда человек терпеливо и кротко встаёт к больному, когда молится всю ночь напролёт, когда сохраняет мир и покой душевный и не сердится, если его близкие совершают ошибки. Как увидеть и рассмотреть это? И если он напишет своё сочинение про деда, поймут ли его? Не засмеют ли?
Ну что ж, он попробует...
Судьбы людские
Короткая история о недолгой жизни Славы Чеха
Холодно. Кружит метель, колючие хлопья снега бьют в лицо. Где земля, где небо? Всё бело и неразличимо, всё одиноко и тоскливо, как жизнь Славки по прозвищу Чех. Которому некуда идти, которого никто и нигде не ждёт. Никто. Нигде. Зачем он живёт? Зачем родился? Голову поднять к пустому небу и завыть, завыть горько и тоскующе — выплеснуть боль. А ещё лучше — стакан самогона, и тоска чуть отойдёт, свернётся ледяным калачиком где-то в глубине живота. Станет легче.
Но самогона сегодня нет и взять негде. Еды тоже нет. Сегодня Славе Чеху нужно что-то предпринять, на что-то решиться или умереть с голоду. Куда податься?
Работы в деревне почти никакой, а и с той, которая имелась, Славку выгнали. Пили в нищей деревне все, кто ещё оставался в ней жить, но он пил по-особенному—всегда. Трезвым почти не бывал, пил всякую дрянь. Давно мог замёрзнуть под забором или отравиться денатуратом. Или сгореть, закурив пьяным под старым рваным одеялом. Да мало ли мужиков сгубила палёная водка в их деревне и по окрестностям?!
Из одноклассников в живых остались лишь несколько человек—те, кто давно уехал из этого гиблого места. Остальные — кто раньше, кто позже — оказались на старом погосте. А вот Слава Чех всё ещё жив. Почему? Этого он и сам не знал. Жизнь радостями не баловала, и к смерти готов давно, а вот жил зачем-то... Видно, не пришло ещё его время...
Отец Славки был настоящим чехом, служил в немецкой армии, попал в плен под
Сталинградом. После войны, как многие пленные, строил дороги, дома.
Пришла амнистия, и бывшие пленные получили разрешение уехать. Кто-то смог уехать на родину, а кто-то не смог. Обрусели, остались в России, женились и жили, вспоминая прошлую жизнь как сон. Отец Славки уехать не смог, женился на местной, остался в одной из бедных уральских деревень. Тоску глушил вином, споил и жену. Когда родился Славка, родители пить не перестали.
Чтобы младенец своим плачем не мешал пить, в бутылочку наливали разбавленное спиртное. Как он не помер? Видать, такая планида у него была, такая счастливая звезда. К семи годам Славка стал алкоголиком. Он просыпался утром, доедал объедки и допивал оставшееся в доме со вчерашней гулянки спиртное.
Дома было неинтересно, и он шёл в школу. В школе смешно, правда, в основном смеялись над самим Славкой. Дурашливый, одетый в рваньё. Пьяный. Одноклассники не дружили с ним: пропащий, совсем пропащий парень. Школьные учителя терпели его присутствие — в школе хоть тепло, а дома замёрзнет или, наоборот, угорит. Пусть себе спит на задней парте, всё равно не жилец.
