Господин Юй Гэнь-цзы и другие гости захлопали в ладоши. Я не удержался и спросил, неужели ему и вправду понравилось это зрелище. Он ответил: «Годится».

Таких номеров было несколько; между ними были довольно длинные паузы. Ни один из них не был по-настоящему акробатическим. В основном это было раздевание – с пением или без. Одна дама была очень толстой, и раздевала ее собака, тоже толстая. (Такую собаку, конечно, нет смысла убивать и есть, потому что учить собаку раздевать дам – дело, очевидно, крайне дорогое и долгое.) Всякий раз, когда собака зубами стаскивала с дамы что-нибудь, та взвизгивала, а собака убегала с захваченной вещью за сцену. Сама собака все время молчала. Раздевшись наконец донага, женщина улеглась на диван, положила собаку себе между ног и застонала. Я засмеялся, и какой-то господин из соседней ниши прошипел мне: «Тс-с!»

Единственный номер, заслуживающий названия акробатического, состоял в том, что мужчина в крохотных штанах померанцевого цвета засунул палец в стоявшую на полу бутылку, а потом, балансируя на одном этом пальце, задрал в воздух ноги. Затем на сцену вышли три дамы, и он свободной рукой с большим трудом долго раздевал их; они же все время приплясывали.

Другая дама, вышедшая на сцену уже совсем без одежды, засовывала себе в рот маленькие белые шарики, возвращая их затем совершенно неописуемым образом на свет божий; наверное, она просто делала вид, что извлекает их снизу. Третья, одной рукой снимая с себя одежды, поддерживала другой поднос с пятью бокалами, но поддерживала плохо: один бокал упал и разбился, и на осколки уселась следующая обнаженная дама, которой даже пришлось прервать свое представление: она подняла крик и ушла с окровавленным седалищем. Этот номер мне очень понравился, хотя я не думаю, чтобы он был задуман так с самого начала.

В это время я заметил, что господин Юй Гэнь внимательно вглядывается в соседнюю с нами нишу. Как следует рассмотрев того господина, который прошипел мне «Тс-с!», он наконец толкнул меня в бок и тихонько сказал: «Смотрите! Это наш министр, один из самых знаменитых. Зовут его господин Чжи, и у нас его считают варваром с юга и закоренелым мошенником».[46]

И тут я чуть не проговорился. Я сказал: «Да, это мне знакомо. У нас тоже есть такие министры...» – При этом я, как ты легко можешь догадаться, подумал о мандарине Тин-вэе, продававшем боевые колесницы военоначальникам северян и нажившем тем огромное состояние.

– Да, я знаю, – ответил господин Юй Гэнь-цзы, – у нас об этом писали.

Очевидно, он связал мои слова с известиями из теперешнего Срединного царства, где дела обстоят не лучше.

– Это он, мошенник и варвар Чжи, должен отвечать за загаженный копотью воздух, – объяснил мне господин Юй Гэнь-цзы. – Правда, эту должность он занимает не так давно; до него министром был некий господин My, который хоть и не был мошенником – хотя, возможно, он просто умел устраивать свои дела так, чтобы никто ничего не узнал, – добавил господин Юй Гэнь, – однако и пальцем о палец не ударил за все время своего правления.

– И что же сей высокопочтенный мандарин, хоть он и мошенник, – спросил я, – делает для уничтожения копоти?

– О, он ее запрещает, – сообщил мастер Юй Гэнь. По его лицу я заметил, что его слова не следует воспринимать всерьез.

– Запрещает копоть? И она слушается?

– Хороший вопрос, – засмеялся мастер Юй Гэнь. – Нет, она, конечно, не слушается, но дело не в этом. Главное – не слушаются люди, ее создающие.

– Как? – поразился я. – Есть люди, нарочно создающие копоть и выпускающие ее в воздух? Отчего же никто не пресечет их гнусную деятельность?

– Вы говорите так, – вздохнул господин Юй Гэнь-цзы, – точно прибыли к нам с Луны. – Я сделал вид, что не расслышал этого весьма опасного для меня замечания. – Ну, что значит «нарочно»: не совсем нарочно, конечно, хотя в какой-то мере и нарочно. Да ведь у вас в Ки Тае проблемы те же самые, разве что не в такой мере, как у нас.

Я понял, что должен – если хочу узнать еще что-нибудь о столь волнующих господина Юй Гэня предметах – немедленно придумать какое-то удобоприемлемое объяснение моему столь обширному незнанию. Самое простое, конечно, было бы признаться ему в моем истинном происхождении. Но мне не хотелось, да и теперь не хочется этого делать по одной простой причине: он просто не поверил бы мне. В этом отношении он человек несколько иной, чем господин Ши-ми и госпожа Кай-кун, которым я доверился. Дело не в том, что я считаю мастера Юй Гэня недостойным доверия, просто он из тех людей, которые способны уверовать во что-то, лишь потрогав это руками. Положим, я мог бы предъявить ему компас и отвести к почтовому камню, показав, как на нем исчезает пакет с письмами. Тогда бы он, конечно, поверил; однако, насколько я его знаю, он тут же раззвонил бы об этом по всему городу (еще одно выражение большеносых, означающее «рассказать чью-либо тайну всем»), полагая к тому же, что делает мне большую услугу.

Поэтому я, выбирая слова и перемежая их лестными замечаниями в его адрес, сообщил, что изучаю философию, в частности, учение великого Кун-цзы (имя мудреца с Абрикосового холма ему знакомо). Несколько последних лет я потратил исключительно на философские размышления и чтение древних рукописей в тиши уединения; события же, происходившие во внешнем мире, прошли как бы мимо меня. Практически я жил отшельником.

Господин Юй Гэнь взглянул на меня с сомнением, однако больше расспрашивать не решился.

– Считайте, что я действительно прибыл с Луны, – уточнил я.

– Тогда я даже не знаю, с чего начать, чтобы объяснить вам все это, – сказал мастер Юй Гэнь. – На чем мы остановились?

– Вы изволили сообщить, что есть люди, более или менее нарочно выпускающие копоть в воздух.

То, что он рассказал мне потом, передать на нашем языке невозможно. Он употребил слова, для которых в нашем языке нет соответствий, потому что – благодарение богу! – пока нет и вещей, этими словами обозначаемых: «О'к Си-ди'», «Су Фи-ди», еще какие-то «Цзе Бе Као»... Единственное, что я могу хотя бы перевести тебе, это «уксусный дождь». Господин Юй Гэнь-цзы весьма изумил меня, сообщив, что у них выпадают уксусные дожди. Я видел здесь уже много грязи и вредных для здоровья вещей, сказал я, но чтобы с неба вместо дождя лился уксус? Впрочем, зная положение вещей в этом мире, я бы, вероятно, не удивился и этому.

– Нет, правда, – подтвердил он. Вместо дождя с неба падает уксус, однако никто этого не замечает. Уксус, конечно, сильно разбавлен водой, так что люди его не чувствуют, но деревьям он все-таки вредит. Именно кислые дожди виноваты в гибели деревьев, в первую очередь – хвойных, о чем он мне уже рассказывал. Если я хочу, он может мне показать – это совсем недалеко от Минхэня, – как вместо леса остаются одни скелеты деревьев. Одни пеньки да голые стволы, и редкие сорняки вместо травы. Настоящая кара небесная, потому что дождь ведь падает с неба. Скоро так будет везде, где раньше был лес. Нет, это, конечно, не кара небесная, в этом виноват человек, тупая скотина, и в уксусном дожде тоже. А он – и господин Юй Гэнь-цзы потряс кулаком в направлении бархатной ниши, где сидел министр-мошенник Чжи, который этого, однако, не видел, ибо был поглощен зрелищем очередной обнаженной дамы, изображавшей соитие с клювом попугая, – он знай себе сочиняет запреты, на которые всем плевать!

Как я уже говорил, на наш язык я из этого могу перевести далеко не все. Что такое Цзе Бе Као? Не знаю. В этом мире есть, очевидно, еще множество вещей, которых я и в глаза не видел. Хотя это как раз, возможно, самые важные вещи!

Единственное, что я могу как-то передать тебе сообразно смыслу рассказа, а точнее, картины, которую господин Юй Гэнь нарисовал мне своим грубым и неизящным, но зато весьма образным и живым языком: подобно человеческому телу, извергающему наружу все, что его отягчает – жидкости, газы и прочие отходы, – общество (общество большеносых, должен уточнить я) делает это прилюдно и безо всякого стыда.