Довелось узнать бесчеловечность гестапо и Дона-ньи. Он заболел дифтеритом. Потом произошло осложнение: развилась острая сердечно-сосудистая недостаточность. Узник медленно умирал в камере РСХА, а Гуппенкотен запрещал приводить врача: «Пусть он сдохнет в своем говне!» расстреливали пораженцев и капитулянтов. Фюрер готов был увлечь с собой в могилу весь немецкий народ.

Заключенные в «бункере Гиммлера» думали лишь об одном: успеют ли союзники освободить их? Пытаясь угадать свою участь, узники вглядывались в палачей. Им казалось, что некоторые гестаповцы по-другому стали относиться к ним. Наметилась вроде бы и разница между Гуппенкотеном и Зондерег-гером. Первый оставался все таким же бесчувственным функционером. Второй же постепенно стал меняться. Вот что вспоминал Йозеф Мюллер: однажды Зондереггер отдал ему некий изобличавший его документ из найденных в Цоссене; в другой раз он тайком сунул крамольную бумагу из досье Йозефа Мюллера уголовному инспектору Хофману, попросив уничтожить ее по дороге.

По просьбе Зондереггера к Донаньи вызвали врача. Аргумент, правда, был в чисто нацистском духе: «Мертвый Донаньи нам ни к чему».

Узники еще гадали, что происходит с их мучителями, как вдруг их мирок был разрушен американской авиацией. Утром 3 февраля 1945 года она бомбила Берлин. Взрывы сотрясли здание РСХА. Начался пожар, часть тюрьмы была уничтожена. Твердыня РСХА осталась без света, воды, отопления.

Шеф гестапо Мюллер приказал вывезти узников в какой-нибудь безопасный район страны.

ты узнали, что их везут в концлагерь Флоссенбюрг. Канарис вновь загорелся надеждой.

Автобус ехал на север Баварии, миновал Хоф и взял курс на Вайден. Затем он повернул на восток, в сторону небольшого местечка Флоссенбюрг близ бывшей германо-чехословацкой границы. Вот и показались проволочные заграждения, сторожевые вышки, бесконечные ряды бараков. Зондереггер доложил о прибытии оберштурмбаннфюреру СС Кеглю, коменданту лагеря, вручив ему письмо от шефа гестапо. Там было сказано, как обходиться с важными персонами: не снимать с них оков, никакой переписки, режим питания обычный.

Канариса и его друзей привели в бункер — длинный одноэтажный каменный барак, в нем было 40 камер. Когда-то сюда упрятывали узников, которых комендант лагеря подвергал аресту. С 1943 года здесь стали содержать особо опасных политических заключенных.

Канариса поместили в камеру № 22. Эсэсовцы вошли вместе с ним в комнату, надели на него наручники, а на ноги наложили цепь — другой ее конец был прикреплен к стене. Затем захлопнулась дверь. В картотеке особых узников Канарис отныне значился под псевдонимом Цезарь.

Вскоре адмирал понял, что успокаиваться рано. РСХА продолжает следствие: в лагерь прибыл печально известный криминальрат Ставицки. Ему разрешили допрашивать Канариса без особых церемоний. У гестаповца, кстати, были новые улики против адмирала. Служащий германского посольства в Мадриде припомнил, как в 1940 году адмирал не советовал Франко вступать в войну, делился с ним военными секретами рейха.

Канарис и это оспаривал. Держался он холодно, спокойно. В лагере он, кстати, снова стал заботиться и о своем внешнем виде. Светло-серый костюм, чистая белая рубашка, тщательно подобранный галстук. Когда адмирал выходил во двор на прогулку, то обязательно надевал пальто. Но все это была видимость, гордая поза. Стоило Канарису оказаться в камере, его охватывало отчаяние.

Как-то раз адмирал услышал, что в стену из соседней камеры № 21 кто-то стучит. Он прислушался. Было похоже на азбуку морзе, но, увы, он давно позабыл ее. Через какое-то время стук стих. Канарис терялся в догадках: он не знал, кто сидит рядом с ним. На следующий день охранник, роттенфюрер СС Вайсенборн, сунул ему записку. В ней был расписан алфавитный код. Очевидно, прислал эту подсказку его сосед, но кто же он?

Через пару дней, направляясь на допрос, адмирал сумел переговорить со своим таинственным соседом. Им оказался ротмистр Ханс Матисен Лундинг, бывший офицер датской спецслужбы. Он и стал волею судьбы хроникером последних дней Канариса.

Действительно, союзники продвигались в глубь страны. Западный берег Рейна был уже в их руках. В начале марта они захватили Крефельд и достигли Кельна. Одновременно американские армии вели наступление на города Майнц и Мангейм и на Тюрингию. Оттуда они должны повернуть в Северную Баварию.

Советские же войска целенаправленно двигались к Берлину. Диктатор лихорадочно пытался наладить оборону. Он призывал всех своих подданных — мужчин, женщин, детей — «потопить большевистский натиск в крови». В «Майбахе-И», в бывших помещениях абвера, разместился штаб сухопутных войск при верховном главнокомандовании вермахта. Руководил им теперь генерал от инфантерии Вальтер Буле, один из сторонников «войны до последней капли крови».

Тут-то и приключилась беда.

реру СС, начальнику личной охраны Гитлера Хансу Раттенхуберу. А он уже передал их РСХА. По-видимому, это случилось 4 апреля. На следующий день ликующий обергруппенфюрер СС Кальтенбруннер докладывал фюреру об удивительной находке.

Гитлер прочел несколько отрывков, отмеченных Кальтенбруннером, и понял, что много лет Канарис беззастенчиво предавал его, уверял в преданности, а сам плел огромную сеть, вовлекая в заговор всех своих сотрудников. Его не интересовали немецкие победы, он вел страну к поражению. Он презирал фюрера и мечтал расправиться с ним. Из-за его козней страну окружают враги. Забросив всю работу, он только и занимался заговорами, пытаясь отнять у фюрера власть. Гитлер был неистов, он не находил себе места от ярости. А чуть успокоившись, отдал приказ: «Уничтожить заговорщиков!»

Первым перед судом предстал Донаньи. Утром б апреля в концлагере появился штандартенфюрер Гуппенкотен. Он проследовал в одно из строений рядом с лагерной комендатурой. Здесь будет проходить процесс. Члены суда уже ждали высокого гостя. Тот зачитал несколько фраз — обвинительное заключение.

Охранники принесли на носилках Донаньи — он был парализован. Заседание началось. Никто не вел протокол, не было никакого адвоката, а сам Донаньи защищаться был не в силах. К вечеру страшная комедия окончилась. Судья СС, Зоман и Кайндл, соблюдая правила игры, удалились на совещание. Потом прозвучал приговор: смерть. Судья продиктовал секретарше Гуппенкотена обоснование приговора (оно заняло две страницы), и бумагу увезли в Берлин. Фюрер мог радоваться — одним врагом у него стало меньше.

нение и ознакомил с ним Торбека и двух заседателей. Обвинение основано было лишь на бумагах, найденных в Цоссене. О дневниках Канариса речи не было (через три недели Гуппенкотен по приказу Кальтенбруннера сожжет их в австрийском замке Миттерзилл).

В 16.00 привели первого обвиняемого— Остера. Гуппенкотен зачитал свои доводы: генерал-майор обвинялся в том, что уже много лет, как и Донаньи, изменял родине. Ссылаясь на документы, найденные в Цоссене, штандартенфюрер доказывал, что начиная с 1938 года Остер готовил свержение национал-социалистской власти и при посредничестве Ватикана вел переговоры с западными державами.

Услышав обвинение, Ханс Остер не стал его опровергать. «Да, я пытался свергнуть Гитлера», — сказал узник. Он был приговорен к смерти. Казнь назначили на следующий день, 9 апреля.

Потом настала очередь Канариса. В 8 вечера Лун-динг услышал, что в соседней камере распахнулась дверь. Послышался звон снимаемых кандалов. По тюремному коридору зазвучали шаги.

Обвиняли Канариса в тех же преступлениях, что и Остера: знал о заговоре; покрывал действия заговорщиков; зимой 1939/40 года сам пытался подбить генералов вермахта к путчу; был в курсе переговоров в Ватикане.

Адмирал и тут стал препираться. Он опровергал все аргументы Гуппенкотена. Любые доводы судей он обращал в свою пользу. Когда Канарис в очередной раз заявил, что был среди заговорщиков только затем, чтобы узнать их планы и вовремя их пресечь, судьи прервали слушание и вызвали Остера. Началась очная ставка.