* * *

Чем больше подробностей вспоминал Шмидху-бер, тем шире казалась Зондереггеру сеть заговора. Однако новых имен майор не называл. При всей своей словоохотливости он был расчетлив. Так, он до конца жизни будет с ненавистью вспоминать Мюллера, вовремя не предупредившего его, но в гестапо и слова о нем не сказал. Он понимал: стоит донести на своего бывшего товарища — его самого уличат в шпионаже.

И все же в признаниях Шмидхубера промелькнуло достаточно много имен. Шеф гестапо Мюллер готовился к молниеносной акции против абвера. В начале февраля 1943 года Зондереггер, подытоживая все сказанное арестантом, сделал вполне логичный вывод: за всем этим заговором стоит не кто иной, как Канарис. Отчет был направлен самому Гиммлеру.

Увы, секретаря уголовной полиции ожидал сюрприз. Его сочинение вернулось к нему назад с пометкой: «Оставьте, наконец, Канариса в покое!» Выяснилось, что Гиммлер приказал гестаповцам больше не заниматься Шмидхубером, а собранные материалы направить в военную юстицию. Оставалось лишь развести руками. Зондереггер и его товарищи не понимали, что же заставило их шефа отступиться от абвера. Ясно было одно: Гиммлер покрывает Канариса и списывает ему все грехи.

Такое случалось уже не в первый раз. Зондереггер помнил, как в 1942 году арестовали офицера абвера Николауса фон Халема — тот готовил покушение на фюрера. Халем тоже показал на Донаньи и признался, что получил от него 12 тысяч рейхсмарок, чтобы нанять убийцу. В протоколах гестапо было даже записано, что заказчиком покушения являлся Канарис. Однако рейхсфюрер прекратил следствие и велел изъять из документов фразы о Канарисе и абвере.

Всеми силами он выгораживает Канариса, хотя речь идет о государственном перевороте и покушениях на Гитлера. Почему? Ответ прост: Гиммлер полагал, что, пока идет война, без Канариса не обойтись.

Обстановка на фронте не располагала к междоусобной борьбе. Летнее наступление 1942 года захлебнулось, и не только Канарис, но и сам Гиммлер стал подумывать о перемирии с союзниками. Оба понимали: война проиграна, но Гитлер ни за что не пойдет на переговоры. Значит, надо устранить фюрера. Изворотливый Шелленберг не раз пояснял это шефу. Однако рейхсфюрер медлил: с Гитлером его связывала многолетняя дружба. А кроме того, заговор — всегда вещь опасная. Так пусть Канарис и его служба сделают основное, а как дальше повернутся события, гестапо еще посмотрит...

В свою очередь, Канарис, видя, как бесславно кончаются все попытки затеять путч, тоже подумывал о том, что без Гиммлера свергнуть фюрера не удастся. Низы двух ведомств уже начинали совместно бороться с режимом: сотрудники СД, пытаясь вступить в переговоры с союзниками, пользовались помощью доверенных лиц абвера, например принца Гогенлоэ или Карла Лангбена.

Вот по этим причинам в феврале 1943 года Гиммлер прекратил следствие по делу Шмидхубера и направил материалы в военную юстицию. Ими занялся старший военный судья Манфред Редер из берлинского военно-полевого суда ВВС.

Редер пролистал 60 страниц дела и убедился, что речь здесь идет не только о летчиках, но и об офицерах других родов войск. Тогда он адресовал дело своему начальнику барону Кристиану фон Хаммер-штейну, шефу правового отдела главного командования военно-воздушных сил. Тот реагировал очень раздраженно, приказав Редеру мигом разыскать Рудольфа Лемана, шефа правового отдела вермахта, и посоветоваться, как быть.

5 марта Редер нашел Лемана в Париже. Тот ужаснулся, узнав, о чем идет речь. Непредсказуемый скандал может здорово навредить вермахту. Если судьи начнут копаться в связях Шмидхубера с офицерами абвера, все ведомство Канариса можно смело разгонять.

Быть может, размышлял Леман, гестаповцы сами подсказывали майору его признания, чтобы только сокрушить ненавистный им абвер?.. «Если обвинения в адрес абвера подтвердятся, то его обязанности перейдут к тайной государственной полиции, — анализировал он. — СД и СС проникнут в самую сердцевину вермахта». Гиммлер действительно думал теперь о том, что абвер надо не разрушать, а переподчинять СС.

Положение было серьезное, и Леман вернулся в Берлин, чтобы доложить обо всем Кейтелю. 8 марта Кейтель выслушал доклад и здорово перепугался: над верхушкой вермахта, в том числе и над ним самим, нависли грозовые тучи. Он не поверил, что Ка-нарис действительно поддерживал отношения с врагом. Правда, генералу Остеру он не очень доверял, но все равно отгонял подальше от себя мысль, что генерал абвера мог стать организатором государственного переворота. Тем не менее Кейтель попросил быстро и тщательно проверить все обвинения.

Леман отправился выполнять поручение. Прежде всего он посоветовался с доктором Александром Крелем, президентом II сената Военного суда. Крель был очень искусным юристом, образованным, тактичным, и в то же время он был близок идеалам Сопротивления. Он предложил такой план действий. Во-первых, нужно тщательно расследовать случившееся. Во-вторых, о ходе расследования и его результатах нужно информировать СД и гестапо — так будут отведены упреки в утаивании фактов. Скорее всего, результаты расследования окажутся благоприятными для вермахта, и шум угаснет сам собой.

Вот так Леман и Крель — осторожности ради — сами решили впутать гестаповцев в это щекотливое дело. Следующий шаг оказался еще губительнее. Леман подумал, что хорошо бы найти следователя, который ладил бы с РСХА и все же отстаивал интересы вермахта. И они решили вернуть дело военному судье Редеру — благо тот уже ознакомился с делом.

Так Манфред Редер, слывший одним из самых суровых судей «третьего рейха», но отнюдь не закоренелый нацист, стал одним из главных заправил этого дела.

Он уже имел дело со шпионами и прославился своей дотошностью во время суда над членами «Красной капеллы». Если Редер находил след, ничто не могло сбить его с толку; он распутывал его, пока не загонял жертву.

Теперь он внимательно перечитывал строки дела и все больше убеждался, что напал на след опаснейшего антиправительственного заговора. А кто же стоит в центре заговора? Неужто адмирал Канарис!

«Вице-консул Гизевиус во время последней встречи в Швейцарии пожаловался ему, Шмидхубе-ру, — читал Редер, — на нерешительность адмирала Канариса, которая доставляет проблемы ему, Гизе-виусу. Пусть Канарис остережется, ведь он объявил русским о немецком наступлении под Воронежем, а Остер сообщил голландскому военному атташе о предстоящем наступлении на западе...»

Обвинение было очень тяжелым. Оказывается, руководители абвера опаснее вражеских шпионов: они готовы налево и направо сообщать сроки военных операций! В тот же день, 3 апреля, Редер просит разрешения арестовать подозреваемых и обыскать их кабинеты.

Без помощников, конечно, тут не обойтись. Кого же привлечь? По идее, в таких делах используют сотрудников тайной жандармерии. Но ведь они же все еще подчиняются Канарису! Значит, надо обратиться в РСХА — тем более что «нужно информировать СД и гестапо». В РСХА сразу же выделили трех помощников: Зондереггера, Меллера и Шмица.

Нервничал и Канарис. Он знал, что Остер и все его друзья довольно беспечны. 4 апреля он — в который уже раз! — спрашивает у Остера, нет ли в сейфах его отдела каких-нибудь крамольных бумаг. В этот день ему позвонил Рудольф Леман: он был явно растерян лихорадочной работой Редера.

Остер успокоил Канариса, хотя, по существу, ничего и не сделал для обеспечения безопасности: он переживал очередные «кошмарные разочарования». 13 марта, когда Гитлер возвращался из группы армий «Центр» в ставку, в его машине должна была взорваться бомба с часовым механизмом. Однако механизм не сработал. 21 марта, на праздновании Дня памяти героев в Берлине, было подготовлено новое покушение на Гитлера — и новая неудача!

Гитлер уцелел, а пока он жив, государственный переворот невозможен.

Подготовка к перевороту так занимала Остера, что он презрел всякую опасность. Поэтому оказался совершенно не подготовлен к первой же серьезной проверке.