– О, да! Мы очень приятно провели время.

– Для вас, – произнесла Амаранта почти дерзко, – может быть приятно только там, где вы встречаете Долорес.

Герцогиня снова выразительно взглянула на свою подругу.

– Я для этого и пришел сюда!

– Хотите попытать счастья? – спросила моя госпожа. – Карточный стол, Габриэль, принеси скорее карточный стол.

Я исполнил приказание, и молодой человек опытной рукою стал метать карты.

– Вы будете банкометом, – сказала ему донна Пепа.

– Прекрасно, идет!

Все стали выкладывать на стол золотые монеты и следить глазами за картами. В первые минуты слышались только восклицания: «Выиграл!» – «Проиграл!» – «Мне десять реалов!» – «Проклятая ставка!»

– Вам не везет сегодня вечером, Маиквес, – сказал Маньяра, загребая деньги артиста, который проигрывал каждую ставку.

– А мне, наоборот, страшно везет! – сказала моя госпожа, собрав в кучку свои выигранные монеты.

– О, сеньора Пепа, вы выиграли целое состояние! – воскликнул банкомет. – Но есть поговорка: «Кто счастлив в игре, тот несчастлив в любви».

– Вы представляете исключение из общего правила, – сказала Амаранта, – потому что вы счастливы и в том и в другом. Не правда ли, Долорес?

И, обратившись к проигравшемуся Исидоро, она прибавила:

– Эта поговорка также и не для вас, бедный Маиквес, потому что вы несчастливы и в любви, и в картах. Не правда ли, Долорес?

Герцогиня изменилась в лице. Мне показалось, что она хочет резко ответить своей подруге, но, сделав над собой усилие, она сдержалась. Маркиз все проигрывал, но не бросал игры, пока у него в кошельке не осталась последняя песета. Игра тянулась до часу ночи. Наконец, гости собрались расходиться.

– Я вам должен тридцать шесть дурро, – сказал Маиквес молодому человеку.

– Скажите, какую же пьесу вы предполагаете поставить в доме маркизы? – спросил его Маньяра.

– Мы остановились на «Отелло».

– Ах, это превосходный выбор! Я заранее восхищаюсь вами в роли ревнивого мужа.

– Быть может, вы хотите играть роль Яго?

– Нет, эта роль не по мне. К тому же у меня вовсе нет сценического таланта.

– Я помогу вам.

– Благодарю вас. А вы помогли донье Долорес выучить ее роль?

– Она знает ее превосходно.

– С каким удовольствием жду я этого вечера, – произнесла Амаранта. – А скажите, дон Исидоро, если бы все это случилось с вами лично, если бы любимая вами женщина обманула вас, то способны ли вы были бы на такую безумную ревность? Способны ли вы были бы убить вашу Дездемону?

Эта стрела была пущена в Долорес.

– Такие вещи делаются только на сцене! – воскликнул Маньяра.

– Я убил бы не Дездемону, а Родриго, – громко ответил Маиквес и пристально взглянул на молодого человека.

На минуту все примолкли. Изменившееся лицо Долорес выдавало ее внутреннее волнение.

– Сеньора Пепа, вы меня ничем не угостили сегодня, – сказал Маньяра. – Правда, что я ужинал, но теперь уже два часа ночи, и я охотно выпил бы что-нибудь.

Я подал вина и вышел из залы, но из-за дверей до меня долетал голос Маньяры:

– Сеньоры, пью за здоровье нашего дорогого принца Астурийского[2], пью за переворот, ожидаемый нами на этих днях, пью за свержение фаворита и старого короля с королевой!

– Прекрасно! – воскликнула Долорес и зааплодировала.

– Надеюсь, что я нахожусь среди друзей, – продолжал молодой человек. – Надеюсь, что верный слуга нового короля может спокойно высказывать свою радость по поводу его ожидаемого восшествия на престол.

– Это ужасно! Вы совсем с ума сошли! Будьте благоразумны, молодой человек! Как можно преждевременно открывать эту тайну! – возмутился старый дипломат.

– Будьте осторожны, сеньор Маньяра, будьте осторожны… – подойдя к нему, сказала Долорес. – Здесь есть поверенная ее величества королевы.

– Кто это?

– Амаранта.

– Ты такая же поверенная королевы, как и я, и говорят даже, что тебе известны большие тайны.

– Не такая, как ты, – сказала Долорес, набравшись смелости, – все уверяют, что ты пользуешься полным доверием ее величества. Это большая честь для тебя, разумеется!..

– Конечно, – ответила Амаранта. – Я всегда рада быть полезной королеве. Неблагодарность очень дурной порок, и я не хочу походить на тех придворных, которые бранят за глаза свою благодетельницу. Ах, всегда очень удобно говорить о чужих ошибках, чтоб отвлечь внимание от своих собственных!

Долорес хотела что-то ответить, и, по всей вероятности, разговор принял бы острый характер, если бы старый дипломат не сказал со своим обычным тактом:

– Сеньоры, ради Бога! Что это такое? Ведь вы же близкие друзья! Неужели различный образ мыслей может вас поссорить? Дайте друг другу руки, и мы выпьем за ваше здоровье.

– Я согласна; вот моя рука, – сказала Амаранта.

– Мы еще поговорим об этом, – прибавила Долорес, подавая свою руку. – А теперь будем друзьями.

– Хорошо; мы еще поговорим об этом.

В эту минуту я вошел в комнату, и, как мне показалось, лица обеих сеньор не выражали особенного дружелюбия. После этого неприятного инцидента все стали расходиться. Когда маркиз и Маньяра прощались с моей госпожой, сеньора Амаранта подошла ко мне и незаметно шепнула:

– Мне надо поговорить с тобою…

Я не помнил себя от удивления, но мне некогда было раздумывать, так как пришлось провожать гостей с фонарем в руках. В то время улицы Мадрида имели еще самое слабое понятие об освещении. Мы пришли на улицу Канвисарес и остановились около того самого дома, где жила Инезилья, только у другого подъезда. Этот дом принадлежал старому маркизу, или, вернее, его сестре; тут ожидали две придворные кареты. Прежде чем садиться в свою, сеньора Амаранта отозвала меня в сторону и сказала, чтобы я завтра же ждал ее в этом доме, что мне отворит дверь ее доверенная горничная и что дело идет о моем счастье.

Вернувшись домой, я нашел мою госпожу очень взволнованной. Она ходила взад и вперед по зале и разговаривала сама с собой. В первую минуту мне показалось, что она не в своем уме.

– Ты не заметил, – спросила она меня, – не ссорились ли между собой дорогой Исидоро и Маньяра?

– Нет, не заметил, сеньора, – отвечал я. – Но по какой же причине им ссориться?

– Ах, ты не знаешь, Габриэль, как я рада, как я довольна! – воскликнула она с таким лихорадочным волнением, что мне даже стало страшно.

– Чем, сеньора? – спросил я. – Мне кажется, вы очень устали, и вам пора бы отдохнуть.

– Нет, я не буду спать всю ночь, – ответила она. – Я не могу спать. Ах, как я счастлива, видя его разочарование!

– Я не понимаю вас, сеньора.

– Ты ничего не понимаешь в этом, мальчик, ступай спать… Но, нет, подойди сюда и слушай. Не правда ли, в этом видна Божья кара? Он слишком доверчив и не видит подле себя змеи.

– Вы говорите, вероятно, о доне Исидоро?

– Именно. Ты ведь знаешь, что он влюблен в Долорес. Он совсем с ума сходит по ней. При всей его гордости, он готов пасть к ногам этой женщины! Он, который привык повелевать, теперь служит игрушкой в руках Долорес и предметом насмешек в театре и везде.

– Но мне кажется, что сеньору Маиквес отвечают на его чувство… – робко произнес я.

– Да, так было раньше, но симпатии Долорес очень переменчивы. О, он, конечно, заслужил это. Долорес – само непостоянство!

– Никогда бы я не мог этого подумать о такой красивой сеньоре.

– С ее ангельским лицом и невинной небесной улыбкой Долорес страшная интриганка и кокетка…

– Так, значит, сеньор Маньяра…

– Вне всякого сомнения, Маньяра ее фаворит. Если она и разговаривает с Исидоро, то только для препровождения времени и для того, чтобы поиграть сердцем этого несчастного человека. Кошке игрушки, а мышке слезки. Не правда ли, он вполне заслужил это? О, я вне себя от радости!

– Поэтому-то, вероятно, сеньора Амаранта и говорила сегодня такие вещи… – сказал я, желая, чтобы моя госпожа разъяснила мне кое-что из слышанного мною.