Весьма позитивно была воспринята им и речь государственного секретаря США Джеймса Бирнса, произнесенная им в Штутгарте 6 сентября того же года. По тону она резко отличалась от того, что немцы привыкли дотоле слышать от союзников. Чего стоила такая, например, тирада: «Американский народ желает помочь немецкому народу обрести почетный мир в обществе свободных и миролюбивых наций земного шара»28. Примерно такой же характер носило заявление, которое спустя месяц сделал в палате общин министр иностранных дел Великобритании Эрнст Бевин. Пожалуй, единственным диссонансом прозвучало решение французского правительства о фактической аннексии — впредь до подписания мирного договора — Саарской области.
Для Аденауэра вывод из этого международного положения был ясен: Германия скоро обретет более или менее независимый статус, и тем более важно, чтобы она подошла к этому рубежу уже сформировавшейся в духе его собственных представлений и образов. Другими словами — борьба и еще раз борьба, не только с Шумахером и его партией, но и с группировкой Кайзера — Леммера в собственной партии, с теми, кто их поддерживал и хотел сдвинуть Германию влево.
Однако как искусный тактик, Аденауэр умел выждать, на время отступить, пойти на компромисс, когда это диктовалось соображениями политической целесообразности. В апреле 1947 года предстояли выборы в ландтаг земли Серверный Рейн-Вестфалия, и обострение отношений между «правыми» и «левыми» в ХДС, между сторонниками «рен-дорфской» и «валлербергской» программ могло стоить партии многих голосов электората. Два человека — Альберс от «левого» профсоюзного крыла и Пфердменгес от «правого», представлявшего банковские и промышленные круги, — принялись под чутким руководством самого Аденауэра за выработку взаимно приемлемого компромисса. В начале февраля 1947 года продукт их коллективного творчества был представлен на обсуждение руководства ХДС британской зоны. Оно состоялось в маленьком шахтерском городке Ален в Вестфалии и закончилось единодушным одобрением представленного документа. Он получил название «Аленской программы».
Эта была программа весьма радикальных экономических и социальных преобразований. Важнейшие ее положения предусматривали перевод угольной промышленности в общественную собственность, введение антимонополистического законодательства и право рабочих на соучастие в управлении предприятиями. Аденауэр пошел на принятие этих положений с явной и единственной целью — утихомирить «левых» в своей партии. Тем, кто его знал, было ясно, что как только пройдут выборы, он сделает все, чтобы выхолостить «Аленскую программу», нейтрализовать ее радикальное содержание.
Так оно и случилось. Выборы дали небезынтересные результаты: ХДС завоевал 92 мандата из 216, СДПГ — 64, коммунисты (КПГ) — 28, Центр — 20 и либералы (СвДП) — 12. Партия Аденауэра оказалась на первом месте, но лично для Аденауэра это было равнозначно поражению. ХДС не имел абсолютного большинства и должен был идти на коалицию с социал-демократами и частью фракции Центра.
Аденауэр как руководитель фракции ХДС в ландтаге не мог этому воспрепятствовать. Министром-президентом стал Арнольд, к удовлетворению англичан и к вящему неудовольствию Аденауэра. Он остался как бы в стороне от реальной политики. Результатом был полный и окончательный разрыв личных связей между Арнольдом и Аденауэром и переход последнего к тактике закулисных интриг против нового правительства.
Первой жертвой этой тактики стала «Аленская программа». Формально Аденауэр как лидер фракции повел себя как лояльный исполнитель воли своей партии: он внес на обсуждение ландтага ни много ни мало — сразу три законопроекта, направленные, по его словам, на воплощение в жизнь утвержденных высшим партийным органом программных положений, правда, в несколько модифицированном виде, дабы сделать их, опять-таки по его словам, более понятными и приемлемыми для всех. Расчет был на то, что социал-демократов эти изменения не устроят и они внесут собственный проект, который будет предусматривать более радикальные меры по национализации. Так и случилось: социал-демократы попали в поставленную ловушку, развернулась долгая и нудная дискуссия: фракция СДПГ защищала свой проект, фракция ХДС — свой, никто не мог убедить друг друга, и все кончилось тупиком. «Аленская программа» оставалась официальным документом ХДС, но в интерпретации, которую дал ей ее лидер.
После этого блестяще разыгранного действа можно было и отдохнуть. В июне 1947 года, когда дебаты по новым законам в ландтаге еще только разворачивались, Аденауэр счел ситуацию достаточно предсказуемой, чтобы уехать в отпуск. Прошение о нем было подано в оккупационную администрацию сразу же после апрельских выборов, в качестве мотива специально упоминалась необходимость ухода за больной женой. К тому времени, когда англичане дали добро, в состоянии здоровья Гусей наступило некоторое улучшение, и супружеская пара, как в старые добрые времена, в приподнятом настроении отправилась в Шандолен, где провела три безмятежных недели. Это было их первое с 1939 года путешествие за пределы Германии. Они нашли, что Швейцария мало изменилась за это время. «В Шандолене почти все так же, как и раньше... Погода чудесная, повсюду такая красота... Все есть, только дорого», — пишет глава семьи дочери Рии и зятю Вальтеру Рейнерсам. Гусей от себя делает приписку: «Это как во сне! Время здесь как будто остановилось!» Письмо датировано 3 июля 1947 года. В Европе в это время развертываются драматические события, связанные с «планом Маршалла». За день до этого провалом закончилась парижская конференция министров иностранных дел Англии, Франции и СССР: советский министр Молотов покинул зал переговоров, отказавшись от дальнейшего обсуждения американской инициативы. Надвигалась холодная война.
Кризис наступил и в состоянии здоровья Гусей. Вскоре после возвращения из Швейцарии ее самочувствие резко ухудшилось. На коже вновь высыпала сыпь, к октябрю добавилась постоянная лихорадка. Был созван консилиум, который рекомендовал немедленную госпитализацию. Больная была помещена в боннский госпиталь Йоханнеса. Там ей сделали операцию но удалению зараженных тканей. Лотта и Либет несколько раз сдавали кровь, чтобы переливанием поддержать слабеющий организм матери. Однако инфекция не поддавалась лечению, заражение шло все глубже.
Зима принесла некоторое улучшение, сменившееся новым ухудшением, — и так несколько раз. Прибыл крупный медицинский авторитет из Швейцарии, еще несколько специалистов. Они делали, что могли. К новому году показалось, что больная вот-вот пойдет на поправку, но в начале февраля наступили необратимые изменения к худшему. Была сделана еще одна операция, предпринимались переливания крови — бесполезно. 1 марта очередной консилиум вынес свой приговор: больше ничего нельзя сделать. В этот же день больная впала в кому. 3 марта наступила смерть.
Панихиду устроили в Рендорфе, по этому печальному поводу вся семья впервые за долгое время собралась вместе. Вторая жена Аденауэра обрела вечный покой на том же тихом лесном кладбище, где была похоронена и Эмма. Их могилы оказались рядом.
Что можно сказать о Гусей в качестве эпитафии? Она была хорошей женой для своего мужа. Одна из ее невесток, Лола, нашла, пожалуй, самые подходящие слова: «Она жила не для себя, а для других, прежде всего для своего мужа и для своих детей. Она была такая простая, естественная, воплощение доброты и покоя». Что касается ее супруга, то его чувства к ней, конечно, отличались от тех, которые он испытывал к первой жене. Эмма была подругой его молодости, с ней он познал первую, еще юношескую, но всепоглощающую страсть. Гусей была надежной спутницей его зрелых лет, когда все по-иному — размереннее, спокойнее, без надрыва.
Характерный штрих — в последние месяцы жизни постоянно с Гусей были дети: сын Пауль — он ради этого на время оставил монастырь Мария Лаах, где готовился к посвящению в духовный сан, дочери Лотта и Либет, невестка Лола. Глава семьи появлялся у постели больной лишь время от времени. Его мысли были прикованы к политике: 15 декабря 1947 года безрезультатно закончилась очередная сессия Совета министров иностранных дел четырех держав в Лондоне, началась подготовка к конференции «шестерки» — США, Англии, Франции, Бельгии, Голландии и Люксембурга, которая должна была вновь заняться обсуждением германского вопроса — и вновь в Лондоне. Аденауэр напряженно размышлял, чем это все обернется для его страны, для его партии, для него лично. Он наверняка переживал за Гусей. Но — издалека. Трудно представить себе, с другой стороны, чтобы что-то могло помешать ему просиживать дни и ночи у постели умирающей Эммы в том далеком 1916-м. Два прочных, счастливых брака — а какая между ними разница!
