Насколько аутентичен был нарисованный Фергюсоном образ Аденауэра как крайнего англофоба? Верно: он осуждал англичан (как, впрочем, и французов) за то, что те попустительствовали Гитлеру — в частности, при оккупации Рейнской демилитаризованной зоны в 1936 году, он негодовал по поводу ковровых бомбардировок его родного Кёльна британской авиацией, но в то же время, вспомним* с полным доверием относился к передачам германской службы Би-би-си. Верно: в мае 1945 года в одном из частных раз говоров он отозвался о Черчилле как человеке, который «ненавидит немцев», а о Сталине — как «друге Германии». Однако было бы явной натяжкой на основании этих случайных высказываний (разумеется, по существу своему абсолютно не отражавших истину) характеризовать его тогдашние взгляды как «антибританские» либо тем более как «просоветские».
Фактом, однако, оставалось то, что Аденауэр всегда плохо знал реалии внешнего мира, а двенадцать лет полной изоляции от него — с 1933 по 1945 год — только увеличили степень его невежества в этом плане. На более рациональной основе складывалась его представления и оценки, касающиеся собственной страны. Двенадцать лет фактического заточения усилили в нем антипатию ко всему прусскому. У него сложилось достаточно глубокое мнение на тот счет, что именно прусский милитаризм проложил дорогу Гитлеру, что прусская бюрократия проявила крайний эгоизм и глупость перед лицом нацистского вызова, что единственным способом положить конец прусской гегемонии в Германии является формирование некоей франко-германской общности — то, о чем он думал еще после Первой мировой войны. Еще сильнее в нем стала проявляться приверженность интересам и ценностям его родного Рейнланда: даже его рейнский акцент стал более заметным.
Впрочем, в конкретной обстановке лета 1945 года у Аденауэра было мало времени раздумывать над проблемами будущего, хватало мелких повседневных дел. Прежде всего следовало наладить отношения с американскими оккупантами, а об американцах как нации кёльнский бургомистр не имел ровно никакого представления. Те первые двое американских офицеров, которые появились у порога его рен-дорфского дома, произвели на него вполне благоприятное впечатление, и поначалу он был даже рад, что Кёльн попал в зону ответственности армии США. Незнание английского не помешало ему установить хороший контакт с ее тамошними представителями, упоминавшимися подполковником Паттерсоном и капитаном Швейцером. Ему польстило, что, как он узнал, его фамилия фигурировала первой в «белых списках» американской разведки26 как для Кёльна, так и для Германии в целом (при этом он, видимо, не вполне понял подлинную причину такого предпочтения своей персоне, а она была очень простой — его фамилия начиналась с буквы «А», да и вторая буква в ней была достаточно близка к началу алфавита).
Вместе с тем чем дальше, тем сильнее у Аденауэра росло разочарование американскими проконсулами. «Малые дети в том, что касается науки управления» — так отозвался он о них в разговоре со швейцарским консулом Вейсом — «дядей Тони», как его звали в семье. Все распоряжения американских администраторов касательно расчистки улиц, снабжения населения продуктами или восстановления транспортной системы казались ему абсурдными, не учитывающими «немецкий менталитет». «Малые дети» — это была самая безобидная характеристика; он говорил об американцах еще и как о «плохо воспитанных», «распущенных» детях. Когда они ушли из города, передав его под управление англичанам (это произошло 21 июня 1945 года), Аденауэр нисколько об этом не сожалел.
Его, однако, ждало новое разочарование. Он рассчитывал, что его отношения с британскими оккупантами будут развиваться по тому же сценарию, как и после Первой мировой войны, но не учел, что ситуация 1945 года коренным образом отличалась от той, которая была в 1918-м. Тогда англичане вошли в город, который практически не был затронут военными действиями, в котором сохранилась вся административная инфраструктура. Тогда они могли иозво-
лить себе особенно не вмешиваться в сферу компетенции бургомистра, и тот, по сути, не испытывал особых ограничений со стороны оккупационных властей. Ныне все было по-иному: Кёльн представлял собой груду развалин, в котором число жителей уменьшилось с семиста девяноста тысяч в канун войны до тридцати тысяч, причем и эта горстка уцелевших горожан вынуждена была ютиться но подвалам; старая нацистская администрация рухнула, а новую еще только предстояло создать; в мировом общественном мнении преобладало чувство ненависти и отвращения к немцам как таковым вне зависимости от их личной ответственности за нацистские зверства. На внеслужебные отношения с немцами был наложен строжайший запрет, предусматривалось проведение в жизнь программ «денацификации» и «перевоспитания». Позицию британского военного истеблишмента исчерпывающе выразила фраза из относящегося к ноябрю 1945 года меморандума бригадного генерала Джона Барраклоу: «Для военной администрации любой немец — персона нон грата».
На все это накладывались и чисто технические трудности. Не было телефонов, бумаги — и прежде всего не было подходящих людей, которых можно было бы использовать в органах немецкого самоуправления. Почти все, кто занимал соответствующие должности на протяжении последних двенадцати лет, были нацистами и подлежали увольнению. Проблемы были даже с подысканием помещения для бургомистра: для работы ему и его немногочисленному аппарату нашли здание, в котором раньше располагалась страховая компания, а для жилья им с Гусей предоставили две комнаты в госпитале Гогенлинд. Для человека, приближавшегося к восьмому десятку, это был не самый удобный вариант. Более того, все, что он делал или собирался сделать, подлежало строжайшему контролю со стороны оккупационных властей. Хозяевами в городе были именно они, а вовсе не бургомистр. Неудивительно, что Аденауэр стал быстро терять интерес к городским делам.
Мысли его все больше начали обращаться к проблемам политического будущего Германии, и все больше он концентрировался на попытках сыграть, как и раньше, на противоречиях между победителями. Он знал, что, когда в феврале 1945 года на Ялтинской конференции было решено предоставить зону оккупации Франции, то для нее выкроили несколько кусков из американской и английской зон. Знал он и то, что французы, в частности генерал де Голль, крайне недовольны незначительностью предоставленной им территории и хотят ее расширить: в ходе состоявшейся в июле 1945 года беседы между швейцарским консулом Вейсом и французским генералом Бийоттом последний недвусмысленно высказался за включение Аахена и Кёльна во французскую зону, и «дядя Тони» тут же сообщил об этом своему другу Аденауэру.
Тот воспринял это известие как сигнал к активным действиям. В период между августом и октябрем 1945 года Аденауэр имел по меньшей мере шесть тайных встреч с французскими эмиссарами — обычно в присутствии Вейса. Первая состоялась в Бад-Годесберге, ее участники (среди них была и супруга Аденауэра, Гусей) якобы просто откликнулись на приглашение швейцарского консула вместе поужинать. После этого место встреч было перенесено на территорию французской зоны. Во время одной из них, состоявшейся 1 сентября, Аденауэр, согласно донесению французского капитана Гуссо, позволил себе ряд уничижительных высказываний но адресу английских администраторов: они-де но уровню образования и общей компетентности сильно уступают своим предшественникам времен первой оккупации, так что, если можно было бы создать на территории Германии ряд небольших государств и включить в одно из таких государств Рейнланд, Рур и часть Вестфалии, то он, Аденауэр, был бы за то, чтобы это новое государство находилось под протекторатом Франции. Ясно, кого он имел в виду в качестве главы этого предполагаемого государства — разумеется, себя собственной персоной.
Иоганн-Конрад Аденауэр (1833-1906)
Елена-Кристина Аденауэр, урожденная Шарфенберг (1849-1919)
