Аденауэр между тем отбыл в очередной отпуск. На этот раз его сопровождала старшая дочь Рия, и отправились они в Швейцарию, в горную деревушку Мюррен. Место было выбрано не случайно. Недалеко была Женева, так что западногерманские наблюдатели, присутствовавшие на конференции, могли оперативно докладывать канцлеру обо всем, что представляло интерес; правда, добраться до места назначения им было нелегко: автомобильной дороги к Мюррену не было, и последний участок пути приходилось преодолевать на фуникулере. Зато,отпускник мог вволю насладиться чудесными видами на вершины Юнгфрау, Эйгера и Менха; погода, в общем, благоприятствовала отдыху, хотя Аденауэр, как обычно, жаловался на частые дожди.
У подножия гор, в знойной Женеве, участники конференции не могли похвастаться особыми достижениями. Советские представители в частных беседах держались подчеркнуто дружелюбно, у того же Макмиллана осталось в памяти, как они «с явным наслаждением говорили о том, что теперь им не нужно работать но ночам, как при Сталине, что у них теперь нормальный рабочий день». Однако в ходе рабочих заседаний они ни на шаг не отступали от явно заранее выработанных директив, не уступая ни буквы в своих длиннейших текстах. Что касается американской делегации, то Эйзенхауэр, как представляется, не особенно вникал в детали происходившего, а Даллес запомнился тем, что, будучи в гостях на вилле у Идена, «поедал одно за другим вареные яйца... ел и в промежутках выдавливал из себя одно-два слова, так что мы успевали забыть, с чего он начал» (это красочное описание тоже из дневника Макмиллана). У Фора было одно преимущество, которому завидовали другие, — он хорошо знал русский язык и мог объясняться с советскими представителями без переводчика. Но и он не многого добился. В конце концов Булганин откровенно заявил, что ратификация Парижских соглашений сделала беспредметной дискуссию о воссоединении Германии, поскольку имеются два отдельных германских государства, каждое со своей собственной экономической и общественной системой. Был только один конкретный результат, заслуживающий упоминания: министрам иностранных дел было дано поручение выработать самим для себя директивы для следующей конференции, где им предстояло вновь заняться германской проблемой. Она должна была состояться осенью и пройти в той же Женеве.
Текст директивы, представленной руководителям делегаций и одобренной ими, был выдержан в обычном стиле дипломатических актов, где внешние многозначительность и помпезность скрывают убогость содержания. Там говорилось, что «главы правительств, признавая свою общую ответственность за разрешение германского вопроса и воссоединение Германии, согласились, что разрешение германского вопроса и воссоединение Германии посредством свободных выборов должно быть осуществлено в соответствии с национальными интересами германского народа и интересами европейской безопасности». Обычно это называется — наводить тень на плетень. Всем, впрочем, было ясно, что подлинного согласия достичь все равно не удастся: Советы никогда не пойдут на воссоединение
Германии, если она останется в НАТО, а западные державы никогда не пойдут на такое решение германского вопроса, предварительным условием которого был бы выход ФРГ из НАТО.
Начавшаяся в октябре женевская конференция министров иностранных дел, как и предполагалось, быстро зашла в тупик. Еще раньше стал проходить и аденауэровский «кошмар Потсдама». Чтобы четыре державы договорились между собой у него за спиной — такой вариант стал менее вероятным, чем когда-либо. Теперь в своем уединении посреди вершин бернского горного массива Аденауэр мог обратить свои мысли к предстоявшему ему визиту в Москву.
Подумать было о чем. Аденауэр знал очень мало о Советском Союзе и еще меньше — о его лидерах. Не знал он, и о чем, собственно, придется вести переговоры. Конечно, он представлял себе, какое наследство в национальной памяти обеих стран оставили две мировые войны и те жестокости, которыми они сопровождались.
Одна из причин, побудивших его принять предложение о поездке в Москву, была как раз связана с последствиями войны. Речь шла о проблеме немецких военнопленных, все еще удерживаемых советской стороной. Но он, очевидно, не догадывался, что эта проблема по-своему беспокоила и советское руководство. До конца 1949 года было репатриировано около двух миллионов военнопленных; оставались те, кто получил длительные сроки заключения но приговорам советских военных трибуналов либо за совершенные ими в период войны тяжкие преступления, либо за «антисоветскую деятельность» — формула, которая зачастую означала не более чем излишне откровенные высказывания но поводу тягот лагерной жизни. Именно эта последняя категория и представляла собой проблему. После смерти Сталина советское руководство начало предпринимать определенные шаги но ее решению. Часть заключенных была амнистирована и передана властям ГДР. Оставалось еще примерно десять тысяч продолжавших отбывать свои сроки. В начале 1955 года имели место попытки завязать диалог о их судьбе с социал-демократической оппозицией, но Аденауэр, получив информацию о предварительных зондажных контактах по этому поводу, немедленно обратился к Верховным комиссарам западных держав с просьбой воспретить социал-демократическим политикам такого рода контакты. Верховные комиссары так и сделали, а социал-демократы покорно повиновались. Диалога не получилось. Впрочем, еще в июле 1955 года Центральный Комитет КПСС принял секретное решение освободить «осужденных преступников» в качестве жеста доброй воли в связи с предстоящим приездом западногерманского канцлера. Тот, разумеется, об этом не знал.
Если Аденауэр располагал минимальной информацией о Советах, то Советы имели еще меньше достоверных сведений о нем и его политическом лице. Поначалу там и не очень интересовались данными о нем, делая ставку на социал-демократическую оппозицию, но постепенно советские лидеры стали приходить к пониманию того факта, что если они хотят наладить отношения с Западной Германией, то им придется иметь дело не с кем-нибудь, а именно с Аденауэром. Корректировка ранее сложившегося представления о нем была нелегким процессом. Поначалу соответствующие характеристики носили на себе явный отпечаток сталинистских штампов. В одном из документов Советской контрольной комиссии, датированном 24 апреля 1953 года, главное, что говорится об Аденауэре, — это то, что он тесно связан «с западногерманскими монополистическими кругами», а свое лидерство в ХДС обеспечивает «путем установления террористического режима в партии, угроз, шантажа и подкупа отдельных оппозиционно настроенных членов партии, а также усиленного рекламирования мнимых успехов (своей) политики». В другой справке, от 17 августа того же года, воспроизводится прежняя формула, правда, с исключением пассажа насчет «террористического режима», изъятием эпитета «мнимые» перед словом «успехи» и добавлением, что «подавлять внутрипартийные противоречия, рост оппозиционных настроений» Аденауэру удается еще и путем «использования своего авторитета». Шаг к более реалистической оценке личности канцлера, как видим, был сделан, но еще очень небольшой.
Тон высказываний об Аденауэре в закрытых информационных материалах советских экспертов по Германии меняется примерно с середины 1954 года. В справке, посланной из аппарата советского Верховного комиссара 6 июля, отмечается, что Аденауэр «заявил о возможности установления в недалеком будущем дипломатических отношений между СССР и Западной Германией», однако «через неделю вынужден был под прямым давлением американцев... заявить, что во. внешнеполитической позиции боннского правительства по отношению к Советскому Союзу не произошло каких-либо изменений». Здесь уже западногерманский канцлер фигурирует почти как сторонник улучшения отношений с СССР, которому-де помешали коварные американцы. В справке от 27 декабря 1954 года, носившей название «О движении за нормализацию отношений с Советским Союзом в Западной Германии», есть такой пассаж: «Слова В.М. Молотова, содержавшиеся в его речи в Берлине 6 октября с.г. о том, что имеется немало оснований к тому, чтобы отношения Советского Союза и Федеративной Республики Германии также начали развиваться на более здоровой основе, оказывают свое воздействие на широкие круги западногерманской общественности. После подписания Парижских соглашений Аденауэр заявил в Мюнхене, что, как только будут осуществлены эти соглашения, тогда, само собой разумеется, снова будет германский посол в Москве». Справка заканчивается бравурным выводом насчет того, что «наиболее дальновидные западногерманские буржуазные деятели все более убеждаются в том, что Западная Германия сможет упрочить свое положение и освободиться от кабальной зависимости от США только при наличии деловых связей и нормализации политических отношений с Советским Союзом и другими странами демократического лагеря». Аденауэр, пусть косвенным образом, также, видимо, был причислен к этой категории. Наконец, в записке от 22 января 1955 года признается, что «Аденауэр, которому с помощью средств массовой информации создана репутация «величайшего германского политика после Бисмарка», пользуется значительным личным авторитетом среди членов и сторонников ХДС».
