Тот, однако, в ответ ограничился общими фразами о том, что он согласен с тем, что англичане взяли на себя инициативу в данном вопросе и что им всем надо держаться вместе. Впрочем, Иден поставил их перед свершившимся фактом: 23 сентября он уже объявил о предстоящей конференции,

Даллесу и Аденауэру не оставалось иного выбора, как заявить о готовности участвовать в ней.

Конференция оказалась успешной. Заслуга Аденауэра заключалась в том, что он, сделав несколько колких замечаний в адрес Мендес-Франса, ограничился в дальнейшем главным образом ролью слушателя. Функции председателя форума элегантно и четко исполнял Иден. Черчилль ясно показал всем, на чьей стороне его симпатии, когда вечером накануне открытия конференции устроил грандиозный прием на Даунинг-стрит, 10, в честь не кого-нибудь, а именно западногерманского канцлера. Не отвлекаясь на частности, Иден быстро добился единства участников по принципиальным вопросам. В отношении европейской обороны Аденауэр от имени Федеративной Республики дал обязательство не производить атомного оружия и согласился на установление контроля над производством военных судов, бомбардировщиков и ракет. Иден, со своей стороны, гарантировал, что Великобритания оставит на континенте четыре свои дивизии и соединения тактических ВВС; они не могли быть выведены против желания большинства участников Брюссельского договора. Тем самым был открыт путь для более детального обсуждения остававшихся нерешенными вопросов, которое должно было начаться через три недели в Париже.

Оно приняло форму фактически четырех конференций, работа которых шла одновременно и параллельно. Одна была посвящена проблеме ликвидации Оккупационного статута и выработке соответствующей новой редакции «Общего договора»; в ней принимали участие представители трех держав и ФРГ; вторая занималась вопросом о реформировании Брюссельского договора и создании Западноевропейского Союза (ЗЕС); ее состав — первоначальные участники договора — Великобритания, Франция, Голландия, Бельгия и Люксембург плюс ФРГ и Италия; третья представляла собой переговоры между тринадцатью участниками НАТО и Федеративной Республикой о принятии последней в состав альянса; наконец, проходили еще и двусторонние франкозападногерманские переговоры о будущем Саара.

Аденауэр каким-то чудом успевал всюду, позволяя себе лишь недолгий отдых в своей резиденции, которая располагалась в отеле «Бристоль» на улице Сент-Оноре, поблизости от Елисейского дворца и «Отель Матиньон», где располагались соответственно президент и правительство. Место для резиденции было выбрано не случайно. Помимо того, что Аденауэр в своем почтенном возрасте привык останавливаться в тех отелях, которые он знал, притом с лучшей стороны, имелось еще одно соображение: «Бристоль» оптимально подходил для доверительных бесед с Мендес-Франсом но ключевому для канцлера вопросу — саарскому. Разумеется, в европейском контексте этот вопрос был в лучшем случае третьестепенным по своему значению, но с точки зрения политических реалий Западной Германии от него в буквальном смысле зависела судьба правительства: националистически настроенные свободные демократы в любой момент могли выйти из коалиции с ХДС/ХСС, если бы посчитали, что канцлер «распродает» немецкие земли.

Мендес-Франс сделал все, чтобы умаслить своего немецкого партнера; он, в частности, устроил для него роскошный вечер в замке Ла-Салль-сен-Клу, где некогда обитали известные фаворитки французских королей — мадам де Ментенон и мадам де Помпадур. Замок недавно был отреставрирован, парк на берегу Сены, панорама Парижа на горизонте — ото всего веяло умиротворяющей прелестью ранней осени. На Аденауэра всегда действовали внешние аксессуары дипломатического политеса, и данный случай не стал исключением. В ходе дискуссии он согласился на то, что Саар сохранит свой сепаратный статус вплоть до подписания мирного договора и для этой территории будет выработан специальный статут, за соблюдением которого будет надзирать комиссар от Совета Европы.

Впрочем, он вовремя спохватился, что сделал слишком много уступок. По сути, единственным пунктом расхождения между ним и Мендес-Франсом остался вопрос, надо ли проводить два плебисцита: первый — «за» или «против» предлагаемого статута, и второй — по определению будущего Саара после подписания мирного договора (точка зрения французской стороны) — или достаточно ограничиться последним, а вместо первого провести голосование в Ассамблее, но с привлечением легализуемых пронемецких партий (точка зрения Аденауэра). Любой из этих вариантов, как он не без основания предполагал, вызовет бурю среди депутатов бундестага, и он решил заранее подстраховаться.

В Париж были вызваны лидеры фракций, причем не только те, кто поддерживал правительство, но и находившейся в оппозиции СДПГ. Это был прием нетипичный для Аденауэра; его обычная практика состояла в том, чтобы вести все переговоры единолично, а затем поставить коллег по кабинету и бундестаг перед свершившимся фактом. Но Саар был слишком деликатным вопросом для такой прямолинейной тактической схемы. Он не только провел консультации с прибывшими в Париж парламентариями, но даже — неслыханное дело! — устроил завтрак для лидеров социал-демократов Олленхауэра и Шмида. При этом он терпеливо объяснял собеседникам, в какой тугой узел увязаны все проблемы, которые ему приходится решать, и как глупо было бы сорвать подписание всего комплекса договоров, упорствуя но саарскому вопросу. Олленхауэра со Шмидом убедить так и не удалось, зато Брентано и Делер в принципе согласились с точкой зрения канцлера. Теперь Аденауэр мог быть уверен, что ему удастся протащить через бундестаг компромиссный план по решению саарской проблемы.

Вопрос неожиданно приобрел характер сверхсрочного. В пятницу 22 октября, за день до пленарного заседания конференции «девятки», Мендес-Франс заявил, что подпишет ее заключительные документы только в том случае, если в их число будет входить и Саарский статут, который еще предстояло согласовать. В этот вечер Иден давал в британском посольстве ужин для участников конференции. Не дав Аденауэру с Мендес-Франсом доесть последнее блюдо, хозяин вечера отвел их в библиотеку посольства и оставил там в компании трех советников — Хальштейна и Бланкен-хорна с немецкой стороны, Ролана де Маржери с французской, — дав понять, что они не выйдут оттуда, пока не урегулируют оставшиеся спорные вопросы по Саару.

В своих воспоминаниях Иден оставил любопытное описание дальнейшего хода событий: «Прошло несколько часов, и я начал беспокоиться насчет того, что там происходит, послал кого-то, чтобы деликатно выяснить, далеко ли еще до окончания дискуссии. Оказалось, что они давно обо всем договорились и тихонько покинули здание,* решив, что мы уже спим» (Иден обычно останавливался не в отелях, а в помещении самого посольства). Действительно, все прошло довольно быстро. Аденауэр принял идею двух плебисцитов и назначения комиссара от ЗЕС. Мендес-Франс согласился изменить статут, внеся в него важный пункт о возможности присоединения Саара к ФРГ в случае, если так решат большинство избирателей. Оставался только сравнительно небольшой вопрос о доступе немецких фирм на саарский рынок, который был решен на следующее утро. Во второй половине дня, как и было запланировано, состоялось торжественное подписание всего комплекса Парижских соглашений. Аденауэр издал специальный пресс-релиз, в котором назвал дату 23 октября 1954 года «днем примирения с Францией». Отныне уже не было речи о злодейской сущности Мендес-Франса.

В Бонне его ждали отнюдь не лавры победителя — в конце концов он добился восстановления суверенитета Германии и создания системы европейской обороны, — а потоки обвинений за те уступки, которые он сделал по саарскому вопросу. Он был счастлив покинуть неблагодарных соотечественников, отправившись с новым, вторым по счету, визитом в США. Там его способности государственного деятеля нашли куда более позитивную оценку: он получил еще одну докторскую степень — на сей раз от Колумбийского университета.