Павловские порядки
Новый император примчался в Петербург и сразу же приступил к преобразованиям — он ждал этого дня почти 25 лет. «Тотчас во дворце прияло всё другой вид, загремели шпоры, ботфорты, тесаки, и, будто по завоевании города, ворвались в покои везде военные люди с великим шумом», — вспоминал поэт и важный чиновник Гавриил Державин.
Государь оказал посмертные почести своему отцу. Гроб Петра III был перенесён из Александре-Невской лавры, вскрыт и поставлен в Зимнем дворце рядом с гробом Екатерины. Павел торжественно короновал останки отца, после чего упокоил родителей вместе в Петропавловском соборе.
Новое царствование началось с милостей. Сразу по восшествии на престол Павел приказал освободить из тюрем и ссылки 87 человек. Вечером 5 декабря — дня погребения — он вызвал сенатора И. В. Лопухина и приказал ему объявить в Сенате «волю его об освобождении всех без изъятия заключённых по Тайной экспедиции, кроме повредившихся в уме». «Я, — вспоминал Лопухин, — обнимал колени государя, давшего сие повеление точно, кажется, по одному чувствованию любви к человечеству». Новиков был выпущен из Шлиссельбургской крепости, а Радищев возвращён из сибирской ссылки. Польского «мятежника» Костюшко император навестил в тюрьме, предоставил ему (как и всем полякам, арестованным за участие в восстании 1794 года) свободу, выдал денег и позволил уехать в Америку.
Были облагодетельствованы и не столь знаменитые просители: некий Николай Судовщиков удостоился милостивой резолюции: «Дать 50 рублей» — за чувствительные стихи:
...Узреть родителя желает И гроб его слезой омыть.
Достоин Пётр толикой жертвы,
Цари неправедны суть мертвы,
Но Пётр не преставал в нас жить.
Престарелому танцовщику Бартоломео Фациоли повезло больше — за давнее «счастие нравиться искусством своим императору Петру III» он получил целых 100 рублей.
На коронации 5 апреля 1797 года было выдано более двухсот императорских указов о пожалованиях чинов, титулов, орденов и земель.
Государь задал новый стиль жизни, сильно отличавшийся от прежнего. Он вставал в шесть часов утра, чтобы принять ежедневный доклад генерал-прокурора. «К началу седьмого часа, — писал Андрей Болотов, — долженствовали уже быть в назначенных к тому комнатах... все те из первейших его вельможей, которым либо долг повелевал быть всякое утро у государя, либо кому в особливости быть накануне того дня было приказано... и государь, вошедши к ним, занимается с ними наиважнейшими делами и разговорами, до правления государственного относящимися, и препровождает в том весь седьмой и восьмой час. В восемь часов стоят уже у крыльца в готовности санки и верховая лошадь; и государь... разъезжает по всему городу и по всем местам, где намерение имеет побывать в тот день». Чиновники вынуждены были к тому времени сидеть в канцеляриях и департаментах — Павел мог внезапно заехать. В десять часов император возвращался во дворец — он не мог пропустить обязательный гвардейский развод с вахтпарадом, во время которого упражнялся «в учении и муштровании своей гвардии». После короткого отдыха он снова отправлялся в путь: «В пять часов должны быть опять уже в собрании в комнатах его министры и государственные вельможи; и государь, по возвращении своём, занимается с ними важными, государственными и до правления относящимися делами весь шестой и седьмой час... В 8 часов государь уже ужинает и ложится почивать; и в сие время нет уже и во всём городе ни единой горящей свечки».
Павел ежедневно собирал и читал прошения, опускавшиеся в известное всем окно во дворце. Резолюции или ответы на эти прошения всегда были написаны им лично или скреплены его подписью и затем публиковались в газетах для объявления просителю. Вал челобитных поднялся до такой высоты, что в указе от 6 мая 1799 года император вынужден был констатировать: «...к сожалению нашему, двухлетний опыт нас удостоверил, что дерзость и невежество, употребляя во зло терпение наше, бесчисленными, не дельными, прихотливыми, с порядком и законом несовместными просьбами занимают внимание наше» — и запретил подавать «недельные прошения».
Павел, не любивший мать, отстранившую его от власти, стремился изменить тот политический курс, который она осторожно, но последовательно проводила в жизнь. Однако он не был озлобленным и тем более сумасшедшим, каким его иногда называют. «Император был небольшого роста, черты лица его были уродливы, за исключением глаз, которые были очень красивы, и выражение их, когда он не был в гневе, обладало привлекательностью и бесконечной мягкостью... Он обладал прекрасными манерами и был очень любезен с женщинами; он обладал литературной начитанностью и умом бойким и открытым, склонен был к шутке и веселию, любил искусство; французский язык и литературу знал в совершенстве; его шутки никогда не носили дурного вкуса, и трудно себе представить что-либо более изящное, чем краткие милостивые слова, с которыми он обращался к окружающим в минуты благодушия» — это описание, принадлежащее княгине Дарье Ливен, как и многие другие отзывы современников, не вписывается в традиционный образ неумного, истеричного и жестокого деспота.
Ему пришлось править в эпоху, когда на Европейском континенте начался грандиозный социальный переворот. «Вы правы, Катя, — писал Павел Нелидовой, — когда ворчите на меня за мои строгости. Всё это правда, но правда и то, что, попустительствуя, можно повторить путь Людовика XVI: он был снисходителен, и в конце концов его самого низвели». Кроме того, Екатерина II оставила Павлу в наследство огромный государственный долг, превышающий 200 миллионов рублей — три годовых бюджета страны. К концу 1796 года внешний долг России составлял 41 миллион рублей, с процентами — 55 миллионов, которые должны были быть выплачены к 1808 году.
Был прекращён «Персидский поход»; началось закрытие некоторых созданных реформами Екатерины местных государственных учреждений, уменьшена денежная эмиссия. В бюджете на 1797 год император приказал расходную часть ограничить 31,5 миллиона рублей, — но уложиться в эту сумму никак не выходило, и после долгих согласований размер расходов был установлен уже в 80 миллионов при восьмимиллионном дефиците бюджета. Павел демонстративно приказал сжечь на площади перед дворцом ассигнации на 5 316 665 рублей и распорядился с 1 января 1798 года начать обмен ассигнаций на звонкую монету по повышенному курсу (его писали на специальной доске) — не более десяти рублей золотом и сорока рублей серебром в одни руки. Но к обмену стали предъявляться «великие суммы», а драгоценные металлы пришлось закупать за границей — и в октябре того же года кампания была свёрнута. Император, правда, воспринял неудачу как временное явление и приказал выпустить новые бумажные деньги, на которые предполагал обменять все старые ассигнации, но его план так и остался нереализованным.
Эти меры могли дать лишь временный эффект, и Павел первым попытался затронуть саму систему социальных, политических и экономических отношений, построенную на принципах дворянских привилегий. 18 декабря 1796 года на дворянские имения впервые был наложен постоянный сбор (1,6 миллиона рублей) на содержание общегосударственных судебно-административных учреждений. Кроме того, император предложил дворянам «добровольно» взять на себя оплату постройки казарм для полков, квартировавших в губерниях. Для поддержки основных налогоплательщиков — крестьян — он мыслил ликвидировать малоземелье — в казённой деревне, дав мужикам 15 десятин на ревизскую душу за счёт порожних государственных земель. Реформа начала проводиться 11 ноября 1797 года, но скоро оказалось, что земли не хватает; пришлось наделять ею только совсем уж малоземельных, добавляя до нормы в восемь десятин.
Одновременно последовало запрещение продавать в частные руки казённые порожние земли и отдавать их при межевании частным владельцам; в спорных случаях предписывалось отдавать земли в первую очередь казённым крестьянам, а потом частновладельческим. Следующим шагом могло быть разрешение государственным крестьянам приобретать землю у дворянства, то есть отступление от исключительного права дворян на владение землёй. Но указом от 21 марта 1800 года Павел разрешил «покупать у частных владельцев земли» только крестьянам «удельного ведомства» — принадлежащим царской фамилии. Возможно, впоследствии он сделал бы и следующий шаг; хотя стоит отметить, что не терпящий ни малейшего прекословия Павел в трудном «крестьянском вопросе» действовал робко. Но и сделанного императором было достаточно для того, чтобы дворянство было им недовольно.
