Вопрос о власти расколол «генералитет» (особ первых четырёх классов по Табели о рангах): одни склонялись к компромиссу с «верховниками»; другие (в том числе руководство Военной коллегии, три из шести сенаторов, президенты и советники ряда коллегий) требовали ликвидации совета. В спорах смешались имена, чины, карьеры, поколения, знатность и «подлости». Смелые «прожектёры»; недовольные выбором кандидатуры государыни вельможи; наконец, просто захваченные волной политических споров провинциальные служивые — такой диапазон уровней политической культуры исключал возможность объединения тех, кого можно было бы назвать «конституционалистами». Для полноты картины можно добавить давление «фамильных» и карьерных интересов, оглядку на желание влиятельного и чиновного родственника-«милостивца», возможность обеспечить себе счастливый «случай»...
Однако пока одни дворяне до хрипоты спорили, другие, боявшиеся перемен, объединялись под флагом самодержавия. «Политика» не затронула основную массу гвардейских офицеров и солдат. Они-то и стали опорой императрицы. Встречавшие прибывшую Анну под Москвой гвардейцы бросились в ноги к своей «полковнице» и удостоились из её рук по стакану вина — такая «агитация» была куда более доходчивой, чем политические проекты. 15 февраля Анна Иоанновна, как сообщал газетный «репортаж» тех дней, «изволила пред полуднем зело преславно, при великих радостных восклицаниях народа в здешней город свой публичный въезд иметь». У крепостных ворот её торжественно встретили депутаты от дворянства, купечества и духовенства, Феофан Прокопович произнёс приличествовавшую случаю речь. Анна поклонилась праху предков в Архангельском соборе и под ружейную пальбу выстроенных в шеренги полков проследовала в свои новые покои в Кремлёвском дворце. В тот же день все гвардейские солдаты получили от Анны по рублю; назавтра началась раздача вина по ротам, а затем полки получили жалованье.
Вокруг прибывшей в Москву Анны Иоанновны образовалась небольшая, но активная «партия» сторонников восстановления самодержавия; в их числе находились Остерман, Прокопович и родственники императрицы Салтыковы, в том числе майор Преображенского полка Семён Салтыков. 25 февраля 1730 года неожиданно для правителей во дворце появилась дворянская депутация и вручила Анне Иоанновне прошение о том, чтобы «согласно мнениям по большим голосам форму правления государственного сочинить», поскольку Верховный тайный совет игнорировал их мнение по поводу нового государственного устройства. Анна немедленно подписала челобитную и отправилась на обед вместе с «верхов-никами».
Без надзора членов совета депутаты никакой новой формы правления сочинить не смогли, тем более что гвардейские офицеры требовали возвращения императрице её законных прав: «Государыня, мы верные рабы вашего величества, верно служили вашим предшественникам и готовы пожертвовать жизнью на службе вашему величеству, но мы не потерпим ваших злодеев! Повелите, и мы сложим к вашим ногам их головы!» Под крики офицеров шляхетство подало вторую челобитную с просьбой «всемилостивейше принять самодержавство таково, каково ваши славные и достохвальные предки имели», и Анна «при всём народе изволила, приняв, изодрать» поданные ей «кондиции» — в таком виде они сейчас хранятся в Российском государственном архиве древних актов.
Манифест от 4 марта 1730 года упразднил Верховный тайный совет. Утвердившаяся на престоле Анна отомстила несостоявшимся правителям России. В июне Долгоруковы отправились в Берёзов («по стопам» Меншикова!), увозя с собой память о прошлом величии — миниатюрный портрет Петра II, подаренный им невесте, а также рукописную книгу о коронации Петра II, в которой было изображение его персоны, «седящей на престоле, да Россия, стоящая на коленях пред престолом его императорского величества девою в русском одеянии». В 1737 году по обвинению в служебных злоупотреблениях попал в заточение Д. М. Голицын. Затем началось новое следствие, в результате которого отец и сын Долгоруковы были казнены под Новгородом в 1739 году, а «разрушенная невеста блаженныя и вечно достойныя памяти императора Петра II девка Катерина» заточена в томский Рождественский монастырь «под наикрепчайшим караулом».
«Строгое правление»
Императрица нередко предстаёт со страниц исторических сочинений настоящим пугалом: «Престрашного была взору. Отвратное лицо имела. Так была велика, когда между кавалеров идёт, всех головой выше, и чрезвычайно толста», — писала немало пострадавшая от неё княгиня Наталья Долгорукова. Но вот и другой дамский отзыв о внешности императрицы, сделанный не имевшей к ней претензий женой английского консула леди Рондо: «Она примерно моего роста, но очень крупная женщина, с очень хорошей для её сложения фигурой, движения её легки и изящны. Кожа её смугла, волосы чёрные, глаза тёмно-голубые. В выражении её лица есть величавость, поражающая с первого взгляда, но когда она говорит, на губах появляется невыразимо милая улыбка. Она много разговаривает со всеми, и обращение её так приветливо, что кажется, будто говоришь с равным; в то же время она ни на минуту не утрачивает достоинства государыни. Она, по-видимому, очень человеколюбива, и будь она частным лицом, то, я думаю, её бы называли очень приятной женщиной».
Анну Иоанновну трудно назвать выдающимся государственным деятелем, но тем, что называется «чувством власти», она, несомненно, обладала. Неожиданно оказавшись на престоле великой державы, она не только царствовала, но и правила — порой жестоко. Но нужно признать, что при Анне была создана относительно устойчивая политическая структура, обеспечившая стабильность в высших эшелонах власти.
Недоверие к знати, пытавшейся ограничить власть императрицы и подписывавшей подозрительные проекты, вызвало чистку в рядах высшего государственного аппарата. В течение двух лет было заменено руководство ведущих коллегий и других центральных учреждений, на места отправились новые губернаторы и вице-губернаторы. Царствование Анны выглядит, пожалуй, самым интенсивным по части служебных перемещений: за десять лет состоялись 68 назначений на руководящие посты в центральном аппарате и 62 назначения губернаторов. При этом 22 процента руководителей учреждений и 13 процентов губернаторов были репрессированы; с учётом уволенных и оказавшихся «не у дел» отстранённые составляли соответственно 29 и 16 процентов.
К двум старым гвардейским полкам императрица добавила два новых — Измайловский и Конную гвардию, куда лично подбирала кандидатов на командные должности. Доклады и приказы по гвардии свидетельствуют, что новая «полковница» старалась держать её под строгим контролем. Анна устраивала «трактования» гвардейских офицеров во дворце с непременной раздачей вина по ротам; регулярно посещала полковые праздники, но одновременно установила еженедельные (по средам) доклады командиров полков и лично контролировала перемещения и назначения. Даже списки гвардейских новобранцев министры несли ей на утверждение; так, Анна лично определила в гвардию шестилетнего Петра Румянцева, будущего фельдмаршала.
Государыня категорически запретила гвардейцам игру в карты «в большие деньги». Полковое начальство с 1736 года не могло отправлять подчинённых в отпуска и «посылки» без разрешения императрицы. Она же своими резолюциями определяла наказания для провинившихся. Загулявший сержант Иван Рагозин в качестве штрафа «стоял под 12 фузеями», пропивший штаны князь Иван Чурмантеев отправился в Охотск, а вторично попавшиеся на воровстве солдаты Фёдор Дирин, Семён Шанин и Семён Чарыков были повешены. Анна утвердила и смертный приговор поручика-взяточника Матвея Дубровина, правда, разрешив его «от бесчестной смерти уволить, а вместо того расстрелять».
Восстановленный было в полномочиях после упразднения Верховного тайного совета Сенат скоро был оттеснён на задний план. Для повседневного управления Анна создала в 1731 году Кабинет министров, который взял на себя дела текущего управления, преимущественно финансовые. Министры готовили проекты решений по поручениям императрицы и объявляли её именные указы и резолюции. По указу от 9 июня 1735 года подписи на документе трёх кабинет-министров формально заменяли подпись императрицы — та не любила вникать в рутину повседневной административной работы. «А ныне мы живём в летнем доме, и лето у нас изрядное и огород очень хорош», — радовалась она в июне 1732 года и требовала, чтобы её не беспокоили делами «малой важности».
