Когда я вернулась в комнату, он продолжал вести себя бессердечно и оскорбительно, но я уже больше не могла отвечать, так как мой рот оцепенел, а мое тело двигалось с трудом. Затем все вокруг стало смутным, когда я выползла на балкон и влезла на перила. Далеко внизу неясные очертания Манхэттена манили к себе, как покрытая черным бархатом в блестках постель.
Только теперь Карл понял, до чего он меня довел, и начал умолять меня не прыгать: «Не делай этого, Ксавиера, – говорил он. – Я люблю тебя. Нам не нужен скандал».
Когда он стал пытаться втащить меня назад, мне пришло в голову, что, если я умру, моя бедная мать останется одна. «Твой отец может умереть в любой момент, – стала я уговаривать себя, – и у тебя нет братьев и сестер помочь ей и писать ей письма. И она единственный человек, который по-настоящему любит тебя. Не умирай, живи, живи, живи…»
Я проснулась, когда наступил вечер следующего дня, и Карл ждал меня с букетом красных роз и нежными словами, пытаясь быть старым Карлом.
Стараясь загладить вину, он предложил, чтобы мы провели длинный уик-энд с его родителями в их большом особняке в Хэмптоне. Если бы он мне сказал: «Давай проведем уик-энд в женской исправительной колонии», это не могло бы быть менее приятным. Но я шла навстречу любой его попытке сохранить нашу помолвку, несмотря на то, что к этому времени сама мысль о его матери вызывала у меня тошноту, и уверена, что чувство было взаимным.
Уик-энд начался, и его мать превзошла себя в глупости. Хотя она была осведомлена, что мы живем вместе уже больше полугода и нет необходимости «соблюдать приличия», она намеренно отвела мне спальню на одном этаже, а комнату Карлу в дальней стороне дома на другом этаже. Она зашла так далеко, что заперла уродливую собачонку в комнате Карла с тем, что если я приду в нее или он выйдет, то беззубое животное начнет лаять. И все это ее не удовлетворило. Эта женщина, прожившая в Манхэттене всю свою жизнь, пришла в его комнату в 2 часа ночи спросить телефонный код Нью-Йорка.
Мать Карла настолько по-собственнически относилась к сыну, что, если бы существовал закон, позволяющий ей выйти за него замуж, она сделала бы это. У него тоже был комплекс по отношению к матери, но базирующийся не на сантиментах. Однажды она пригрозила лишить его наследства, если он женится на мне, и мысль потерять ее деньги вызывала у него чуть ли не сердечный приступ.
Уик-энд проходил, как ожидалось, в чрезвычайно угнетающей обстановке, и я тратила большую часть времени на то, чтобы избежать скандалов. Ее муж не стал участвовать в этом, предпочитая пойти на рыбалку и – подозреваю – держаться как можно дальше от безумной болтовни своей жены. Поэтому я проводила большую часть времени за пианино, так как в течение двенадцати лет занималась классической музыкой, и игра всегда доставляла мне удовольствие. И по крайней мере я могла чем-то занять себя.
Когда последний день милосердно наступил, я сидела, читая книгу в комнате рядом с холлом. В дверь позвонили, и миссис Гордон пошла открывать.
Со своего места я видела, что снаружи, стоял красивый семнадцатилетний юноша, загорелый, со светлыми до плеч волосами.
Злобное выражение ее лица немедленно сменилось ее версией улыбки. «Хи, – проквакала она. – Чем могу быть полезна?»
«Это дом доктора Джонсона?» – спросил прекрасный мальчик.
«Ну, почему нет, меня зовут доктор Стоун. – Она всегда предпочитала, чтобы к ней обращались с упоминанием ее профессионального титула. – Чем обязана?»
«Я разыскиваю доктора Джонсона, – сказал юноша бесстрастно. – Это не его дом?»
«Нет, но заходи тем не менее и позволь мне налить тебе чего-нибудь выпить». – Она уродливо захихикала.
«Нет, спасибо, мэм, у меня срочное дело», – сказал он и поспешил назад.
Миссис Гордон закрыла дверь, улыбнулась себе в зеркало прихожей, поправила бантик и только теперь впервые заметила меня, сидящую там.
«Ой, Ксавиера, – сказала она, вспыхивая и краснея. – Вы здесь! – Затем она добавила: – Вы видели это? Что это было – мальчик или девочка?»
«Если бы это была девочка, – сказала я, – вы бы не прыгали вверх и вниз, как черт из табакерки». В этот момент зазвонил телефон, она ответила и была обрадована, что разговор оборвался. Но я уже сказала слишком много и знала, что старая карга не успокоится, пока не повесит мой скальп себе на пояс. В машине на пути в Нью-Йорк она начала охоту за ним.
Как обычно, миссис Гордон сидела на переднем сиденье рядом со своим дорогим сыночком Карлом, а я, невеста, была предоставлена сама себе сзади. Ее беспрерывная болтовня свернула к теме найма жилища вообще и затем в Голландии особенно.
«Полагаю, что квартплата в Амстердаме должна быть очень высокой», – сказала она, направив разговор в нужное ей русло.
«О, почему?»
«Потому что, мне кажется, голландские девушки имеют привычку жить со своими друзьями, не выходя за них замуж, и для этого должна быть причина».
Для меня это была последняя капля, переполнившая чашу терпения. Я не могла больше оставаться спокойной.
«Миссис Гордон, – начала я. – Это не мой выбор – жить вне брака с вашим сыном. Если вы пораскинете вашими куриными мозгами и вспомните, ваш сын официально сделал мне предложение через моих родителей, привез сюда благодаря фальшивому обещанию жениться и поселил в своем доме на небольшой период до свадьбы, который уже длится девять месяцев.
Более того, я сама оплачиваю свои расходы и сейчас работаю, чтобы иметь возможность оплатить собственную квартиру. Поэтому в целом я оплачиваю свои счета сама!»
Но я не остановилась на этом. Весь накопившийся у меня гнев должен был излиться на эту ужасную женщину,
«Я сыта по горло вашей бессмысленностью, также Вашими «нечаянными» звонками среди ночи. Негостеприимной атмосферой в гостиной, напоминающей похоронное бюро, где, если бы не горничная, вы бы не снизошли до того, чтобы протянуть руку и подать питье или поставить немного орехов на стол.
Насколько вы отличаетесь от моей матери, которая мила и не знала, куда посадить гостя и чем угостить, лишь бы он был доволен.
Неудивительно, что ваш муж не выносит вас и даже не спит с вами больше десяти лет – и эту интересную подробность рассказал мне ваш собственный дорогой сыночек Карл.
Да, все в вашей семье смеются у вас за спиной, и ваш единственный настоящий друг – уродливая собака, которая не продержится долго, потому что она, как и вы, рассыпается по частям.
Вы осмеливаетесь критиковать мое происхождение. Позвольте напомнить вам, что я происхожу из социального слоя, похожего на круг Карла, и мой отец является даже более известным медиком, чем ваш муж.
Но мы, евреи, потеряли в войну все, что имели, в то время как вы просто сидели на заднице и читали об этом. И мы не отказываемся от того, что мы евреи, и гордимся тем, что пострадали за это.
А вы, миссис Гордон, могли бы стать более счастливой персоной, если бы прекратили свои тщетные попытки казаться пятнадцатилетней девочкой, а расслабились и научились жить со своим полувеком, на который вы явно тянете».
После этих слов она крутанулась в мою сторону и дала мне сильную пощечину.
Карл не сказал ни слова во время всей тирады, промолчал он и сейчас, хотя я надеялась, что он вступится за меня. И остальную часть дороги мы провели в агонизирующем молчании.
Я знала, что миссис Гордон определенно захочет оставить последнее слово за собой, и, когда мы высаживали ее в Саттон Плене, она прошипела: «Я еще увижу тебя в самолете, улетающем в Голландию. Я добьюсь, что тебя вышлют. Кто ты в самом деле, ты ничто, даже не иммигрант». Она гордо прошествовала в дом и громко хлопнула дверью.
Вернувшись в свою квартиру, Карл и я разделись, чтобы принять душ, и не было произнесено ни слова, потому что я ожидала, что он нарушит молчание извинениями в мой адрес.
Вместо этого он начал орать. «Никогда не смей так обращаться с моей матерью, – бушевал он. – Теперь ты окончательно разрушила наши свадебные планы». Как будто у него были какие-то намерения.
