«La grande definite, en tous, c’est oublier»[671]. Селин, «Путешествие на край ночи».

Что до Ают: такого рода переживания для меня — в глубочайшем смысле слова эстетичны. И лишь во вторую очередь эмоционально или сексуально возбуждающи.

Полемика Ливиса и Сноу Я целиком на стороне Ливиса. На мой взгляд, его критика Сноу явилась одним из самых справедливых и убедительных развенчаний гипсового идола псевдохудожественности со времен прошлого столетия[672]. И, возможно, дело не в Сноу как таковом. Но его амбициозность нелепа. Писать диалоги, рисовать сцены, убеждать мыслящих людей — все это превыше его возможностей. Странно сомневаться, делая выбор между страстным презрением Ливиса ко всему второразрядному и его картонным высокопреосвященством Сноу. Симптоматично, что все персоны второго ряда в литературном мире, «авторитетные» критики и телевсезнайки буквально сорвались с цепи, яростно ополчившись на Ливиса[673]. Налицо действительно две культуры — подлинная и заурядная.

Разбил зеркало в своем кабинете в Св. Годрике (точнее сказать, оно «само разбилось», надумав вдруг выскочить из пазов канцелярского шкафа). Итак, грядут семь лет неудач и невзгод. Начались они довольно неожиданно — с прекрасной бакстерской литографии красотки средневикторианской поры, запечатленной на обратной стороне зеркала.

30 марта

День с Поджем. Не так давно он взял у меня пятьдесят страниц «Коллекционера», чтобы на свободе прочитать в Оксфорде. Говорит, что текст «публикабелен», «отвечает издательским требованиям», а обо всем остальном — ни звука. Меня это немного раздражает, ведь не кто иной, как он сам, настоял на том, чтобы взять текст и ознакомиться. Его молчание, ясное дело, свидетельствует: «Книга плоха, но вслух я этого не скажу». Такое ощущение, что ему вообще не нравится думать, будто я способен сделать что-нибудь хорошо. Будто я способен думать иначе нежели он.

Вчера был один из его «непробиваемых» дней — дней, когда он, по словам Элиз, «выстраивает вокруг себя изгородь». В полемике между Сноу и Ливисом он занял сторону первого; заявляет, что не может дочитать «Безоговорочную капитуляцию» Во, а «Приключение» Антониони считает фильмом весьма заурядным. Впечатление такое, будто он намеренно хочет показаться недалеким, чтобы испытать меня на прочность. В нем живет некий бес, исторгающий извращенную ненависть к сочувствию, ненависть к успеху — от самого реального, несомненного и отдаленного (от него самого) до далеко не очевидного и почти немыслимого (вроде моего собственного начинания с «Коллекционером»), В его натуре есть горечь, порою оборачивающаяся суровостью, логическим позитивизмом и т. п. Он не способен принимать всерьез работу любого, кого знает лично (Джон Уил[674], Элизабет Мейвор[675]), настаивая, что единственный их стимул к занятию литературой — заработать побольше денег.

Это пахнет деньгами, заявляет он, словно никто из тех, кто его окружают, не вправе рассуждать об искусстве, о любви к жизни или о философских материях.

Вот уже несколько лет, как я чувствую себя в этом отношении старше его. Ощущаю даже, что он человек лишь наполовину Достойный восхищения, но такой, чья другая сторона неизменно одета мраком. Должно быть, это как-то связано с его браком: преждевременным затуханием любой нежности, любой сексуальности, любой способности чувствовать (в хорошем — восходящем к XVIII веку — смысле слова).

«Коллекционер» распечатывается. Вера, какую я в него питаю, не поддается объяснениям. Элиз его не приемлет. Подж, видимо, тоже; и я не могу представить себе издателей — или, если уж ДО того дойдет, литературных критиков, — которым он понравится. И тем не менее чувствую: в нем есть завершенность, он выражает именно то, что я хочу сказать. Частности могут быть неверны, их, без сомнения, можно править, но это же — как со стихотворением. Я знаю: суть верна.

«Большие змеи» Поупа. Интересная книга. Змеи совокупляются часами, порой целыми днями. Их осязание зависит от температуры.

Любопытна история о том, что делать, если на вас нападает удав. Следует плашмя вытянуться, сложив руки и ноги, чтобы он мог вобрать вас в пасть. Нельзя позволять ему просунуть под вас голову (удушит). В конце концом ему это надоест, и он примется вас заглатывать, начиная с ног. Лежите абсолютно не шевелясь, иначе он начнет сокращать мышцы. Когда дело дойдет до колен, сядьте, достаньте нож и спокойно разрежьте его раздувшиеся челюсти.

И проведите остаток жизни в психушке.

6 апреля

Невозможно писать стихи в чьем-либо присутствии. Больше всего раздражает бессмысленность существования других, чувство, что они вынуждены убивать то самое время, в которое с головой погружаешься. Ожидая, что вот-вот окажешься с ним в постели, и тогда… Между тем в стихотворении, как и в процессе его создания, времени не существует. Когда пишешь, пребываешь во вневременном пространстве, в вакууме. Не важно, что Элиз совсем рядом, в соседней комнате. Не важно, какой шум стоит снаружи. Лишь бы не музыка: симбиоз музыки и поэзии я не выношу.

Мысль о том, что поэтический мир (Парнас) далек от повседневного, в корне неверна. Это просто шаг в сторону, мимолетное отступление. Ведь без стихов слоняешься целые недели, им ничего не стоит улетучиться. Делаю этот вывод, по большей части исходя из того, как быстро выходишь из мира поэзии: достаточно поднять голову от листа бумаги и сказать какую-нибудь глупость или банальность. Подъем и спуск с Парнаса — дело секунды.

8 апреля

Уоттс «Путь Дзэн». Интересный человек, хорошая книга[676]. Думаю, я (и Европа) слишком долго насмехались над дзэн-буддизмом. Снова и снова натыкаюсь в ней на тезисы и наставления, к которым давным-давно пришел в «Аристосе»: о необходимости осознать «сейчас» как ключевой момент существования и о многом другом. Строго говоря, если вообще можно говорить о моей религии, я в гораздо большей степени дзэн-буддист, нежели христианин. Ведь мое безразличие к добру и злу, отказ верить в то, что зло непременно чревато злом, а добро — добром, — все это и есть Дзэн. Подчас это мысленное сходство столь велико, что возникает впечатление, будто я открыл чью-то книгу и прочел на ее страницах стихотворение, созданное мною самим. Déjà vu[677], попросту говоря.

Как рецепт к существованию дзэн-буддизм незаменим. Весь вопрос в том, пришли ли мы в этот мир для того, чтобы жить, или зачем-то еще. Дзэн умалчивает о том, какая нагрузка ложится на нас после смерти, о том, что нам надлежит сделать, чтобы и впредь приносить пользу человечеству (или, в редчайшем из случаев, обрести бессмертие). То есть в европейском смысле слова о нашем «долге» перед миром, в котором мы пребываем и из которого безвозвратно уйдем. («Безвозвратно уйдем», само собой, плеоназм. Но, разумеется, я имею в виду не жизнь-после-смерти или тому подобную ахинею.)

Буквально все, кого мы знаем, вовлечены в дискуссию по поводу испытания водородной бомбы[678]. Меня этот вопрос абсолютно не волнует. Прежде всего, в реально-политическом плане, отказ Британии от ядерных испытаний и разрыв с американцами никак не отразится на проблеме выживания страны в глобальном ядерном конфликте. Можно даже предположить, что такой отказ уменьшит нашу возможность выжить — поскольку будет способствовать еще более ожесточенной конфронтации между США и СССР, открывая обоим (еще более провоцирующе, нежели сейчас) полигон, где два эти гиганта смогут соревноваться, спасая от гибели собственные территории.