Это говорится не в порядке критики; таковы методы современной науки. Но эти методы, конечно, не для Фер­гюсона. Он и не думает погружаться в глубины научных тайн. Он остается на мелководье, на поверхности, присмат­риваясь к тому, как новые лекарственные средства влияют на человеческие причуды и капризы; он вооружен только острым глазом и ясной головой,

У Фергюсона есть еще и другая черта, влекущая мою мысль в прошлое, к моим старым охотникам: он - мечта­тель. Он верит, что ему удастся создать иной мир, новый мир, чудесный мир для всех нас. Этим он напоминает Пас-. тера, который сказал: «Во власти человека стереть с лица земли все паразитарные болезни». Это - более, чем нау­ка. Это - сам Бетховен, это - трубный звук надежды.

Поскольку сам Фергюсон старомоден, постольку же его экспериментальная база кажется мало вдохновляющей. Од­ни лишь печальные, зловещие, наглухо запертые палаты больницы на три тысячи коек составляют его лабораторию. Его аппаратура? Только собственные глаза и руки плюс глаза и руки сотни с лишним сестер-надзирательниц, кото­рые великолепно ему помогают, потому что, как он с гор­достью говорит, «все они имеют высшее образование или равноценное ему».

Каковы же его опыты? Они - скромнее скромного; они состоят лишь в том, что Фергюсон и его сестры внима­тельно следят за малейшим, иной раз жутким, часто изу­мительным, иногда фантастическим действием нейрофармакологических средств, фабрикуемых сотнями химиков в де­сятках лабораторий по обе стороны Атлантического океана.

Фергюсон со своими остроглазыми леди тщательно ре­гистрируют действие этих новых лекарств: возбуждают или успокаивают они сотни слабоумных, подозрительных, боязливых, несущих вздор, дико завывающих, иногда опасно буйствующих созданий, потерявших человеческий облик и признанных неизлечимыми. А результаты?

- Мы настолько изучили эти новые лекарства, - го­ворит Фергюсон, - что для нас не существует ненормаль­ного поведения, которое не поддалось бы контролю или исправлению.

- И только благодаря вашему хорошему знанию новых лекарств? - спросил я.

Круглое, красное лицо Джека Фергюсона запылало ог­нем. Ему стало стыдно, что я так поддел его.

- Нет, конечно, - согласился он. - Эти новые химика­лии только начинают оттеснять больных к реальному миру. Нежная, любовная забота наших сестер, убеждающих их в возможности снова стать людьми, возвращает им ра­зум - многим из них полностью.

Читая странную историю, которая последует ниже, чи­тателю следует учесть (и самому себе я должен об этом напоминать), что секрет работы Фергюсона только частич­но можно считать научным.

Это - химия плюс Фергюсон.

Ученые-критики, может быть, встретят улыбкой его ка­жущуюся наивность, его веру в то, что помешательство, правонарушения, неприличные поступки и приличные зло­действа надо рассматривать только как «ненормальное по­ведение». Однако у него есть предшественники. Освободить общество от людей дурного поведения - это, конечно, од­но из древнейших человеческих побуждений. В этом Фер­гюсон не одинок.

С доисторических времен медики пытались вытравить ненормальное поведение из человеческого быта. Тюремщи­ки старались изгнать его с помощью пыток и смерти. Святые, проповедники религии и пророки личным приме­ром и своими учениями стремились добиться успеха в борь­бе с ненормальным поведением. Психиатры хотели убежде­ниями изменить ненормальное поведение умалишенных.

Врачи с помощью химии или электричества вколачи­вают в больных нормальное поведение, вызывая у них припадки ужасающих судорог. Нейрохирургам удается успокаивать психически больных рассечением нервных связей в мозгу - для этого больным просверливают чере­па или проникают через глазные впадины инструментом, похожим на маленький ледоруб.

Что же является показателем эффективности лечения у этих больных? Только лучшее поведение. Это как раз то, чего добивается Фергюсон.

Но Фергюсон отличается от своих предшественников глубоким чувством внутренней неудовлетворенности. Сель­ский врач в нем протестует против ужаса шокового лечения и калечащего действия ледового топорика, который, словно тараном, пробивает ткань над глазным яблоком, чтобы ворваться в мозг больного. Фергюсон знает, что все это вызвано необходимостью. Он знает, что жестокость этой науки свидетельствует лишь об отчаянии людей, которые борются с тяжелыми формами психозов. Но Джек Фергю­сон знает также, что эти жестокие методы лечения не могут быть ответом на задачу борьбы с безумием, борьбы, в ко­торой должны участвовать не только психиатры и хирур­ги, но и все врачи без исключения. В свое время он сам применял эти методы и установил при этом одну простую и глубокую истину.

Поскольку это лечение помогает некоторым, казалось бы, совершенно безнадежным больным, значит, нет такого поведения, которое нельзя было бы изменить. Как за соло­минку, хватался он за каждый случай излечения психозов более мягкими способами. Так, например, женщина, окон­чательно сошедшая с ума, погибавшая от пеллагрического слабоумия, получила несколько массивных впрыскиваний никотиновой кислоты и через неделю выписалась из боль­ницы с совершенно ясной головой. Ее помешательство было вызвано отсутствием или недостачей определенного хими­ческого вещества.

Но ведь не со всеми психозами дело обстоит так просто. Если кривая заболеваемости инфекционными болезнями систематически понижается, то с психозами дело обстоит как раз наоборот - она неуклонно ползет вверх. И, однако, Джек Фергюсон настроен оптимистично. Не слишком ли оптимистично?

- Если бы химики смогли дать Фергюсону лекарства, которые разгрузят больницу в течение недели, - говорит директор больницы доктор М. М. Никельс, - то через пару месяцев у нас вновь будет полно больных.

Никельс подчеркивает, что за стенами больницы нахо­дится ужасающее количество душевнобольных. Но Фергю­сон посмеивается над пессимизмом своего шефа. Он тянет все ту же немудреную песенку:

- Нет ненормального поведения, которое мы не могли бы взять под контроль или исправить.

Доктор Ник чрезвычайно гордится Фергюсоном. Он знает, что сотни больных, признанных раньше неизлечи­мыми, выписаны и отправлены домой. Он знает, что боль­ше половины из тысячи больных фергюсоновского отделе­ния не могут уйти из больницы только потому, что у них или нет дома, или их там не ждут.

- Я знаю, конечно, что за стенами психиатрических больниц больше сумасшедших, чем в самих больницах, - соглашается Фергюсон. - Но ничего! Скоро, очень скоро простые домашние врачи сами смогут остановить приток больных в наши больницы.

Мурашки забегали у меня по спине. Тень старика Пас-тера! Тени старых охотников за микробами! Вот еще чело­век, одержимый иллюзиями, несбыточными мечтами. И мне почему-то стало больно за Фергюсона. Домашние врачи должны остановить разгорающуюся в стране эпидемию безумия, погасить этот страшный пожар, выполнить зада­чу, над которой безуспешно бьются крупнейшие психиатры. Я смотрел на Фергюсона и поражался.

По пути домой я спрашивал себя, кто такой, собственно говоря, этот Фергюсон? Никто. Признаюсь, что я несколь­ко заражен благоговейным трепетом перед учеными-меди­ками, имеющими право представлять старую школу. Кто слышал когда-нибудь об этом человеке, который не имеет даже диплома как специалист-психиатр. Сам Фергюсон го­ворит, что он только домашний врач. И этот никому не ве­домый врач-практик беззастенчиво уверяет, что рядовые врачи-практики должны разрешить одну из самых жутких проблем медицины.

Фергюсон стал раздражать меня. Он казался мне не­отесанным, малокультурным парнем, явившимся прямо с фермы. Я разбирал его по косточкам. Говорит он неважно. Его грамматика оставляет желать много лучшего. Для человека в сорок семь лет его положение в научном мире мало внушительно. Он всего лишь рядовой врач психиат­рической больницы в Траверз-Сити, штат Мичиган, а кому эта больница известна?

В его биографии тоже мало утешительного. До послед­него времени он был, что называется, перекати-поле. Если бы Who is Who вздумал его зарегистрировать, чего, разу­меется, не случилось, он мог бы рассказать, что работал шлаковщиком на сталелитейном заводе, паровозным коче­гаром на железной дороге Монон, буфетчиком, страховым агентом, разносчиком виски и не раз был на лечении в пси­хиатрической больнице.