Техники у Панкратова скопилось немало, но каждый трактор давал выработку чуть ли не в два раза меньшую, чем на участке Рантуевой. Частые осенние дожди затруднили и трелевку и вывозку. Работать приходилось почти по колено в воде.
Напрасно Виктор спорил, настаивал, доказывал, что делать нужно как раз наоборот. Если уж и не переводить участок Панкратова в сухие боры, то нужно сосредоточить побольше техники у Рантуевой, то есть там, где она будет давать большую выработку. Его поддерживали и Вяхясало, и Рантуева, и председатель рабочкома Су-греев, Но Орлиев был неумолим.
После одного из таких разговоров Курганов вгорячах решил позвонить наконец в райком Гурышеву. То ли Виктор очень был взволнован и говорил слишком сбивчиво, то ли Гурышев куда-то спешил, но секретарь райкома пристыдил его:
— Неужели вы не можете разобраться в этом на месте? Есть у вас партбюро или нет? Соберитесь, обсудите. Если не прав Орлиев, поправьте его...
Видимо, вспомнив, что Курганов беспартийный, Гурышев помолчал и потом попросил сказать Мошникову, чтобы тот срочно позвонил ему.
Сегодня во время планерки Мошников тихо предупредил Виктора, что завтра вечером состоится расширенное заседание партбюро, где будет рассматриваться вопрос о работе лесопункта, и ему, как техноруку, нужно обязательно присутствовать.
— Ты комсомольскую рекомендацию из Ленинграда не получил еще? — поинтересовался Мошников.
— Получил... Мне ее сразу же, через две недели выслали.
— Так чего же ты тянешь? Сдавай ее. Теперь у тебя с документами все в порядке. Рассмотрим вопрос и о твоем приеме в кандидаты.
— Может, обождать пока? — спросил Виктор, пытаясь заглянуть сквозь толстые очки в глаза Мошникову.— Как вы считаете, а?
Мошников неопределенно пожал плечами, ссутулился еще больше. Весь его вид говорил: «Сам решай... Я даже не знаю, принято ли в таких делах советоваться...»
Виктор вынул из бумажника рекомендацию райкома комсомола, и через минуту она уже была в сейфе, где хранились две другие, полученные им от Орлиева и одного из товарищей по академии,
з
В день возвращения Павла Виктор находился на участке Панкрашова.
К концу обеденного перерыва сюда неожиданно приехала на попутном лесовозе Оля Рантуева.
— Вот это новость! — воскликнул Панкрашов.— К нам гостья пожаловала... Из верхнего светлого рая в кромешный наш низменный ад!
— Смотри-ка, ты от зависти стихами заговорил! — засмеялась Оля. Вид у нее был встревоженно-радостный.
— А что? Могу и стихами...— Панкратов браво выставил вперед ногу, подбоченился и, закатывая в деланном упоении глаза, продекламировал:
Из светлого верхнего рая В кромешный наш низменный ад Спустилася дева младая,
Чьи очи, как звезды, горят.
— Здорово, а? — обрадованно закричал он.— Ведь сам сочинил, только что... Взял и выдал!
— Как бы Орлиев тебе вечером панихиду не выдал! Опять на обочине два воза аварийки прибавилось... Много ли вывез сегодня?
— Будет, будет нам панихида,— горестно замотал головой Панкратов.— Такая уж наша планида. Кому пироги и пышки, а нам синяки и шишки.
— Да что с тобой сегодня? Опять стихами сыплешь?!
— И верно, опять складно вышло!—искренне удивился Панкратов.— Оказывается, уж и не такое трудное дело стихи сочинять. Легче, чем план давать... Эх, брат Костя, может, загубил ты свой талант?!
Виктор уже давно приметил, что при разговоре с женщинами, особенно с молодыми и красивыми, Панкратов не может быть самим собой. Он обязательно примет позу то разудалого весельчака, которому море по колено, то удрученного жизнью печальника, на которого незаслуженно валятся удары судьбы, то простоватого парня, способного сболтнуть все, что вздумается. А вообще-то Панкратов был далеко не глупым человеком. В бригадах его любили за веселый нрав и слегка ироническое отношение к своему положению начальника. Обращались с ним запросто, называли Костя, охотно приглашали на семейные праздники, во время поездок на работу вышучивали его так же, как и любого другого, попавшего на язык...
Одну слабость Панкратова знали все: любил нравиться женщинам. Как уж ни высмеивали его мужчины, как ни издевались над ним, а стоило появиться в поселке новенькой красивой девушке, приехавшей из деревни наниматься на работу обрубщицей сучьев, Панкратов весь преображался, начинал по очереди разыгрывать свои роли,
Лишь перед одной женщиной в поселке Костя никогда ничего не разыгрывал, и даже больше того — терялся, делался неловким и тихим. Это была Анна Никитична Рябова. Многие диву давались, чем могла его прельстить школьная директорша? И красотой особой она не отличается, и немолода, а ходит за ней Костя тенью, под всякими предлогами ищет ежедневных встреч.
Кто знает, может, потому он и хотел нравиться другим, чтоб вызвать у Анны Никитичны хотя бы ревность? Может, потому и старался блеснуть своими талантами, чтоб говорили о нем в поселке, чтоб все это услышала и оценила она?
Сегодня представился особый случай. Оля — близкая подруга Анны Никитичны, и Панкрашов неожиданно обнаружил новую возможность привлечь к себе ее внимание.
Курганов с улыбкой наблюдал, как Костя напряженно шевелит губами, стараясь подобрать что-то похожее на стихи. Но окончательно закрепить свой успех ему не удалось. Оля повернулась к Виктору:
— Можно с тобой посекретничать?
Это было так неожиданно, что Виктор не сразу нашелся.
— Что-нибудь случилось на участке?
— Было бы с чего секреты разводить, если б на участке что случилось! — Весело оглядев наблюдавших за ними рабочих, она громко сказала:— Я, может, в любви объясниться хочу... Имею на это право или нет?
— Имеешь! — подтвердил Панкрашов.— А вот на месте Курганова я бы подумал... Все-таки женатый человек!
— Нашелся радетель о чужих женах!—со смехом выкрикнула пожилая женщина, учетчица с эстакады.
— Разве я о женах? Я к тому, что надо бы и о друзьях помнить, которые в холостых еще ходят... Нечего невест зря отвлекать!
— С такими женихами, как ты, невесты в девках состарятся,— махнула рукой Оля и первой пошла от эстакады.
По влажному чавкающему под ногами мху они спустились с пригорка к светлому родничку и, не сговариваясь, остановились. На лесосеке был тот редкий и непривычно тихий час, когда от скрытой за кустами эстакады отчетливо доносилось не только каждое слово, но и даже легкое позвякивание черпака в руках у раздатчицы, разливавшей по кружкам чай. Все вокруг как бы нарочно затаилось, застыло в пасмурной сыроватой мгле, рождая у Виктора смутную, необъяснимую тревогу.
— Ты знаешь, что вернулся Павел?
— Н-нет.— Виктор так часто думал об этом, так ждал этого, а вопрос Оли прозвучал настолько обыденно, что он не сразу понял. Л когда чуть позже осознал услышанное, то уже не мог что-либо добавить, так как любое слово стало казаться ему ненужным, ничего не выражающим в сравнении со значимостью радостной вести. Он молчал. Это обидело Ольгу.
— Не понимаю тебя...— пожала она плечами.— Я так торопилась, думала, ты обрадуешься.
— Спасибо... Ты видела Павла?
— Где я могла видеть? Мне прислала записку Валя Шумилова... Уже все знают, что он вернулся... Я хочу поехать в поселок. Поедем вместе?
— Нет... Сейчас я не могу.
— Какой же ты, Витька...— Оля не докончила, со злостью сбила носком сапога дряблую бесцветную шляпку позднего мухомора и вновь язвительно заговорила:— Неужели Панкрашов не справится здесь без тебя? Нянька ты ему, что ли? Надеюсь, мне ты, как технорук, разрешаешь на пару часов оставить участок?
— Ты можешь ехать...
— Спасибо и на этом. Хотела поговорить с тобой еще об одном деле, да теперь уже не буду...
— Говори, я слушаю.
— Нет уж, ладно... Потом, если вообще такой разговор понадобится... Непонятный ты человек! Сам столько хлопотал о Павле, всех на ноги поднял, а теперь вроде и не рад. Даже повидаться не торопишься.
— Мы виделись с ним полтора месяца назад.
