— Стоп! — остановил его Сидоров и переспросил: — Как только взлетела ракета, сразу от деревни ударили пулеметы? Так вы говорите?
— Да.
— Значит, финны знали о нападении, если они были) готовы?
— Это навряд ли... Зимой по ночам они всегда держали гарнизоны в состоянии боевой готовности.
— Вы говорите, что сигнальную ракету зацепил кто-то из ваших случайно?
— Да, в темноте это было нетрудно.
— Все понятно... Продолжайте!
Пока Виктор рассказывал об отходе отряда вдоль берега озера, Сидоров что-то записывал, и было такое впечатление, что он не слушает, лишь машинально кивает головой. Но как только Виктор начал говорить о решении командира прорываться на восточное побережье и послать к острову разведку, он снова прервал его:
— Вы сказали, что делать проход в минном поле первым вызвался Кочетыгов?
— Да.
— А разве он был минером?
— Нет. Но минеров, кроме меня, не было. Трое погибли под проволочными заграждениями у деревни...
— Почему же вместе с ним вызвались идти и вы? Вы же были ранены?
— Да, но я знал, что Павел не умеет снимать мины,
— Вы уверены в этом?
— Ему никогда не приходилось...
— Вас это характеризует с самой лучшей стороны...
Снова торопливое шуршание карандаша по уже
исписанному листу бумаги, в тишине чем-то похожее на то осторожное и быстрое шуршание лыж по мартовскому насту, когда они с Павлом остались на озере вдвоем.
Дальше началось самое трудное.
Даже наедине с собой, вспоминая последние минуты перед расставанием с Павлом, Виктор ощущал, как мучительный стыд, неловкость, досада на себя мешают ему трезво думать о том, что произошло на озере. С этими чувствами лихорадочно и сбивчиво писал он в штаб партизанского движения на второй же день после вручения ему в госпитале ордена. И все же тогда было легче. Там никто не заглядывал в глаза с таким видом, как будто знает о тебе больше, чем ты сам.
Виктор волновался и с трудом подбирал слова. Говорил, как было, что чувствовал, о чем думал... Чтоб было понятнее, он то уходил в прошлое, в историю взаимоотношений его, Павла и Оли Рантуевой, то забегал вперед, и тогда Сидоров уточняющими вопросами вновь возвращал его к последней сцене на озере.
— Значит, первым предложил нарушить приказ командира отряда Кочетыгов? Как вы думаете, зачем он это сделал?
— Не нарушить... Он просто сказал: «Зачем погибать двоим, когда с заданием справится и один»,
— И вызвался пойти сам?
-— Да, он хотел этого.
— И вы согласились с ним?
— Нет. Я стал спорить.
— Но он мог бы вам приказать. Он был старший.
■— Мог бы,— замялся Виктор.
— Он приказал оставаться или нет? Отвечайте точнее!
— Нет, не приказал...
— Значит, вы сами не захотели? Струсили, выходит?
— Нет, я не струсил,— побледнел Виктор.
— Тут только два выхода... Или он приказал вам остаться, на что он как старший имел право,— Сидоров особенно подчеркнул последние слова,— или вы самый настоящий трус! Третьего быть не может. Что же вы молчите?
— Я собирался рассказать вам все, как было, но вы не хотите слушать меня.
— Вот еще! Я же оказываюсь и виноватым! Что же вы собирались сказать?
Услышав слово «жребий», Сидоров расхохотался.
— Придумай что-либо поумнее. Это рассчитано на явных простаков! — сказал он, переходя на «ты».
«Почему он вдруг переменился? Неужели он и вправду считает меня трусом?» — подумал Виктор. Он уже не знал, продолжать ли ему рассказ? Если Сидоров не поверил в жребий, то в дальнейшее он и вовсе не поверит.
— Ты хочешь сказать, что вы разыграли жребий и счастливый достался тебе? Как же вы его разыгрывали — на фантиках или монету бросили? — Сидоров уже не скрывал насмешки.
— Вы напрасно не верите... Я говорю правду,
— Чем докажешь?
— Доказательств у меня нет...
— Так почему же я должен тебе верить?
— Потому что так было на самом деле...
— А разве ты все это не мог выдумать? Если бы ты подтвердил, что Кочетыгов приказал тебе остаться, тут еще можно и допустить. Все-таки он старший... По крайней мере, трудно было бы доказать, что ты в чем-то виноват.
— Но не могу же я говорить неправду! Мы действительно тянули жребий... Не на фантиках, не по монете, а на спичках. На обыкновенных спичках...
Виктор остановился, чтобы перевести дыхание и хоть как-то овладеть собой. Да, тогда он растерялся. Перед открытым подозрением Сидорова он вдруг ощутил себя совершенно беззащитным...
— Что же ты замолчал?! Или не успел еще придумать продолжений?.. Не кругло получается у тебя, Курганов! Нет, совсем не кругло! — с язвительным сочувствием покачал головой Сидоров.— Жаль мне тебя... И признаваться тебе не хочется, и соврать не умеешь... Как же ты все-таки в живых-то остался? Придется тебе рассказать правду...
— Правду я и рассказываю...
— Ну, давай, давай... Терпения у нас хватит, выслушаем...
С наигранной внимательностью Сидоров приготовился слушать, облокотившись на стол. Он больше ни разу не перебил Виктора, который, не поднимая глаз на следователя, угрюмо и кратко закончил рассказ. Лицо Сидорова заметно оживилось, едва он услышал о поддельном жребии.
— А что, это, пожалуй, неплохо придумано, а? — весело воскликнул он.
— Это не придумано... Так было на самом деле.
— Ну, ну... Я и говорю, Кочетыгов ловко придумал... Вот уже похоже на правду! Теперь мне нужны несколько уточняющих обстоятельств... В какой руке Кочетыгов держал спички?
— Кажется, в левой.
— И Кочетыгов знал, что на острове есть финны?
— Да, он был почти уверен в этом...
— И он велел никому о жребии не рассказывать?
— Да.
— Почему, как ты думаешь?
— Мы ведь нарушили приказ командира... И потом Павел вообще был такой... Он не любил, чтобы о нем говорили, и слово «герой» употреблял только в насмешку...
— Ну, я думаю, тут дело не в лирике... Теперь договоримся так. Сейчас ты пойдешь домой... Тебе утром во сколько на работу? К восьми? Значит, завтра ровно в семь я жду тебя здесь. Смотри, чтобы мне не пришлось искать тебя.
Назавтра Виктор — измотанный, усталый, с тяжелой от бессонницы головой — вновь стоял перед знакомой гостиничной дверью.
Сидоров встретил его приветливее, чем вчера. Угостил чаем с черными сухарями, предложил папироску «Беломорканал» ленинградской фабрики и все медлил, ждал чего-то, спрашивая и рассказывая о каких-то пустяках.
— Мне на работу пора,— напомнил Виктор.
— Ах, да... Уже двадцать минут восьмого... Ну, что ж, приступим к делу. Вот протокол твоих показаний! Прочти, подпиши и можешь быть свободен.
Протокол занимал шесть страничек, аккуратно переписанных под копирку красивым округлым почерком.
Когда все было закончено, словно гора свалилась с плеч.
Сидоров тепло попрощался с Виктором и предупредил:
— Я думаю, в твоих интересах не болтать об этом.
— Вы о нашей встрече?
— Обо всем... Уезжать отсюда не собираешься?
— Нет. С осени думаю поступить в вечернюю школу, в восьмой класс. Надо учиться...
— Помни, что я тебе говорил! — еще раз предупредил его Сидоров.
В тот день Виктор опоздал на десять минут на работу. В ответ на укоряюще-молчаливый взгляд мастера смутился и впервые соврал:
— Проспал, батя, прости!
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ 1
Мотоцикл с визгом затормозил у конторы лесопункта.
На счастье, Орлиев сидел в кабинете один. С нескрываемым раздражением он кинул на Виктора быстрый взгляд, но ни слова не сказал. Он читал какой-то слепо отпечатанный на машинке документ. Чуть в сторонке лежала сводка работы за день, тщательно разграфленная синим карандашом и заканчивающаяся размашистой подписью плановика.
— Вы знаете, кого я сегодня встретил? — едва отдышавшись, горячо заговорил Виктор.— Тихон Захарович, прошу вас! Оторвитесь на минутку! Очень серьезное дело. Я виделся с Павлом Кочетыговым. Он жив! Жив, понимаете?
