«Привыкла, что я сижу здесь до полуночи, вот и бегает,— раздраженно подумал Орлиев.— Всея! Даже контору сторожить и то я должен... Нет, хватит! Слишком я подраспустил их».
Подсознательно Тихон Захарович чувствовал, что кое в чем он поступил с Кургановым несправедливо. Но это лишь сильнее разжигало в нем желание сломать этого петуха, заставить его жить и думать темн единственно справедливыми мыслями, которыми жил сам он.
«И откуда у них берется такая демагогия? — подумал он.— Разве в наше время было такое? Нет, мы дали им слишком много воли. За нашей спиной им все кажется— раз-два и в дамки! Все легко, пока за тебя другие делают, а тебе даже отвечать ни за что не нужно. Какой спрос с него? А я за все в ответе. И даже за пего самого, за петуха этого, мне отвечать придется! Разве не имею я права на строгость? Полное право дано мне самой жизнью...»
ГЛАВА ВТОРАЯ 1
Ночью шел дождь. Стоявшая две недели сухая погода резко повернула к ненастью. С вечера затянуло небо, и озеро заплескалось о берег мелкими сбивчивыми накатами. Вдалеке чуть слышно погрохмыхивало.
Около полуночи налетел резкий ветер. Он заметался между деревней и поселком, то заставляя поскрипывать кочетыговскую крышу, то затихая и как бы вслушиваясь в безутешное всхлипывание озера, открытого ветру со Есех сторон.
Растревоженный спором с Орлиевым, Виктор долго не мог заснуть, несмотря на усталость.
«Поплывут наши дороги,— грустно думал он, слушая, как настойчиво барабанят по стеклам холодные осенние струи, и неожиданно рассердился: — Ну и пусть! Может, хоть это заставит его поверить, что так дальше нельзя...»
Дождь шел долго. Несколько раз Виктор просыпался, с тревогой вглядывался в мутно-серые окна. Дождь все лил и лил, лишь из косого и порывистого стал тихим и размеренным, какой любят грибники.
Утром он прекратился, но по небу неспокойно ползли низкие тучи, готовые в любую минуту разразиться новым дождем.
В этот день планерки не было, и Виктор пришел в контору позже обычного.
Орлиев, не глядя на него, сказал:
— Тебя в райком вызывают... К Гурышеву, первому секретарю...
— Зачем?
— Не знаю... Зайков машину в леспромхозовские мастерские гонит, с ним и поезжай. Обратно, если успеешь,— автобусом, а нет — заночуешь, или на попутной.
— Я зайду в леспромхоз, поговорю о переходе в семидесятый квартал. Хотя бы один участок...
Орлиев ничего не ответил.
— Мы потеряем неделю,— воодушевленный тем, что Тихон Захарович не возражает, продолжал Виктор.— Но это оправдает себя, сразу повысит производительность...
— Если леспромхоз снимет у нас с плана две-три тысячи кубов, можно и перейти.
— Как снимет? Нам этого совсем не нужно, мы будем переводить участки по очереди... Да и леспромхоз нам, конечно, нисколько не снимет...
— Я тоже так думаю,— равнодушно сказал Орлиев.— Чего же, в таком случае, мы будем терять дни, увеличивать долг...
— Я уверен, все это окупится...
— Л потом,— Орлиев сделал вид, что не слышал заверений Виктора,— для леспромхоза согласиться с тобой— значит признать и свою вину. Такого там не любят...
— Но вы-то сами видите, что здесь действительно допущена ошибка... Это видят все — Вяхясало, Рантуева, Панкратов... О подобных просчетах в газете недавно писали.
Виктор сгоряча сказал и сразу же пожалел об этом. Он уже заметил, что всякое упоминание о газете выводит Тихона Захаровича из себя.
Толстый цветной карандаш сухо хрустнул в руках Орлиева, обломки полетели в угол.
— Когда я увижу это,— Орлиев тяжело поднялся,— я отдам приказ о переходе в семидесятый квартал... Ясно? А теперь езжай, не задерживай машину!
2
Выехали через час. За поселком дорога круто взяла Еправо вдоль озера, блестевшего в просветах между деревьями. Слева, то скрываясь в зарослях ивняка и ольшаника, то вновь приближаясь к дороге и возвышаясь над ней, бежали черные ниточки телефонных проводов.
Привалившись плечом к дверце кабины, Виктор смотрел на дорогу и никак не мог отделаться от мысли, что все происходящее между ним и Орлиевым — какая-то затянувшаяся шутка. Неужели Тихон Захарович разыгрывает ее намеренно, чтобы проверить его принципиальность? Все другие объяснения выглядят неправдоподобно. Всерьез Орлиев не мог так ошибаться. Виктор два года бродил за своим командиром по вражеским тылам и ни разу не усомнился, что каждый приказ Орлиева — всегда самое мудрое и единственно правильное решение. Даже после прощальных слов Павла там, на озере. А ведь в партизанском отряде на карту ставились не кубометры, а человеческие жизни. Что же произошло теперь? Неужели прав Чадов? Нет, этого не может быть. Это какое-то недоразумение, которое должно разрешиться как можно скорее...
Зайков бережно притормаживал машину у каждой выбоины. Мотор работал безотказно, но в его мягком шелестящем шуме не было той упругой, скрытой до времени силы, которую так ценят водители и невольно чувствуют даже пассажиры.
«Если бы на вывозке ездили так осторожно»,— подумал Виктор и спросил, кивнув на мотор:
— Расточка цилиндров нужна?
Сам не зная почему, Виктор всегда испытывал уважение к малоразговорчивым людям, и сейчас ему хотелось сблизиться с Зайковым.
— Не только. Кардан менять надо. Много чего...
— Ого! — Виктор склонился к спидометру.
— Восемьдесят две тысячи,— не отрывая взгляда от дороги, подсказал Зайков.— Можете не удивляться! По нашим дорогам и за это спасибо!
— Дороги дорогами, а ездим тоже безобразно...
Зайков как будто только и ждал этого. Он даже притормозил лесовоз, чтобы Курганов лучше мог слышать.
— А что делать прикажете, если я уже пятый месяц даже нормы не даю?.. А у меня еще обязательство... «Обязуюсь в течение летнего сезона...» Тьфу! Болтовня одна!
Он резким, привычным движением послал машину вперед. Мотор сбивчиво взвыл, захлебнулся, но все-таки выдюжил и вновь расслабленно зашелестел по дороге,
— Зимой ты выполнял норму?
— Зимой и дурак выполнит...
— Ну, а почему?
Зайков неожиданно ухмыльнулся:
— Не пойму я, товарищ технорук... Вы что, меня за дурака считаете?.. Или, извиняюсь, сами в нашем деле не очень?
— Вы не улыбайтесь, а подумайте и скажите — почему наш лесопункт летом не выполняет плана? — обиженно произнес Виктор.
— Есть и без меня кому думать. Наше дело — баранку покрепче в руках держать.
— А у вас что? Нет своего мнения?
— Что толку в моем мнении? Лесосеки от этого суше не станут, да и болот не убавится...
— Ну-ну, продолжайте! — обрадовался Виктор.
— A-а, чего зря языком болтать! — махнул рукой Зайков.
— Вы правильно начали, только почему вы считаете, что бесполезно говорить об этом? Разве нельзя исправить? Разве все не в наших руках? Мы допустили грубую ошибку. Летом рубим там, где надо рубить зимой. Никак не спланировали лесосеки. Все лето идем низинами, болотистыми местами вдоль сельги. Тонем, вязнем, гробим технику, а идем. Рядом великолепные сухие боры... Чего проще? Так нет! Боимся дополнительных затрат, и каждый день приносим многотысячные убытки...
Зайков никак не проявил интереса к словам Виктора. Он, еще больше насупившись, склонился к рулю, как будто вести машину стало труднее. Виктор уже потерял надежду услышать что-либо в ответ, когда Зайков медленно, словно боясь ошибиться, сказал:
— А что? Может, это и правда.
— Не может, а самая настоящая правда! — улыбнулся Виктор.
— Так какого же черта вы мне об этом говорите! — неожиданно вскипел Зайков.— Почему не сделаете так, как надо? Чего вы меня-то агитируете? Возьмите да и исправьте, если правда!
— За тем я и еду в район,— сказал Виктор. Он тут же простил себе эту маленькую ложь, твердо решив не возвращаться домой без разрешения на переход в семидесятый квартал.
Виктор мысленно пытался представить себе тихогуб-ский райком, зеленое здание которого он издали видел десять дней назад, кабинет секретаря, рисовавшийся почему-то похожим на кабинет Селезнева в тресте, наконец, самого Гурышева. Виктор знал, что Гурышев — молодой партийный работник, до назначения в Тихую Губу был секретарем ЦК комсомола республики.
