— Кочетыгов... Кочетыгов...— взволнованно повторила Лена. Она в этом никому не призналась бы, но Виктор так мало рассказывал ей о своей партизанской жизни.
Нередко Лена задумывалась, как странно все получилось. То, что привлекло ее в Викторе в первый день их знакомства, то, с чего в сущности и началась их любовь, впоследствии оказалось для нее запретным. Единственный раз Виктор рассказывал о прошлом с охотой и даже с вдохновением. Это было в тот памятный вечер, в актовом зале академии...
— Конечно, говорил! — воскликнула она.— Ведь это же он, Павел из Войттозера! Да, да, именно Кочетыгов! Он погиб смертью героя... Он спас отряд, так ведь?
— Поначалу так вроде сказывали,— неожиданно помрачнела старуха.— А потом...
— Что потом? — спросила Лена, вспомнив утренний разговор.
— A-а, что говорить...— махнула рукой тетя Фрося. Она долго глядела прямо перед собой застывшими от скорби глазами, затем вздохнула и улыбнулась:
— Не к чему тебе в чужие печали входить. Да и что толку-то?! Скажи-ка лучше, как твоего муженька по батюшке.
— Алексеевич, Виктор Алексеевич.
— Ну и хорошо. Ты ешь, не стесняйся.
До конца обеда они не произнесли больше ни слова. Тетя Фрося уже принялась разливать чай, когда Лена, вдруг спохватившись, выскочила из-за стола, заметалась, отыскивая сумочку и тетрадь.
— Что я наделала?! Что я наделала?!
— Да что с тобой? — испугалась старушка.
— Вы понимаете, я научила девочку соврать матери!
— Чего соврать-то? — не поняла тетя Фрося.
— Про молоко!!! Ведь в сущности я научила Галю соврать, не говорить, что молоко скисло...
— Эка беда, —усмехнулась хозяйка.— Мошничиха не дура, она и сама сразу угадает, что молоко не от Па-раскеи.
— Тем хуже, тетя Фрося! Это так неприятно!.. Спасибо вам за обед! — уже от дверей крикнула Лена и побежала по тропе к поселку, оставив тетю Фросю удивляться ее чуднбму поведению,
3
Мошниковы готовились обедать. Трое детей, один другого меньше, сидели за пустым столом, в ожидании шлепали друг друга по рукам, поглядывая на мать, сердито возившуюся у плиты. В небольшой кухоньке было жарко и душно, пахло пареными овощами. Сквозь раскрытую дверь виднелась другая комната, побольше, с кроватями, с бумажными занавесками на окнах и домоткаными половиками.
Еще из сеней Лена услышала сердитый голос хозяйки:
— За смертью тебя посылать, дура набитая! Посмей еще так сделать, я не такую выволочку задам!
«Галю ругает»,— догадалась Лена, и вся робость, владевшая ею, пока она искала квартиру Мошниковых, сразу прошла. Лена решительно постучалась, готовая не только принять на себя вину, но если надо, то и вступиться за Галю.
Ее приход нисколько не удивил Мошниковых. Детишки за столом продолжали баловаться, а хозяйка равнодушно кивнула на приветствие и крикнула в сторону другой комнаты.
— Петр Герасимович, к тебе пришли!
— Нет, нет, я к вам. Я учительница, из школы. Вы, пожалуйста, не ругайте Галю. Это я во всем виновата.
Видя, что мать Гали не понимает ее, Лена рассказала, как все было, и снова попросила простить девочку. Мошникова ничего не ответила и, оглядев притихших детей, недоуменно пожала плечами. Из другой комнаты выглядывал ее муж и тоже молчал. Лена уже подумала, что она по ошибке попала не в ту квартиру, как вдруг пятилетний малыш произнес баском:
— А мамка уже побила ее... Пускай не бегает, нас не оставляет.
— Замолчи, идол! — нервно выкрикнула мать.— Не дадут с человеком поговорить. Вот наказание!
Мошников с укоризной посмотрел на сына, на жену и скрылся. Только тут Лена заметила, что из-за стояка плиты безотрывно смотрят на нее заплаканные глаза Гали.
— Я думала, вы из райкома,— вдруг разочарованно произнесла хозяйка.— Тут муж из райкома кого-то поджидает.
— Нет, я из школы, новая учительница.
— Не Курганова будете?
— Да, Курганова.
Мошникова еще раз внимательно оглядела Лену. Ее потное, раскрасневшееся от жары лицо стало надменнозлым, неприятным.
— Что ж, большое вам спасибо, дорогая, что о моих детишках заботу поимели, не оставили их без молочка. А если вы насчет платы зашли, то не беспокойтесь. Мы хотя теперь и безработные,— она выразительно кивнула в сторону соседней комнаты, где прятался муж,— но пять рублей отыщем, не обеднеем.
— Что вы, что вы,— возразила Лена, еще не понимая, почему вдруг так переменилась Мошникова.— Разве я возьму? Я не за тем пришла!
— Нет уж, пожалуйста, возьмите! Мы не привыкли такие подачки получать. Особливо от вас.— Мошникова порылась в кофте, висевшей на стене за плитой, достала деньги и, походя погладив по голове удивленную Галю, протянула их Лене.
— Зачем вы меня обижаете? — спросила Лена, как бы не замечая протянутую пятерку и глядя Мошниковой в глаза.
— Мы вас обижаем?! А вы нас не обижаете? — со слезами выкрикнула Мошникова.— Вам это не в обиду, что детишек голодных оставить хотите? Ваш муженек по знакомству да по блату с этим Орлиевым сговорился, вот и оставили... моих бедных без куска хлеба...— Она прижала к себе Галю, уткнулась лицом в ее рыжие косички и разрыдалась.
— Евдокия, перестань! — сверкнув из-за двери очками, выкрикнул Мошников.
— И ты еще кричишь на меня, мямля несчастная! — набросилась на него жена.— Сам за себя постоять не можешь, а еще кричишь... Без работы остался! Куда ты пойдешь, что ты можешь! А я это так не оставлю. Я до Москвы, если понадобится, дойду. Неужто помирать детям с голоду?..
Лена лишь теперь догадалась, какое отношение к происходящему имеет она. Догадалась, и сама едва не расплакалась— так жалко ей стало и самого растерянного хозяина, и притихших детишек, и плачущую мать.
— Успокойся, Евдокия, ну что с тобой,— неловко трогая всхлипывавшую жену за рукав, упрашивал Мошников.
— Мамка, и-ись хочу! — захныкал пятилетний «идол».
— Сейчас, сейчас,— вытирая фартуком слезы, заторопилась Евдокия. Она засуетилась у плиты, снимая с огня кастрюлю. Быстро и ловко расставила тарелки, налила детям супу, и те принялись за еду. Нерешительно присела к столу и Галя, однако есть не стала, хотя тарелка была налита и ей. Она посматривала то на мать, то на Лену.
Лена не знала, уйти или подождать, пока улягутся страсти, чтобы спокойно объясниться с хозяйкой. Евдокия ее словно не замечала. Лишь один раз, когда ей понадобилось пройти к помойному ведру, чтобы слить воду из кастрюли со сварившейся картошкой, она слегка задела локтем Лену и сразу же извинилась. Хозяин тоже не находил себе места — то уйдет в другую комнату, то снова вернется на кухню. Если бы он вел себя не так беспокойно, Лена, возможно, и осталась бы...
— Простите меня, но я меньше всего хотела доставить вам неприятности... До свидания и, пожалуйста, простите!
— Чего уж там...— непонятно вздохнула хозяйка, не отрываясь от своих дел.
Лена медленно затворила за собой дверь. Если бы Евдокия знала, как ей не хочется уходить, не объяснившись, как тяжело у нее на душе, может, она и вернула бы ее. Может, она одумается, позовет?..
Лена тихо спустилась с крыльца, прошла мимо окон.
Она уже была на шоссе, когда позади вдруг услышала торопливые шаги.
— Товарищ Курганова...
Лена обернулась. Ее догонял Мошников. Он уже был в пиджаке, из верхнего карманчика которого виднелись разноцветные бумажки, футляр для очков и два карандаша.
— Товарищ Курганова! Вы простите, что так получилось... Просто у нее нервы... Знаете, семья, дети...
— Я понимаю,— кивнула Лена.— Я все понимаю.
— И еще просьба,— помолчав, сказал Мошников.— Мне очень не хотелось бы, чтобы кто-нибудь узнал об этом... Особенно ваш муж... Все это глупости, но они могут помешать... А нам ведь работать вместе... И потом — я ведь секретарь парторганизации... Неудобно, знаете, что жена... Чепуха ведь, явная чепуха...
— Хорошо, я никому не скажу.
— Ну, вот и все. Спасибо вам, товарищ Курганова. Извините, что задержал...
Он пошел к дому — узкоплечий, сутулый, уставившийся в землю огромными глубокими очками,
