Оледенелые ручьи свисали со скал. Белоснежные шатры вершин молчали вокруг. На этой высоте не было уже никакой растительности. На острых камнях не держался даже снег, ветер сдувал его.
Легионеры не успели еще выбраться наверх, когда Бекан достиг начала «окна в небо», этой поистине дороги над адом. Он подобрался к ней со стороны лежбища туров, значительно выше того места, где располагался заградительный пост, сначала наш, а потом немецкий. После того как завалило дорогу многометровыми толщами снега, немцы не держали здесь солдат и шлагбаум перенесли к ближним подступам в глубине ущелья. По нетронутой белизне снегов можно было судить, что никто не проходил здесь с тех пор, как зима закрыла дорогу.
Перед Беканом поднимались грозные отвесные скалы. Опытным глазом можно было различить на этих отвесных скалах тонюсенькую линию дороги, пробитую по заданию Кулова саперами и подрывниками молибденово-вольфрамового комбината. Но в том-то и дело, что ниточка эта была не сплошная, а пунктирная. Почти на всей протяженности своей она была засыпана снегом, который, заровняв проделанную льдами канавку, выглядел как целый и ровный склон.
И конь и человек постепенно теряли силы. Обоим трудно дышать. Здесь, на высоте четырех тысяч метров, воздух разрежен, кислороду мало, овладевает вялость, сонливость, апатия, как это часто случается с альпинистами. Будешь лежать на снегу, чувствуя тихое безразличие, и ждать смерти.
Бекаи оглянулся. Пройдено метров двести, если не больше. Ну что же, двадцатая часть пути Шоулох все хуже слушается хозяина. Положит голову на снег и стоит, глядит человечьими глазами, а из глаз текут слезы.
Дорога через ад тонка, как лезвие сабли,— говорится в коране, а эта дорога оказалась еще тоньше. Бекан скорей угадывал дорогу, чем видел ее, но все же заставил Шоулоха ступить в глубокий снег. Жеребец сделал несколько отчаянных рывков, утонул по самое брюхо и стал барахтаться, увязая глубже и глубже.
Бекан слез с жеребца, вернее, просто шагнул, потому что снег доходил уже до колен всадника, и пополз вперед, потянул за собой коня. Лошадь, нащупав копытом камень, оттолкнулась и продвинулась на несколько шагов. Бекан ногами разгребал снег, своей тяжестью приминал его, стараясь проложить дорогу коню. Но под снегом нельзя было узнать, где кромка дороги, а где уже пропасть. Один неосторожный шаг и — все кончено. Белая могила. Весной, когда растают снега, станешь добычей хищников, и никто не узнает, где ты погиб.
Шаг за шагом Бекан продвигался вперед. Иногда, присев в глубокий снег, он замирал, чтобы отдышаться. В снегу было тепло, безветренно, глухо. Не видно преследователей.
Над горами раскатился еще один выстрел. Бекан посмотрел в ту сторону и увидел, что легионеры взбираются на скалу, чтобы удобнее было стрелять. Значит, они не хотят рисковать, не пустились по борозде, по отчаянному, безумному следу Бекана. Может быть, не попадут до поворота дороги на скалу, а там останется только снег, только снег и небо, да еще такая же синяя и такая же глубокая, как небо, бездна, над которой надо пройти.
Легионерам был ясен замысел старика. Они открыли частый огонь. Горы растревоженно загудели. Шоулох, напуганный гулом, заметался, начал дергаться, рваться с поводка, пополз по рыхлому снегу. Бекан успел еще подумать, что нет худа без добра, что выстрелы подгоняют коня лучше, чем его окрики.
Но в это время что-то переменилось. Словно оборвалась какая-то нить, на которой все держалось: и этот снег, и эти горы, и это небо, и сама земля. Послышался непонятный звук, похожий на тяжелый вздох, но такой громкий, как если бы вздохнула гора. И в то же мгновение белый свет покачнулся перед глазами Бекана. Снега стронулись с места и сначала тихо, но потом все быстрее начали скользить вниз по склону. Снежная лавина, вызванная сотрясением воздуха от стрельбы, подхватила и Бекана и Шоулоха. Сначала они столкнулись -на миг, словно обнялись на прощанье, потом старик оказался под конем, потом он схватился за гриву коня, словно мог удержать его от падения или удержаться сам. Потом неодолимая сила перевернула их, потом рот и всю грудь Бекана залепило, заткнуло снегом, и все потемнело, как ночью, но это только на миг. После мгновенной темноты Бекан очутился вдруг верхом на несравненном своем Шоулохе, и серебряное седло с насечкой и позументами под ним. И он направил коня не в черную пропасть, а вверх. И они плавно скачут по Млечному Пути, рассыпая по небу искры, которые тотчас превращаются в звезды.
А внизу стоит Данизат, смотрит на небо из-под руки и говорит: «Вон я вижу на небе Путь Всадника».
т ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ
С праздником «освобождения» к которому так долго и тщательно готовился Мисост, получились у него одни неприятности. В праздничный день бургомистр пришел в управу рано утром и обнаружил на своих дверях большой лист бумаги, похожий на стенную газету. Весь лист был исписан крупным и четким ученическим почерком, а заглавие гласило: «Будет и на нашей улице праздник». Увидев слово «праздник», бургомистр подумал сначала, что речь идет о сегодняшнем, о немецком, празднике, и в душе похвалил своих подручных, проявивших самостоятельность и позаботившихся о стенгазете. Однако, вглядевшись и вчитавшись, он пришел в ярость, сорвал листок, затоптал его в снег, схватил за загривок Питу, который первым подвернулся под руку.
— Из-под земли достань мне эту тварь, вышедшую из брюха собаки!
Питу понял, кого Мисост имеет в виду.
Такой же листок был обнаружен на дверях мечети. Старики собирались на молебен. По правде говоря, им хотелось не столько помолиться, сколько поговорить о Бекане Диданове и его беспримерном поступке, достойном только сказочного богатыря.
Одни предлагали отыскать прах седельщика, перевезти в аул и с почестями похоронить. Другие убеждали, что Бекана взяли к себе вечные снега, что аллах уложил его за благородный подвиг в белую ледяную могилу и трогать его не нужно. А некоторые уверяли, что старик не погиб от снежной лавины, а скакнул па Шоу-лохе в небо, чтобы обрушить на немцев силы небесные'. Мулла не опровергал и этой легенды.
На двух стенгазетах праздничные неприятности не кончились. Перед самым выступлением ансамбля национального танца обнаружилось, что у гармони кто-то разрезал мехи. Пока искали новую гармонь, пропал один танцор. Пока искали танцора, разошлись зрители, хотя Питу Гергов стоял в дверях и у него был приказ бургомистра никого из зала не выпускать.
Мисост ждал гостей. Он даже зарезал быка, приносившего ему такой хороший и верный доход.
Надо же было показать немцам, что ничего Мисост не пожалеет для рейха. Конечно, зарезанный бык не то, что живой Шоулох, но для самого Мисоста эта жертва куда более значительна.
Хорошо, когда дорогую тарелку разобьет нечаянно сама хозяйка, а не гость. Не с кого спрашивать. Хорошо, что Бекана и Шоулоха упустил не Мисост, а сам Якуб Бештоев. Три шкуры спустил бы Якуб с бургомистра. Кричал бы, наверно: «Ах ты, старая бычья задница, почему не ссадил Бекана? Разве он мчался быстрее пули?»
В тот день Мисост не оказался рядом с Бештоевым потому, что искал Апчару. Но и девчонка ушла из рук.
Бургомистр прекрасно понимал (да и все понимали), что праздник омрачают не мелочи. Беда в том, что война начала раскручиваться в другую сторону.
Вслед за Сталинградом рушился фронт и у Моздока. Красная Армия, которую давно похоронила немецкая пропаганда, словно вырвалась из-под земли, словно разорвала путы, напряглась, разыгралась, расправила плечи и, взламывая оборону врага, на глазах превращалась в неукротимую снежную лавину. В горах такая лавина тем сильнее, тем сокрушительнее ее ударная сила, ее ураганный напор, чем больше сопротивление, возникающее у нее на пути. Гитлеровцы нервничали и метались. Это было известно не только из листовок, люди это видели сами, воочию. В войне наступил перелом.
В этой обстановке праздник «освобождения» выглядел нелепо, но торжества были затеяны, подготовлены, о них много говорилось, и отступать было некуда. Мисост отправил в Нальчик нужное количество представителей аула, точно так же, как это сделали бургомистры всех остальных аулов. Людей собрали в бывшем клубе профсоюзов — единственном уцелевшем и пригодном для этой цели здании. Азрет Кучменов послал легионеров на базар, чтобы пригнать в клуб побольше народу. Растревоженные торговцы и торговки сначала потащились по улицам с мешками и корзинами, с узлами и ведрами, со сваренными курами да индейками, но по дороге половина из них исчезла в развалинах домов.
