Как нравилась Феде эта песня! Она звала на подвиг. Он представлял себя капитаном на паруснике, боролся с коварным морем и свирепыми ветрами… Под песню вспоминался казак Хабаров, адмирал Невельской и прапорщик Комаров — основатель Владивостока. Впрочем, его-то юноша не забывал никогда…

Смолкли слова, затихла гитара. Когда Федя слушал эту песню, перед ним возникали русские корабли, выходящие из Охотска в трудные и далекие плавания на Аляску.

Александр Баранов, знаменитый русский мореход. Неустрашимый, смелый, предприимчивый… Наверно, про него сложена эта песня. Но при чем брабантские кружева и ботфорты?

Вот под всеми парусами плывет галиот «Три святителя». Он немного накренился на правый борт. На мостике прохаживается капитан Дмитрий Бочаров. Холодный ветер воет в снастях. На капитане шапка-ушанка и куртка из тюленьей кожи на меху… Федя слышит шорох и хлопанье парусов, свист ветра…

Помор Иван Кусков, основавший в Калифорнии форт Росс. Как выглядел этот мореход? Федя представлял его бородатым, высокого роста, с крупными сильными руками. Кусков обследовал устье реки Колумбии и калифорнийское побережье. Капитан Герасим Измайлов… Смелые русские открыватели и исследователи русской Америки. Они тоже бороздили родные дальневосточные моря… Как это в песне: они плавали «на полярных морях и на южных»…

Их корабли то покрывались льдом, то палуба рассыхалась от жары и вар вытекал из пазов. «Я рад, что я русский, — думал Федя. И тут же другое: — А все ли мы хорошие — русские люди? Сестра милосердия Веретягина. Она стреляла в меня… Почему? Считала своим врагом? Да, она мой враг, враг простых людей».

Федя вспомнил своего отца. Николай Великанов погиб в боях за народ. Он очень любил родину, Россию. Мать говорила о мечтах отца: «Когда сын, Федя, вырастет, он будет плавать по всему миру, увидит многие страны, но пусть никогда не забывает Россию. Пусть его не прельщают чужие красоты. Надо гордиться своим народом. Пусть он помнит: того, кто сам себя не уважает, другие уважать не станут…» «Мы не имеем нужды прибегать к басням и выдумкам, подобно грекам и римлянам, чтобы возвысить наше происхождение: слава была колыбелию народа русского, а победа — вестницею бытия его». Нет, это уже не отец говорил, это писал Карамзин. Отец любил читать вслух этого замечательного историка… «Зная, что мы храбрее многих, не знаем еще, кто нас храбрее. Мужество есть великое свойство души; народ, им отличенный, должен гордиться собою». О любви к отечеству, о народной гордости писал Карамзин. Об этом же говорил и отец… Мысли толпились, не давали Феде покоя.

«Но как же те, враги? — думал Великанов. — Они тоже говорят, что любят Россию. Нет, не любят — они открыли двери для интервентов. А капитан Гроссе? Он тоже враг». Юноша вспомнил, как Оскар Казимирович разговаривал с ним в каюте на погибшем корабле. Ему сделалось горько. «Почему я поверил в доброту врага? Мадам Веретягина действовала открыто, она стреляла мне в грудь. А Гроссе прятал свои мыслишки. Он не захотел уйти с командой в Императорскую гавань, не хотел командовать партизанским пароходом. Он побежал к белякам, Сыротестову и предал меня. Да, Гроссе тоже враг, враг хитрый, с ним надо быть беспощадным».

Но ведь, вступая в комсомол, Федя превосходно знал, кто его друзья и кто враги. Поэтому он и стал комсомольцем. «Все это так, — ответил сам себе юноша. — Но распознать врага не всегда просто. Надо столкнуться с ним, почувствовать его лживый язык и железные зубы. Теперь я не ошибусь, теперь я буду зорко смотреть…»

Нелегко и не вдруг отрешался Федя от прежних богов. Да, богов… Фигура капитана долгое время обожествлялась им, как и всяким начинающим моряком. Каждый капитан был для него непререкаемым авторитетом. Но теперь он знал куда больше. Оскар Казимирович часто говорил: «Я выполняю свой долг». Но в чем же сегодня долг моряка-патриота? Разве настоящий человек повезет карательную экспедицию врага? А везет — значит, он сам враг, враг Феди. Враги все, кто помогает белой власти, стоит за старое, за деньги: все богатые люди — враги. Им ведь незачем бороться за новое, им и сейчас хорошо…

А машинист Никитин, матрос Ломов, Таня — милая девушка, унтер-офицер Потапенко… Это друзья, он встретил их на трудном участке пути. Без них он вряд ли мог выполнить боевое задание…

Думы Феди переключались с одного на другое. Иногда он терял смысл, он старался снова уловить нить. Ему казалось, что мысли похожи на маленьких серых зверьков с пушистыми хвостиками. Надо, обязательно надо поймать зверька, тогда все станет ясным.

Не самое главное в работе капитана — уметь вести пароход безопасными курсами. Главное — найти правильный путь к сердцу людей. Без людей ничего не сделаешь — этого Федя никогда не забудет…

Внезапно он увидел, как входит в здание морского училища. Тут его дожидается Игорь, брат Вячеслава Стремницкого. Застенчивый, вежливый юноша. Он и Федя сидели на одной скамье. Игорь ходил в затрепанной форме — донашивал старое с братниных плеч. В семье бедность. Но отца Стремницких, генерала, в 1906 году убили восставшие матросы. Неужели поэтому Вячеслав перешел в другой стан, к Сыротестову, Оскару Казимировичу, Веретягиной?

На Федю опять смотрят яростные глаза Веретягиной, на груди ее кровавится крест. Она поднимает браунинг, сейчас будет стрелять; Феде жалко себя, свою маму. Для него, Феди, она жила. Мама… сегодня она веселая, смеется. Ей удалось сшить сыну форменную куртку и купить фуражку. Каким красивым казался тогда себе Федя! Еще бы: на плечах куртки нашиты прямоугольные контрпогончики из синего бархата, а на них бронзовые вензеля — штурвал и якорь. На медных пуговицах тоже якоря. Фуражка с белой окантовкой и кокарда — якоря крест-накрест. Юноша улыбнулся…

Его улыбку видела Таня. Девушка сидела не шевелясь. По едва ощутимым движениям Фединой руки, по словам, вырывавшимся у него, она старалась догадаться о его переживаниях. Может быть, она сможет помочь… Федя лежит в постели с простреленной грудью; не много было надежд на выздоровление. Таня почти не отходила от него, долгими часами неподвижно сидела у изголовья.

Партизанский фельдшер Иванченко с грубоватой прямотой как-то сказал:

— Выкарабкается парень — пусть благодарит Татьяну.

Когда Федя приходил в сознание, днем ли, ночью, — он всегда видел возле себя Таню. Пряча свою боль и усталость, она с неизменной улыбкой встречала воспаленный взгляд юноши, отвечала на бессвязные вопросы. Временами Таня со стесненным сердцем слышала его яростный бред, давала успокаивающее питье, меняла холодные компрессы.

Шли дни за днями; Федя поправлялся медленно, трудно. Больной, слабый, он стал всем для Тани. Она поднимет, выходит его!