Насчёт всяких маминых дат всё выяснит и уточнит её архив. Она действительно ездила на юг дважды, и очень возможно, что встретилась с Вашими стихами именно во вторую поездку. Бог даст время и руки, выпишу для Вас многое, что по праву Ваше; и мои детские дневники подробно, дотошно, младенчески-высокопарно, как средневековые хроники, повествуют о Вас, о тогдашних Ваших друзьях и делах.
Крепко обнимаю Вас, Павлик, милый. Будьте здоровы, главное!
Ваша Аля
1 См. Ин. 15, 13.
2 Перефразированные строки из стих. Ф.И. Тютчева «Весенняя гроза»: «Ты скажешь: ветреная Геба, / Кормя Зевесова орла, / Громокипящий кубок с неба, / Смеясь, на землю пролила».
Е.Я. Эфрон и З.М. Ширкевич
24 июля 1966
Дорогие Лиленька и Зинуша! Теперь Лилины открытки часто приходят и радуют меня. <...> С работой моей не ахти как важно получается, всё время что-то и кто-то отрывает, заходят бесконечные экскурсанты и туристы (просто — праздношатающиеся в большинстве случаев) поговорить «за М<арину> Ц<ветаеву>»; бедная мама стала одним из туристических «курьёзов» Тарусы; «курьёзов» -ибо не всерьёз интересует она праздношатающихся. А сегодня приехала Аня - и никак не удаётся мне последний рывок, чтобы закончить работу. Потому мои вести к вам редки и хаотичны и сама я раздергана на тысячу мелочей. Таруса за эти годы изменилась неузнаваемо, и работать тут почти невозможно, ибо все «отдыхают», одна я против общего течения. И ни разу не удалось сходить покупаться! А лето уже почти проходит... <...>
Крепко целую и люблю...
Ваша Аля
П.Г. Антокольскому
7 августа 1966
Павлик мой дорогой, это ещё не ответ на Ваше письмо, а слабый полудохлый отклик: кончаю осточертевший, непереносимый перевод, и самые последние, утлые концы никак не даются; никакая усидчивость, никакая «добросовестность» не помогают, не могут справиться с усталостью. Голова устала; да и вообще вся устала. Добросовестность же в кавычках, потому что она - не настоящая, а тупая, тупоумная, покорная какая-то. Унылая. И вообще - чёрт знает что.
В таком «добросовестном» состоянии просто не могла писать Вам, ещё и сейчас не могу. Немного надо очухаться - и даже отоспаться.
Как только книга Ваша о поэтах вернётся ко мне (она пошла по небольшому кругу тарусских друзей - ещё есть большой круг знакомых - но не про них писано!) - напишу Вам о родстве; а пока что: так же страстно и пристрастно, такая же акция ЗАЩИТЫ, как у мамы.
...«утвердив жизнь, которая сама есть утверждение, я не выхожу из рождённого состояния поэта-защитника» - так кончает мама очерк о
Мандельштаме1; выше она пишет о том, что ПОЭТ — никогда не прокурор, всегда — защитник.
Но много другого общего. Об этом на хоть чуть отдохнувшую голову.
Да - солнце, военная музыка и собаки2 - чудесно! И главное -любовь к этому сохранилась на всю жизнь! Иногда вместо собак — кошки. Иногда вместо военной музыки — «гражданская». Но солнце — всегда без заменителей.
Насчёт же «бедняги Тредьяковского» не уверена, что таков уж он «бедняга». Искра божья была и у него; и этого уже было достаточно маме для чувства великого собратства...3 Мама была писателем (и, конечно же, поэтом) не только «традиций, воспоминаний, преданий и... предвзятостей», но и провидений. «Традиции» же и прочее -это — громадное чувство корней и почвы, преемственности, дочерно-сти и сыновности, родства. Она блестяще (не то слово!), она глубоко' доказала, что без этого — не ушагаешь вперёд, не вырастёшь вверх и вглубь.
Это же есть и у Вас в высокой степени.
Мама говорила: поэзия — одна, но говорит многими устами4. Правда ведь, Павлик, новаторства без глубоких корней - не бывает? Впрочем, это — аксиома.
Всё, что Вы, т. е. всё, чего Вы не читали маминого, есть у Ани Саакянц (Вы её знаете по Гослитиздату, она — хорошая девочка и великий знаток М<арины> Ц<ветаевой> перед Всевышним!), и всё Вам будет доставлено87; есть 3-й экземпляр (машинописный) (наш «авторский») — драматургии; есть проза. Кстати, в № 7 «Москвы» — мамин «Дом у Старого Пимена»5, я очень люблю эту вещь.
Получила милое письмо от Орлова — совсем другой человек, когда отдыхает! Куда вольнее и добрее и совсем не crispe88. Прелесть.
Почему так убыстрилось время? Куда девалось само понятие досуга? Без него нельзя. Я уже тысячу лет живу без оглядки, без отдыха под деревом у дороги; а сделанного — нет ничего. Простите за каракули этого не-письма. Обнимаю Вас, Павлик!
Ваша Аля
1 «История одного посвящения» (IV, 158).
2 По всей видимости, П.Г. Антокольский в письме к А.С. рассказал о словах ее матери, которые он впоследствии привел в своей кн. «Путевой журнал писателя» (М., 1976): «Мне вспоминается, как где-то между 1917 и 1918 годами
Марина Ивановна на вопрос, что она любит больше всего, без колебания отвечала: “Солнце. Военную духовую музыку. Собак”» (С. 192).
3 У В.К. Тредиаковского в статье «Мнение о начале поэзии и стихов вообще» (Собр. соч.: В 3 т. Т. 1. СПб., 1849. С. 182-183) о поэте и поэтическом вымысле: «От сего, что Пиит есть творитель, вымыслитель и подражатель, не заключается, чтоб он был Лживец. Ложь есть слово против разума и совести, то есть, когда или разум прямо не знает, так ли есть то, что язык говорит, или когда совесть точно извесна, что то не так, как уста блядословят. Но Пиитическое вымышление бывает по разуму, то есть, как вещь могла быть, или долженствовала». Это высказывание Тредиаковского Цветаева не точно приводит эпиграфом к книге «После России» и обращается к нему в статье «Поэт-альпинист» (1934) и в эссе «Пушкин и Пугачев» (1937).
4 Эту мысль М. Цветаева постоянно варьировала. Так, в статье «Эпос и лирика современной России» (1932) она пишет: «...поэзия не дробится ни в поэтах, ни на поэтов, она во всех своих явлениях - одна, одно, в каждом - вся, так же, как, по существу, нет поэтов, а есть поэт, один и тот же с начала и до конца мира, сила, окрашивающаяся в цвета данных времен, племен, стран, наречий, лиц, проходящих через ее, силу, несущих, как река, теми или иными берегами, тем или иным дном» (V, 375). Мысль о единстве поэзии постоянно присутствовала в переписке Рильке, Пастернака и Цветаевой и сконцентрирована в четверостишии, написанном Рильке на форзаце экземпляра «Дуинез-ских элегий», подаренного им Цветаевой: «Касаемся друг друга. Чем? Крыла-ми. / Издалека своё ведем родство. / Поэт - один. И тот, кто нёс его, / Встречается с несущим временами» (Райнер Мария Рильке, Б. Пастернак, М. Цветаева. Письма 1926 года. М., 1990. С. 29).
5 Очерк М. Цветаевой 1933 г.
В. Н. Орлову
18 августа 1966
Милый Владимир Николаевич, вот только когда собралась Вам ответить на милое Ваше письмо; да полно, «собралась» ли? Просто, как всегда, несколько слов наспех перед сном, притом самым «неуважительным» почерком! Мама говорила всегда, что «неразборчивый» почерк — неуважение к адресату, и не признавала никаких, кроме разве что боли в руке, отговорок. И сама писала чётко...
Вчера скончалась Валерия Ивановна Цветаева, последний (насколько мне известно!) отпрыск Иловайских; последняя глава «Дома у Старого Пимена»1. Удивительно! Потрясающе! Какая-то заколдованная — или колдовская? — семья! Всё у меня стоит перед глазами семейный Валериин альбом, где она в институтской пелеринке, само очарование: окаймлённые тёмными румынскими веками светлейшие глаза, горделивый и изящный (орлиный) носик, ангельский ротик; красавица, богатая невеста, распродворянка, всё впереди!
