Крепко обнимаю и всегда люблю.
Ваша Аля
В.Н. Орлову
6 февраля 1973
Милый друг Владимир Николаевич, опять я безобразно опаздываю с ответом на Ваше письмо — и хоть были бы тому веские оправдания, а то — ничего, кроме раздробленности времени и тем самым своей собственной, когда не наоборот... О ленинградском вечере1 доходят хорошие слухи, т. е. вроде бы всё прошло в высшей степени пристойно; всем (кто писал мне или звонил) понравились выступления 1) Комы Иванова2, 2) А.В. Эйснера3. Последний меня тревожил наиболее, т. к. он принадлежит к категории факторов неуправляемых — ни изнутри самого себя, ни дистанционно, но и он в данной ситуации вроде бы ощущал берега и не выплескивался из них — и слава Богу!
Вообще же он (был; как теперь - не знаю!) — существо антокольского типа, блестящ, эмоционален, одарён — но всё это (было; как теперь - не знаю!) - пространственно, а не вглубь. М. б. возраст, опыт (Испания, наши родные лагеря с последующей реабилитацией! поздний брак + поздний сын, к<оторо>му сейчас лет 12, а самому Эйснеру - 68!) - нарастили вглубь в том числе и душу? Бывает, хоть и редко...
Что до Комы Иванова, тот — настоящий, вернее — подлинный во всём и ничему не подвлиянный.
Помню его ещё по временам Б<ориса> Л<еонидовича>. Написала «по временам» — и задумалась: сколько же времен (времян??) было в жизни - а по сути, времени как такового не было и уже определенно не будет! Вероятно, время ещё — и свойство человеческого характера? Хорошо мне, что я такой невежественный и первозданно-необразованный человек — могу иной раз и пофилософствовать, не боясь течений и ересей, о которых просто не подозреваю.
Кстати, о временах: а помните ли Вы, что 5 марта с<его> г<ода> стукнет 20 лет со дня кончины Вождя и Учителя? Кого ни спрошу — все забыли. Воистину коротка наша память! И всё лишь оттого, что так привыкли к напоминаниям, да и к умолчаниям. У меня сохранился траурный № «Огонька», привезённый ещё из Туруханска; томов премногих тяжелее этот жиденький, глянцевый журнальчик! Какой был удивительный заупокойный митинг в том удивительном приполярном селе! Белое небо над снегами, как мраморы, самодеятельный духовой оркестр с промерзающим на лету звуком помятых труб (на каждую трубу выдавалось по четвертинке спирта, чтобы не затягивало льдом!), — шаткая трибуна, на к<отор>ую громоздились районные мастодонты, салют из шести винтовок тульского оружейного завода, произведённый шестью районными милиционерами, и над понурой толпой «местных» и ссыльных - срывающийся голос сибирского поэта Казимира Лисовского, прилетевшего из Красноярска на самолёте, на котором и сочинил подходящие к событию стихи. Увы, поэт картавил не хуже Симонова и поэтому, возглашая нечто вроде: «и рыдают над ним рыбаки Туруханска», произнёс вместо «рыбаки» — «ебаки», pardon. Что несколько приободрило скорбящие массы.
На этом сообщении двадцатилетней давности и покидаю Вас пока - авось до скорой встречи, письменной или устной. За окном опять слякоть, тает с трудом накопленный снежок, а с ним вместе, боюсь, и урожай будущего лета. Плохая зима!
Всего Вам и Madame самого доброго-предоброго, здоровья в первую очередь!
Ваша АЭ
1 Речь идет о вечере, посвященном восьмидесятилетию М. Цветаевой.
2 Вячеслав Всеволодович Иванов (см. о нём примеч. 2 к письму С.Н. Андрониковой-Гальперн от 27.Х.67 г.).
3 Алексей Владимирович Эйснер (1905-1984) - переводчик, приятель С.Я. Эфрона по Пражскому университету, евразиец, литератор, поэт. В 1936— 1939 гг. воевал в Интернациональной бригаде в Испании, был адъютантом генерала Лукача (Матэ Залки). В 1940 г. вернулся в СССР и вскоре был репрессирован; реабилитирован в 1955 г. Оставил воспоминания о М. Цветаевой: «Она многое понимала лучше нас...» // М. Цветаева в воспоминаниях современников: Годы эмиграции. М., 2002. С. 202-212.
С.Н. Андрониковой-Гальперн
14 февраля 1973
Дорогая моя Саломея, получила Ваше грустное письмецо — да и откуда бы им браться весёлым в наши лета? «Наши» лета говорю вполне всерьёз, ибо та разница в возрасте, которая наличествует - чисто календарная, а по сути — один чёрт!!!
Посылаю Вам переснимочектой фотографии, которую получила от Вас, и с превеликой благодарностью к Вам, к Вере, и к судьбе, сохранившим и приславшим мне это снимочек, приобщаю его подлинник к архиву. Кроме того прилагаю свою самую-самую любимую фотографию — убеждена, что она Вам тоже понравится и заставит Вас улыбнуться; и я ей улыбаюсь, как малой и прелестной частице маминого когдатошнего, незапамятного счастья. Этой девочке посвящены ранние «Стихи к дочери»; увы, во всех своих будущих ипостасях она (девочка) не заслужила ни стихов, ни поэм, ни счастья... Впрочем, всё это не заслугам даруется, а - просто так, как повезёт...
Я помню себя удивительно рано (конечно, не только себя, а и окружающих, окружающее!), в частности, помню, как папа снимал эту фотографию — довольно громоздким тогдашним аппаратом с кассетами — и приговаривал: «умница, умница, только не двигайся!»
<...> Чувствую себя эти дни неважно - болят всякие печенки -селезенки - поджелудочные железы, надо себя холить, лелеять, кормить диэтически и лечить — не умею, не успеваю, беспечно забываю о своем круглейшем одиночестве, запрещающем болеть. Столько прожила, а жить — не научилась. Теперь уже поздно учиться чему бы то ни было. Теперь нужно только терпение - но оно, кажется, у меня есть... Простите за краткость и несвязность — иначе опять отложится в долгий ящик.
Крепко обнимаю Вас, всегда люблю и помню.
Ваша Аля
В.Н. Орлову
23 марта 1973
Милый Владимир Николаевич, спасибо Вам за доброе письмо, за все похвалы, которые мне так же не личат, как «молодёжное» платье, изготовленное популярной фирмой «Весна» (товары для новобрачных!).
Сильно состарилась я, видно, и это плохо; хотя состарилась «в направлении» всё возрастающей требовательности к самой себе — и, быть может, это-то хорошо; не дай Бог быть старухой, «уязвимой похвалами» и начинающей резвиться пером на бумаге; всему своё время. И место.
Как вы правы, что не любите Готье! Он весь — МОДА и в коей-то степени уцелел до наших дней потому, что та мода, произведением
к<отор>ой он является, была настояна на культуре, традициях и прочих долгоиграющих компонентах, влияние и обаяние коих более продолжительно, нежели сами, увы! - компоненты.
Но сам-то он слишком благополучен для поэта, и вот почему мне было так трудно переводить его...
Вы собирались приехать в Москву в конце месяца; может быть, увидимся - или хотя бы услышимся? Буду рада. Поверьте, что меня по-настоящему тревожат и ранят все Ваши неудачи последних — да, уже лет!!! - и как же хочется, чтобы улеглись эти волны - или чтоб ожила эта мёртвая зыбь!
Сил и здоровья вам обоим!
Обнимаю Вас и Елену Владимировну. Пусть всё будет хорошо или хотя бы сносно!
Ваша АЭ
С.Н. Андрониковой-Гальперн
10 мая 1973
Дорогая моя Саломея, весточку я Вашу получила накануне отъезда в Тарусу, всегда хлопотного, а нынче — особенно, т. к. уже месяц непонятно (и сильно!) болит правая рука — отнимая (болью) и остатние силы, и «остатние» же умственные способности. Что в жизни сильнее боли? Душа? Но она и есть сплошная боль... Особенно в наши лета! Рада, что журнал «Звезда» добрёл до Вас с бедным и бледным моим отражённым Марининым светом1. О ней писать может только равный, а их нет, и поэтому вся она фильтруется через убожество пишущих — ужасно убого пишут многие и многие, и количество никак не переходит в качество. Я-то хоть знаю и понимаю её - а прочие вспо-минатели с неслышащими ушами и невидящими глазами!..2
Обнимаю Вас и всегда люблю.
Ваша Аля
