Он никогда не докучал ей своими страданиями и не собирался этого делать и впредь. Он будет зализывать свои раны в одиночестве и всякий раз встретит ее бодрой улыбкой, чтобы ей не пришлось в нем разочароваться.

Когда Джеймс сумел чуть-чуть остыть, когда немного затянулись рубцы, нанесенные войной, и ослабла горечь разочарования, он попытался спокойно разобраться в происходящем. Ни о чем другом, кроме Дианы, он думать не мог. Диана поглотила его целиком, всего без остатка, и это начинало его злить, несмотря на душевные муки. Он читал и перечитывал ее письма — увесистую связку, которую она попросила уничтожить, — и, встречая в них сладостные обещания, он ощущал, как крепнет в нем обида на жестокость судьбы. Если бы только у них было время найти свой естественный путь! Если бы пресса не пронюхала про их отношения, они, возможно, смогли бы вместе все уладить. А теперь Диана отступила. Теперь она была слишком занята и не могла с ним встречаться; она вела новую жизнь, в которой, как оказалось, ему нет места. Он чувствовал себя покинутым и одиноким. И, хотя признаться себе в этом было тяжело, его использовали и бросили, как ненужную вещь.

Ведь он делал все, что только мог, ради нее, ради ее счастья и благополучия. Но теперь, окрепнув, она могла пожинать плоды его труда с другим мужчиной. Теперь, когда она стала такой умудренной, и опытной, и еще более привлекательной, она ускользала из-под его влияния.

Он не мог, однако, понять, что Диана отвернулась вовсе не от него — в стремлении развить свои силы, в желании построить свою собственную новую жизнь ей нужно было отринуть свое прошлое во всех его проявлениях. Взрослея, она меняла круг общения. Не довольствуясь уютным кругом старых друзей, искренне любивших ее и всегда готовых помочь ей, она стала искать путь наверх, в блестящие сферы. Как могли ее новые друзья, такие, как досточтимая Роуз Монктон и неутомимая общественная деятельница леди Палумбо, разглядеть что-либо заслуживающее внимания в человеке вроде Джеймса Хьюитта? Он не отличался ни богатством, ни интеллектом. Откуда было им знать, что он добрый, надежный друг, сделавший много для того, чтобы Диана стала такой, какой они ее узнали и какой восхищались, что он помог ей собрать по крупицам обломки ее разбитого существа.

Джеймс, как и многие друзья Дианы, становился объектом внимания прессы. И когда они спрашивали у Дианы, как им быть, та беззаботно отвечала: «Поступайте, как сочтете нужным». Джеймс молчал, но другие, весьма близкие ее друзья вроде Кэролайн Бартоломью, были более откровенными. Поначалу Диана была довольна реакцией. Она чувствовала облегчение оттого, что мир наконец узнал шокирующую правду о ее браке и о ее болезни. И эта публичность ей явно пошла на пользу.

Но это оказалось западней, которая вскоре захлопнулась. Как-то незаметно облик немного таинственной, недоступной принцессы померк, и она предстала такой, какой и была на самом деле, — одинокой несчастной женщиной. Утраченного достоинства и превосходства было уже не вернуть. Она была унижена всеобщей осведомленностью о ее делах и сознавала, что последствия этого глубоко отразятся на ее жизни. Страна бурлила по поводу пошатнувшихся основ монархии, и дворец возложил всю вину на нее.

Диана отстранилась от своего прежнего круга. Джеймс не играл никакой роли в этих разоблачениях, но он был ключевой фигурой в ее судьбе. Помогая ей справиться с несчастьем, он стал свидетелем ее преображения. Диана чувствовала, что, если она желает совершить крутой поворот в своей жизни, если хочет вступить в новую полосу, ей следует оставить его позади, в прежней жизни.

Джеймс испытывал тяжкую, почти физическую боль, камнем сдавившую сердце, не дающую свободно вздохнуть. Трудно оплакивать потерю живого человека, и временами закрадывалась дикая мысль, что ему было бы проще, если бы Диана умерла. Тогда, по крайней мере, он бы твердо знал, что их любовь не вернуть, и постепенно сумел бы смириться со своей участью.

Но она была жива, и ему повсюду приходилось видеть ее. Каждый ее шаг документировался, каждая улыбка запечатлевалась кино- и фотокамерами. Он не мог забыть ее, не мог отделаться от сверлящей мысли, что, быть может, она еще вернется к нему. Он был парализован своим отчаянием. Боль была так сильна, что ему хотелось сделать ее еще сильнее. Он должен положить конец своим переживаниям, быть может, даже путем самоуничтожения.

В самые мрачные минуты его преследовала мысль, что его использовали, что он сделал свое дело и выброшен, как ненужная вещь. Диана встала во весь рост, а он повержен на колени.

Продолжая терзать себя, он доходил до мысли, что, не будь его, ту же роль мог исполнить и кто-нибудь другой. Она так нуждалась в поддержке, так жаждала любви, что всякий, кто оказался бы рядом, мог бы сделать то же, что и он. Но в глубине души он понимал, что это не так. Их свела сама судьба. Ему казалось, что он любил ее всегда, задолго до их встречи, казалось, что вся жизнь была лишь прологом к ней.

Диана тоже чувствовала это. Она не могла отпустить его и, как ни старалась, не могла выбросить его из сердца. У нее не было сил выпустить из рук последнюю связующую нить, и когда ей становилось страшно или одиноко, она натягивала ее, вновь обращаясь к Джеймсу.

В июне случилось несчастье с принцем Уильямом, который учился в школе в графстве Беркшир. Во время игры в гольф он получил серьезную травму головы. Диана обедала в «Сан-Лоренцо», когда ей сообщили об этом, и она тотчас поехала к сыну. Всю дорогу — из Королевской беркширской больницы в Рединге, куда Уильяма отвезли сначала, в лондонскую больницу на Грейт-Ормонд-стрит — ее не оставлял панический страх. И, стараясь не выдавать своего настроения, она утешала Уильяма и молилась про себя о том, чтобы только поскорее добраться до места.

Когда они приехали в больницу и Уильяма передали в надежные руки, она позвонила Джеймсу. Она нуждалась в поддержке и знала, что никто не сможет ее успокоить и утешить лучше него. Она застала Джеймса в Виндзорских казармах. Он услышал страх и отчаяние в ее голосе и испугался за нее. Он мягко напомнил ей, что всегда готов прийти ей на помощь, что она должна расслабиться, потому что за Уильямом обеспечен прекрасный уход. Он говорил ей о своей уверенности в том, что с Уильямом все будет в порядке, ведь он такой храбрый и крепкий мальчишка. А она должна держать себя в руках и не падать духом, хотя бы ради Уильяма. Она сделала все, что было в ее силах, и ей теперь остается только терпеливо ждать и молиться.

Диана сквозь слезы говорила, как ужасно беспокоится за здоровье Уильяма, как она безумно его любит и ее убивает мысль о том, что с ним может случиться что-то серьезное, что только в счастье и здоровье ее мальчиков видит она смысл жизни. Она простонала, что так страшно ей еще никогда не бывало.

О если бы только она могла взять на себя его боль, если бы только она могла вместо него лечь на операционный стол. И Джеймс слушал ее, как только он умел ее слушать, время от времени вставляя слова утешения, в которых она так нуждалась.

Почувствовав, как в ее голосе стихает тревога, он посоветовал ей пойти узнать о состоянии Уильяма и взял с нее слово держать его в курсе событий. Диана покорно подчинилась. В длинных коридорах больницы она почувствовала, что одиночество вновь подступает к ней, как тошнота. Весьма характерно, что Чарльза нет рядом и ей приходится самой справляться со своими страхами и болью. Ей вдруг отчаянно стало не хватать Джеймса — она хотела, чтобы он был рядом, хотела почувствовать его твердую руку, крепкие объятия.

Она теряла равновесие, и ей нужно было, чтобы он поддержал ее, не дал ей упасть. Она названивала ему через короткие интервалы из больницы или из машины, припаркованной рядом. Она жаловалась ему на Чарльза: все как всегда — в критический момент он ее оставил одну. Он не пожелал отказаться от посещения оперы. Она поняла, что ошибалась, полагая, что Чарльз перестал ее волновать. Она сказала, что Чарльз все еще обладает властью над ней, все еще разрывает ей сердце и беззащитность перед ним пугает ее и обескураживает.