Через два года после Парижа, уже в Нью-Йорке, когда, я посчитал, ей было лет двадцать пять, Манки пыталась покончить с собой и вскрыла вены. Это был итог ее романа с одним из великосветских кавалеров, которые болтаются в «Ле-Клаб», «Эль-Марокко», «Ле-Интердит». В результате она стала пациенткой знаменитого Морриса Френкеля, которого она называет Харп. «Ну почему мне попадаются не мужчины, а какие-то гнусные бессердечные говнотики? — плакалась она своему аналитику. — Вы знаете, почему? — Целых пять лет она дожидалась у него на кушетке, когда он ей скажет наконец, что же нужно сделать, чтобы выйти замуж и стать матерью. — Ответьте мне, Харп! Скажите уже что-нибудь!» Она бросала сеансы, как только на горизонте появлялся какой-нибудь рыцарь, но неизменно возвращалась на кушетку, потому что скоро оказывалось, что это очередной говнотик.

В этом смысле Манки решила, что я ей терапевтически полезен. Когда она высказала Хар-пу это предположение, он ей, разумеется, ничего не сказал, а только покашлял. У него на всё такие реакции: то он кашлянет, то вякнет, то икнет, и это всякий волен интерпретировать по-своему. Даже пукает, но уж это, я считаю, никак нельзя принять за одобрение, тем более что никому неизвестно, осознанно он портит воздух или непроизвольно.

— Ты мой маленький прогрессик, — мурлыкала она в минуты ласки.

Но когда эта киска бросалась в бой, то шерсть у нее становилась дыбом:

— Да пойми ты, надутый жиденок, что мне нужно замуж! Я тоже хочу быть порядочной! — шипела она.

Возможно, я был известным прогрессом в ее жизни, но и она в моей тоже! Разве у меня были такие девушки, как Манки? Разве будут? О ком я мечтал, кого я молил небо послать мне, когда мастурбировал в юности, во имя чего я принес в жертву галлоны спермы на белый алтарь унитаза? Я был маловерный, я уже было отчаялся, но бог услышал, и на тридцать втором году жизни я увидел ее на углу Лексингтон и Пятьдесят второй улицы — длинную, в золотисто-коричневом брючном костюмчике, с копной пушистых волос, — она останавливала машины с выражением нетерпения на маленьком личике. Задница ее показалась мне абсолютно фантастической.

А почему бы и не попробовать? Чего терять? Не молчи, сукин ты сын! Смотри, это же не попка а персик! Скажи ей!

— Привет, — сказал я ей, как старой знакомой.

— Чего тебе надо?

— Может, выпьем?…

— Вот это парень! — сказала она насмешливо.

Насмехается! За две секунды два раза обидела! Заместителя председателя Комиссии по правам человека! Целого города!

— А как насчет того, чтобы я полизал твою киску?

Бог мой! Что сейчас будет? Сейчас вызовет полицию, и это дойдет до мэра!

— Это уже лучше, — сказала она.

Мы сели в такси и приехали к ней домой, где она тут же разделась и приказала:

— Вперед!

Невероятно! Мне даже не верилось, что это происходит со мной. Я вправду лизал! Я действительно погрузился во влажный предмет моих грез! Я такое кино крутил у себя в голове с самых тех пор, когда начал играть своим членом.

— Теперь я, — сказала она. — Ты мне делаешь хорошо, я — тебе.

Ох, доктор! Когда она взяла меня в рот, я подумал, что, наверно, этому ее выучили в специальном колледже. Это же надо — весь член целиком! Какой рот! Какие способности! Но, с другой стороны, я думал: «Все! Хватит! Пора удирать! Еще неизвестно, кто она такая?»

Затем мы повели долгий и волнующий разговор обо всяких извращениях. Ей было интересно, не баловался ли я этим с мужчинами. Я сказал «нет» и в свою очередь, потому что ей очень хотелось, спросил ее про женщин. Она тоже ответила, что нет.

— А хотела бы?

— А ты хотел бы, чтоб я?…

— Конечно, хотел бы.

— И ты хотел бы смотреть на меня, когда я?…

— А почему нет?

— Ладно, я тебе это организую.

— Серьезно?

— Серьезно.

— Давай, я не против.

— Ну, еще бы, — саркастически усмехнулась она и рассказала, как совсем недавно, когда она лежала с температурой тридцать девять, к ней пришла знакомая парочка, муж и жена, чтобы приготовить ей поесть. После обеда они предложили ей посмотреть, как они трахаются. Она согласилась, и эти ребятки, сняв штаны, пристроились перед ней на ковре.

— Знаешь, о чем они меня попросили? Они настояли на том, чтобы я сидела в кровати, смотрела на них и ела бананы. Что это значит?

— Это, наверное, какой-то скрытый символизм.

— Что?

— А зачем же еще они тебе велели есть бананы?

— Понятия не имею! Может, чтобы слышать, что я тут, ведь я же жую, когда ем. Ладно, а ты только лижешь или трахаться тоже умеешь?

Колоссально! Вот она, настоящая Маккой! Это та самая шлюха из «Импаер бурлеск», только у той огромные титьки, но эта все равно очень классная!

— А как же!

— И я трахаюсь.

— Вот это совпадение! Какая удача! Как хорошо, что мы встретились!

Тут она впервые рассмеялась, но вместо облегчения я вдруг почувствовал, что в любой момент из ванной может выскочить огромный импотент и зарезать меня, или ее смех превратится в жуткую истерику — бог знает, что меня тут подстерегает? Может, она — проститутка, или нимфоманка, или заманивает таких, как я, в лапы какого-нибудь громилы-пуэрториканца, которому застрелить человека из-за сорока долларов в бумажнике и наручных часов — раз плюнуть?

— Слушай, — спросил я с присущим мне умным видом, — а ты так часто развлекаешься?

— Что? Что за сраные намеки? Ты что, бессердечный ублюдок? У меня тоже есть чувства!

— Прости, извини меня.

Я ожидал приступа негодования, но она заплакала. Тут невооруженным глазом видно, что эта девушка — как бы это помягче сказать? — психологически неустойчива. Нормальный человек на моем месте тут же быстренько натянул бы штаны и пулей вылетел вон, и был бы рад-радешенек, что остался жив. Но нормальные люди руководствуются здравым умом, у меня на его месте — какие-то страхи, которые во мне поселились с детства! Супер-эго! Тиран! Этого тирана я бы подвесил за ботинки — пусть бы повисел, пока не подохнет. Кстати, когда мы встретились там, на углу, кто из нас дрожал от страха, я или она? Я. А кто был дерзким и смелым? Она!

— Слушай, — сказала она, утираясь наволочкой, — я тебе наврала. Если тебе это интересно… Может, тебе это надо куда-то записывать…

— Про что?

Ну, подумал я, сейчас уж точно из ванной выскочит какой-нибудь черный — белые только глаза, зубы и ножик, а назавтра — заголовок: «ЗАМЕСТИТЕЛЬ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ КОМИССИИ ПО ПРАВАМ ЧЕЛОВЕКА НАЙДЕН БЕЗ ГОЛОВЫ ВОЗЛЕ ДЕВИЦЫ БЕЗ ЛИФЧИКА!»

— Честное слово, наврала!

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, потому ничего тебе сказать не могу.

— Да про то: меня никто не заставлял тогда есть банан, я сама захотела.

Поэтому я и прозвал ее Манки. Зачем ей понадобилось приукрашивать какие-то свои приключения? Я думаю, что это из области бессознательного. Представляете, ее снимают на углу, она готова на любой оральный контакт, но ей совершенно не хочется представать в глазах интересного незнакомца обыкновенной уличной членосоской, которая просто повернута на разных излишествах, она инстинктивно захотела выглядеть более сложной натурой. Она мгновенно вычислила, что эта встреча может изменить ее жизнь, то есть не нужно будет больше таскаться с нарциссическими плейбоями в костюмах от Кардена, ни с лихими рекламными агентами из Коннектикута, которые все сплошь женатые, — ни ланчей в «Серендипити» или стодолларовых обедов в ночном «Ле-Павильон» со старыми сладострастниками, производящими косметику. Она поняла, что всю жизнь мечтала о еврее, который будет добрым к жене и детям. Конечно, только добрый мужчина будет лизать ей пизду и давать полезные советы: что читать, за кого голосовать, как поступать разумно, а как ни в коем случае.

— Откуда ты это знаешь? — часто спрашивала она. — Это действительно так, или это только твое мнение?

— То, что я говорю, моя девочка, это — истина!

— Ты это сам обнаружил или где-то узнал? Тот самый еврей, который печется обо всех обездоленных целого города, целовал ее пипку! Тот самый, кто выступает по телевизору, кончил ей в ротик! Доктор, ее что, озарило? Она, что, все просчитала в одно мгновение прямо там, на углу Лексингтон-авеню? То есть я наивно к ней подхожу, а она уже видит наш уютный коттедж, где горит пламя в камине, где по стенам книжные полки, где няня ирландка купает малюток, чья мамочка, дочь шахтера из Западной Виргинии, некогда принадлежавшая к сливкам общества, бывшая манекенщица и половая извращенка, считающая себя жертвой дюжины форменных ублюдков, стройная и изящная, в пижаме от Сен-Лорана и мягких сапожках, читает роман Сэмюэла Беккета, а рядом с ней, на расстеленных шкурах, во всем своем еврейском просветительском великолепии курит трубку ее обаятельный седеющий супруг — тот самый, о котором все только и говорят — самый непогрешимый заместитель председателя какой-то Комиссии всего Нью-Йорка.