Маро спросил шепотом короля Франциска: «Не вернуться ли нам в Альказар, ваше величество?»

– Ничего другого не остается делать! – возразил с досадой Франциск.

Маро подошел к окну и, обращаясь к герцогу, сказал с вежливым поклоном:

– Позвольте поблагодарить вас за добрый совет. Мы решили отложить наш визит до следующего дня.

– Как вам будет угодно! – возразил герцог, удаляясь от окна.

Беглецы молча двинулись в обратный путь, подавленные и униженные постыдным исходом бегства. На этот раз они не встретили никаких препятствий и благополучно вернулись в замок.

Бюде первый прервал молчание.

– Во всяком случае, мы должны благодарить судьбу, – сказал он. – Наша попытка к бегству останется втайне. Герцог не мог заметить или сделал вид, что не заметил короля.

– Он не видел короля!.. Герцог – кровный дворянин и никогда не выдаст нашей тайны! – сказали Брион и Монморанси.

Король Франциск в это время молча сидел в углу, скрестив руки на груди, и едва заметно пожал плечами, слушая рассуждения молодых сеньоров. В его обращении не видно было и следа прежнего увлечения Хименой. Он казался задумчивым и почти не обращал внимания на молодую девушку.

– Вы напрасно утешаете себя благородством герцога! – сказал король. – Я не считаю нужным, чтобы мои поступки оставались в тайне, и не желаю зависеть от великодушия человека, который даже не принадлежит к числу моих вассалов. Мы не должны были решаться на подобный шаг, если у нас недостает мужества помириться с неудачей. Прежде всего, мы обязаны принять меры, чтобы молодая девушка, которая сопровождала нас, не поплатилась за наше бегство! Сделайте одолжение, герцогиня: если отец ваш будет допрашивать вас относительно сегодняшней истории, пошлите его ко мне, я сумею ответить ему. Мне кажется, что нам нечего обманывать себя относительно последствий нашего бегства. Это легкомысленное, незрелое предприятие разрушило нашу последнюю надежду; наше положение, несомненно, ухудшится. Император узнает о нашем подвиге, хотя не сделает на это ни малейшего намека, только теперь более, чем когда-либо, нам уже нечего ожидать от него уступок. Мы должны будем согласиться на самые постыдные условия мира или…

– Или?.. – спросила с беспокойством Маргарита.

– Или отказаться от французского престола, – продолжал король, – и навсегда остаться узником в Альказаре.

Это заявление встретило горячий протест со стороны присутствующих, но король, равнодушно выслушав все возражения, поднялся со своего места и вышел из комнаты.

Он не затворил за собой дверей, так что слышно было, как он медленно спускался по лестнице. Маргарита и графиня Шатобриан подошли к окну и горько заплакали, когда увидели высокую фигуру короля, который шел один по саду в мрачный Альказар, где, быть может, ему суждено было остаться на всю жизнь.

Король Франциск верно предугадал свою дальнейшую судьбу.

На следующий же день начались деятельные переговоры о мире, благодаря посредничеству Маргариты. Хотя французский король был податливее, чем когда-либо, и соглашался возвратить герцогу Бурбону его прежние владения в случае женитьбы последнего на Маргарите, но все это не имело никакого значения в глазах императора. Ни его собственное настроение духа, ни посторонние влияния не могли заставить его сделать малейшую уступку против тех условий, которые он предначертал себе относительно Франции.

Прошло два месяца в бесплодных переговорах; между тем погода становилась все суровее и мрачнее, что должно было неизбежно отразиться и на нравственном состоянии обитателей замка Инфантадо, который Франциск посещал теперь каждый вечер. Здесь опять около Маргариты группировался целый кружок, но взаимные отношения его членов становились все более и более натянутыми. Предполагавшийся брак между Маргаритой и Бурбоном не встречал больше одобрения со стороны короля и вряд ли мог состояться, потому что Маргарита не чувствовала к герцогу такой любви, которая устояла бы против всех препятствий. Тем не менее, она относилась к нему дружелюбно; его ухаживанье льстило ее самолюбию, и она надеялась с его помощью возвратить прежнее величие французскому престолу. Ввиду этого она старалась, чтобы Бурбон, приходивший почти ежедневно в замок, не встретился бы с королем. Хотя бывший вассал ревностно хлопотал о заключении мира и во время переговоров постоянно отстаивал интересы Франции, но король был непреклонен и не мог простить Бурбону его измены.

В этом случае король, по общечеловеческой слабости, был строже к другим, нежели к самому себе, и был убежден, что он сам не способен на подобный поступок, так как не принято называть изменой неверность относительно женщин. По временам он чувствовал искреннюю привязанность к графине Шатобриан и по-прежнему находил ее красивой и привлекательной, но она, вероятно, показалась бы еще более очаровательной, если бы он не был так уверен в ее любви. Он смотрел на нее как на законную жену и, хотя вполне признавал ее красоту и нравственные преимущества, но почти досадовал на нее, что она не подает ему никакого повода к неудовольствию, так как это внесло бы некоторое разнообразие в его скучное существование. Это было тем более необходимо для короля Франциска, что он привык к постоянным переменам, кипучей деятельности, движению на свежем воздухе. Он страдал от телесного и умственного бездействия, последствием которого было дурное расположение духа и эгоистическая сосредоточенность, которые делали его вдвойне неблагодарным и бесчувственным относительно близких ему людей. После неудачной попытки к бегству им овладели такие апатия и лень, что жизнь потеряла для него всякий интерес. Одно только присутствие Химены до некоторой степени развлекало его, и только она одна могла вывести его из дурного расположения духа. После вечера 18 сентября Химена всего один раз виделась наедине со своим отцом и разговаривала с ним. Он не напомнил ей ни одним словом об ее участии в неудачном бегстве, но только выразил желание, чтобы она переехала в Толедо, пока французы в замке Инфантадо.

– Графиня Шатобриан мой единственный друг, – возразила Химена. – Зачем хотите вы разлучить нас?

– Я не нахожу нужным распространяться о том, что эта дама занимает незаконное и не совсем похвальное положение в свете, но считаю своим долгом заметить, что это вовсе не подходящее знакомство для молодой герцогини Инфантадо.

– Она так несчастна, что было бы бессовестно с моей стороны, если бы я, которая так любит ее, отнеслась к ней таким же образом, как равнодушный свет.

– Ты напрасно упрекаешь свет в равнодушии! Говорят, что император Карл во имя нравственности будет настоятельно просить ее удалиться отсюда.

– О Боже! До какой жестокости могут дойти люди, имеющие власть…

– Ты забываешь, о ком ты говоришь!

– Графиня рано лишилась отца; мать и муж сурово обращались с ней; брат холоден к ней, а возлюбленный… – Химена не договорила своей мысли и заметила как бы про себя: «Вот покровительство и утешение, которое оказывают у нас одиноким женщинам!»

Герцог ушел и больше не напоминал дочери об отъезде. Если, с одной стороны, суеверный страх заставлял его желать удаления Химены, то с другой – упреки совести мешали ему сурово обойтись с ней. Он видел из ее ответов, что она сознавала свое печальное, неестественное положение, и потому не решился также намекнуть ей о злополучном бегстве, хотя узнал ее в тот вечер у ворот башни.

Химена редко бывала в комнатах герцогини Маргариты, так как сюда ежедневно являлся король после заката солнца, сначала для переговоров об условиях мира, а потом с исключительной целью поужинать или сыграть партию в шахматы с Монморанси, Брионом или Бюде, так как в последнее время он большей частью не был расположен беседовать о чем бы то ни было. Но сдержанность Химены не принесла желаемых результатов; король всегда спрашивал о причине ее отсутствия и посылал просить «маленького Давида», как он называл ее, «прийти к Саулу со своей цитрой и рассеять его меланхолию пением и игрой!» Если эта просьба оставалась безуспешной, то король сам отправлялся в ту часть замка, где Химена жила рядом с графиней Шатобриан, или заставлял свою возлюбленную позвать к себе молодую девушку в комнату с балконом.