Герцогиня Ангулемская, несмотря на безграничную любовь к сыну, не забыла своей роли правительницы и первая овладела собой. Зная, что всякое замедление может только усилить затруднительное положение государства, она приказала слуге придвинуть маленький стол к креслу, на котором сидела, и подать письменный прибор с судейского стола. Грудь ее высоко подымалась от волнения, но она писала твердой рукой. Стоявший возле нее Бюде, взглянув на начало письма, прочел: «Mon bon fils (Мой дорогой сын)» и мысленно решил, что правительница пишет королю Франциску, тем более что перо ее двигалось по бумаге без малейшей остановки. Она писала письмо за письмом. Одно из них было к императору: она умоляла его поступить по-королевски с ее сыном; другое – к начальнику Марсельской гавани, с приказом послать французские галеры к итальянской границе; остальные письма были адресованы к Лотреку, герцогу Вандомскому и к герцогу Гельдерну, с требованием собрать новые наемные войска. В этих письмах герцогиня Ангулемская выказала всю свою способность к правлению и редкое самообладание, которое было ей тем необходимее, что страшная весть о плене короля распространилась по городу с быстротой молнии, и можно было ежеминутно ожидать шумных проявлений неудовольствия со стороны толпы.Маргарита сидела неподвижно у стены, погруженная в свое горе. Она никогда не любила своего мужа, который теперь таким недостойным образом погубил ее брата и Францию; она принесла себя в жертву браку по приличию, и ее жертва не только оказалась напрасной, но принесла самые горькие плоды. Дюпра стоял на прежнем месте, у судейского стола, и с ужасом думал о том, что несчастье страны может повлечь за собой и его падение. До сих пор он заботился только о том, чтобы заслужить благосклонность королевского дома, и из желания угодить королю и правительнице обходился деспотически с парламентом. Зная хорошо настроение парламента, он не мог сомневаться, что с этой стороны ему грозит неминуемая опасность потерять свое высокое положение и даже, быть может, свободу и жизнь. Флорентин также чувствовал некоторое беспокойство, потому что желание правительницы послать Франциску к королю не предвещало ему ничего хорошего. Один Бюде радовался благоприятной перемене, которая могла произойти от этого в судьбе графини Шатобриан. Он надеялся, что с ее возвышением исполнится его заветная мечта – ввести основательное образование во Франции и произвести реформу в католической церкви. Хотя он искренне любил короля и более чем кто-нибудь сожалел о постигшей его участи, но как ученый-теоретик не придавал особенного значения последним политическим событиям, предполагая, что все уладится само собой и для Франции наступит золотой век с распространением высшего образования среди народа. Ему и в голову не приходило, что фанатики господствующей религии могут воспользоваться бедственным положением страны для окончательного уничтожения реформации и что теперь для короля, более чем когда-либо, выгодный политический брак сделался настоятельной необходимостью. Занятый своими предположениями, он внимательно следил за каждым движением правительницы, выжидая момент, когда она перестанет писать, чтобы заговорить с нею. Он был уверен, что мать короля с радостью согласится на его предложение ехать за Франциской с герцогиней Алансонской и позволит ему проводить обеих женщин к королю.
Но правительница не переставала писать; и только скрип ее пера и однообразный шум падавшего дождя нарушали тишину парадной залы отеля Турнель.
Бюде, стоя спиной к выходной двери, вдруг заметил по беспокойству, выразившемуся на лице Дюпра, что произошло нечто необыкновенное. Оглянувшись, он увидел черные фигуры членов парламента, которые входили один за другим в залу и становились полукругом у дверей.
Правительница не заметила их и продолжала писать.
Дюпра сделал движение, как будто хотел присоединиться к своим товарищам, но тотчас же отказался от своего намерения. Неизвестно, боялся ли он потревожить правительницу или его приковали к месту ледяные взгляды тех людей, над которыми он до сих пор властвовал безгранично.
«Не желал бы я быть на его месте, – подумал Бюде, вглядываясь в бледное лицо Дюпра. – Видно, упреки совести не пустое слово! Даже этот бессердечный и смелый человек сделался робким и застенчивым…»
Наконец правительница подняла голову и увидела черные фигуры членов парламента. Их появление поразило ее, как неожиданный удар грома, потому что в этом заключался протест против ее правления; она знала, что это послужит началом трудной борьбы, где ей придется шаг за шагом отстаивать свою власть. Но она обладала достаточной силой воли, чтобы скрыть свою тревогу, и бросила смелый, вызывающий взгляд на мрачные морщинистые лица своих противников. Привычка властвовать играет важную роль в умении пользоваться властью. Члены парламента вполне сознавали правоту своего дела, но полувопросительный, карающий взгляд правительницы привел их в смущение, и они почувствовали себя в положении подсудимых. Она не сказала им ни одного слова, но подозвала слугу и отдала ему немое приказание жестом руки.
Слуга вышел. Правительница медленно сложила письма одно за другим, а затем подошла на несколько шагов к представителям парламента. Вице-президент счел эту минуту удобной, чтобы начать свою речь, но она остановила его.
– Подождите немного, – сказала она, – я должна кончить дела более важные, чем выслушивать ваши сожаления о постигшем нас несчастье.
– Мы пришли не для этой цели, а хотели…
– Вы верны себе! – продолжала правительница, вторично прерывая вице-президента. – И всегда придумываете какие-нибудь затруднения. Само собой, разумеется, что в минуту, когда государство в опасности, вы первые употребите все усилия, чтобы посеять раздор, хотя вам хорошо известно, что теперь согласие необходимее, чем когда-либо. Благодаря этой незавидной роли вы были удалены от власти и в недалеком будущем окончательно потеряете всякое значение, если будете действовать тем же способом…
Слуга принес канделябр с двумя зажженными свечами и поставил на стол, где лежали письма, написанные правительницей, затем положил сургуч, печать и шелковые шнурки. Правительница села у стола и начала перебирать письма, но, услышав шум, остановилась. В залу вошла толпа прилично одетых горожан и остановилась у дверей, возле членов парламента. Это были представители парижского муниципалитета; правительница знала, что и они явились не с целью выражать ей свои соболезнования по поводу плена короля. Нервное подергивание ее губ ясно показывало, что она не чувствовала в себе достаточно силы, чтобы преодолеть все те препятствия, которые она встретила на своем пути, и видела, что ей придется поневоле сделать некоторые уступки. Но ей нужно было выиграть время, чтобы обдумать свое настоящее положение, и она с видимым равнодушием занялась отправкой писем. Запечатав первый пакет, она велела позвать приехавшего гонца, стоявшего в углу залы, и, подавая ему открытый лист с королевской печатью, сказала:
– Ты получишь щедрую награду за свою услугу. Хотя ты принес нам печальную весть, но все-таки несчастье не так велико, как мы воображали себе. Окажи нам еще услугу и доставь это письмо в Мадрид. Чем быстрее исполнишь ты наше поручение, тем скорее вернется французский король в Париж. Возьми этот лист и поезжай с Богом!
Гонец, едва передвигавший ноги от усталости, вышел из залы с низким поклоном.
Правительница запечатала еще три письма и передала их слуге.
– Вот это письмо, – сказала она громким голосом, – ты отправишь немедленно герцогу Гельдерну; пусть посланный летит стремглав и передаст от меня герцогу, чтобы он, не теряя ни минуты, привел в Париж своих немцев; это письмо ты пошлешь герцогу Ги-зу, он также должен привести сюда войско из Шампани; а это – графу Лотреку де Фуа, которому я отдала приказ занять Савойскую границу!
Слуга вышел; но правительница все еще стояла спиной к дверям и, машинально взяв со стола незапечатанное письмо, разглядывала его. Между тем дождь все усиливался; две восковые свечи тускло освещали мрачную залу.
