– Жена нужна сеньору, чтобы поддержать честь его дома; но мы не может идти против судьбы…
– Нет, Брезе, судьба тут ничего не значит. Если со мной случилось несчастье, то я властен, по крайней мере, распорядиться своей будущностью! Я решил и дал себе клятву и повторяю ее перед портретами моих предков: если моя жена еще раз отвергнет мою руку и не вернется домой, то я предам ее суду, как это делали в старину бретонцы с неверными женами, а затем прикажу моим слугам умертвить ее. Да поможет мне Господь исполнить это!..
При последних словах графа Шатобриана над замком разразился такой сильный удар грома, что все задрожало в комнате. Маленькая Констанция с криком бросилась к отцу, который сам побледнел как смерть, потому что портрет его старейшего предка, освещенный яркой молнией, зашевелился на стене и с треском упал на пол.
В этот момент в комнату вошел Жилловер с факелом в руке и ввел Батиста!
Последний подошел к графу и подал ему письмо со словами:
– Не моя вина, граф, если ваша супруга велела втайне передать мне это письмо…
Граф поспешно распечатал письмо, не обращая внимания на печать.
Письмо заключало в себе известие о смерти старой графини Фуа и приказ Батисту привести во что бы то ни стало маленькую Констанцию в замок Фуа, где он должен был передать ее на попечение Марго.
Вряд ли кто взялся бы написать историю безмятежной любви! Что можем мы сказать о первых месяцах, проведенных королем и Франциской в Фонтенбло! Король обладал в высшей степени счастливой способностью предаваться всецело поглощавшему его интересу и забывал ради него остальной мир. Он не задавался мыслью о том, что скоро наступит конец и этой любви, хотя по опыту знал, как непрочны все его даже самые сильные привязанности. Он не думал об этом, потому что чувствовал в себе достаточно энергии, чтобы создать себе новое жизненное наслаждение взамен утраченного. Что касается графини Шатобриан, то она была из тех исключительных натур, для которых не существует мимолетной любви и которые, отдавшись однажды любимому человеку, отдаются ему навсегда и не признают иных пределов своей любви, кроме смерти. Чем труднее была для Франциски борьба с долгом и нравственными понятиями, тем легче овладела ею страсть, когда она потеряла веру в прежние убеждения. Чувственность, возбужденная объятиями Флорентина, заговорила в ней с неудержимой силой при выздоровлении от продолжительной нервной болезни.
Она спокойно поселилась в Фонтенбло, куда привез ее король, и, не считая нужным скрывать свою связь, сделалась его неразлучной подругой. В ее обращении с окружающими не было и тени прежней застенчивости и нерешительности; по своим теперешним понятиям, она совершенно законным образом приобрела власть и высокое положение в свете, потому что они достались ей по праву любви.
Герцогиня Ангулемская, мать короля, с неудовольствием заметила резкую перемену в обращении молодой женщины и при всяком удобным случае называла ее высокомерной тварью и хитрой змеей, которая в Блуа кокетничала кротостью и невинностью, а теперь разыгрывает роль настоящей королевы. Даже Дюпра в первые месяцы был в нерешительности: не примкнуть ли ему к восходящему светилу и изменить герцогине Луизе, которая в это время потеряла всякое влияние при дворе. Но скоро у Дюпра явились личные поводы к недоброжелательству относительно графини Шатобриан, потому что родные Семблансэ обратились к ней с просьбой о ходатайстве и она обещала им свою помощь, равно как и Диане Брезе, которая умоляла ее в своих письмах заступиться за несчастного графа Сен-Валлье. Дюпра не понимал смелой логики любви и, будучи убежден, что уверенность графини происходит от каких-то таинственных, неизвестных ему причин, не решался открыто сопротивляться ей. Он не отговаривал короля, когда тот приказал облегчить участь Семблансэ и Сен-Валлье, и даже в угоду графине Шатобриан согласился, чтобы суд над этими лицами был отложен на некоторое время. Из-за этого неприязнь герцогини Ангулемской к Франциске дошла до непримиримой вражды, потому что с потерей дружбы Дюпра она лишалась главной опоры, а помилование Семблансэ неизбежно повело бы к обнаружению ее наглого обмана.
Герцогиня скоро догадалась о причине колебаний Дюпра и употребила все старания, чтобы убедить его, что самоуверенность графини не что иное, как недостаток опытности и бесстыдство, свойственное всем выскочкам. Она красноречиво доказывала Дюпра, что король, которому грозила опасность со стороны Испании, Германии и Англии, не мог быть настолько опрометчив, чтобы при новой женитьбе отказаться от всяких политических преимуществ и вступить в брак с незначительной бретонской графиней, которую он может иметь при себе помимо супружеских обязательств.
– Разве мой сын, – добавила она, – станет придерживаться мещанских нравов и забудет когда-нибудь о своем высоком положении и возможности менять женщин сколько ему вздумается? Кажется, до сих пор его нельзя было упрекнуть в постоянстве. Советую вам, Дюпра, теперь же сделать выбор между мной и этой тварью; в случае малейшей медленности с вашей стороны мне будет нетрудно уничтожить вас. Я могу смело признаться в моих прегрешениях: король поневоле простит матери, но при этом неизбежно обнаружатся некоторые из ваших деяний и вам нелегко будет оправдать себя, потому что король ненавидит вас.
Эти доводы окончательно убедили Дюпра, и он решил перейти на сторону герцогини. Таким образом, не прошло и двух месяцев после водворения Франциски в Фонтенбло, как уже враги ее трудились всеми силами над ее свержением. К числу их принадлежал и Бонниве, который отправился в итальянский поход в качестве главнокомандующего. Герцогиня могла смело рассчитывать на его помощь. Легкомысленный и равнодушный, он не способен был ни на какую серьезную привязанность и не принимал в соображение, что красивая графиня еще недавно нравилась ему. Это обстоятельство, напротив того, еще больше усиливало его неприязнь к ней, потому что при своем тщеславии он не мог примириться с мысль, что женщина, которую он вывел в свет и за которой ухаживал, была постоянно равнодушна к нему и даже обходилась с ним свысока. Он охотно взялся исполнить поручение герцогини найти новую любовницу королю, тем более что это вполне подходило к его роли фаворита. Если бы король Франциск отличался постоянством в своих привязанностях, то это было бы крайне невыгодно для Бонниве. Чем изменчивее было расположение духа властелина и разнообразнее его желания, тем больше представлялось случаев для слуги выказать свое усердие и тем значительнее становилась ожидавшая его награда. Если французское дворянство имело повод сомневаться в предводительских способностях Бонниве, то герцогиня нисколько не ошиблась, поручив ему отыскать в Италии красавицу, способную прельстить сердце короля.
Относительно Бриона герцогиня держалась совсем иного способа действий.
Она скоро заметила его склонность к Франциске, и ей не стоило особенного труда еще больше воспламенить эту любовь и довести влюбленного юношу до какой-нибудь выходки, которая поставила бы в неловкое положение графиню и возбудила ревность короля. Но герцогиня Луиза была слишком опытна и, зная, что ревность поддерживает любовь, употребила все свое влияние на сына, чтобы Брион был послан в Италию.
Таким образом, Франциска в лице Бриона лишилась не только защитника и друга, но и человека, который искренне восхищался ею.
Последнее было особенно важно для герцогини, которая, изучив до тонкости характер своего сына, знала, что он переставал дорожить вещью, когда видел, что другие не придают ей никакой цены. Король был слишком увлечен Франциской, чтобы можно было рассчитывать на очень скорое охлаждение, но герцогиня приняла меры, чтобы всякий раз, когда речь заходила о преимуществах молодой графини, ее сын встречал ту принужденную похвалу, которая лучше всего доказывает властелину, что с ним соглашаются только из желания угодить ему. Пылкие художественные натуры не могут обойтись без одобрения окружающих лиц; это одобрение составляет для них необходимый элемент при всяком наслаждении. Их привязанность слабеет, когда никто не завидует ей, и улетучивается все более и более по мере того, как для них становится очевидным, что другие не разделяют их вкуса.
