Она замаскировала горький вкус разочарования за покашливанием. Должно быть, он отчаянно нуждается, если заходит так далеко ради этого интервью. Она понятия не имела, сколько зарабатывают журналисты, но неужели ему так необходимо это место? Конечно же она помнила все. Он рассказывал про свой будущий путь вплоть до самой вершины – прославленного журналиста крупнейших лондонских газет. Его имя на первых страницах солидных изданий, которые его отец читает в машине, пока ждет клиентов с заседаний и светских раутов.

Возможно, он по-прежнему жаждал успеха, который ускользал от него. И это интервью поднимет его еще на одну ступеньку длинной шаткой лестницы к вершине.

Она знаменитость, чем круче история, тем больше золотых звездочек окажется на листе, где подсчитываются его бонусы. И все. Ничего личного. Он убежал от нее при первой возможности, убежал воплощать свою драгоценную мечту. Она ничего ему не должна.

– Так же как раньше? В твоих мечтах, – пробормотала Эмбер очень тихо, но так громко, чтобы он расслышал. – Этот твой редактор действительно давит на тебя, если ты прибегаешь к этому.

Сэм не стал обращать внимания на колкости.

– Да, в отличие от некоторых, я нуждаюсь в работе, и мне непонятно, почему ты бросаешь свою. Ты всегда отличалась эксклюзивностью стиля, Эмбер, но прекратить выступления в двадцать восемь? Для этого требуется особая дерзость. Я восхищаюсь! Или… – он кивнул на ее руку в гипсе, прищурив глаза, – или все это из-за руки?

– Нет, – прошептала Эмбер. – Никакой связи с переломом.

– Рад это слышать. Однако многие считают, что ты используешь это заявление, чтобы начать своего рода войну ценовых предложений между конкурирующими оркестрами по всему миру. Этот рекламный трюк довольно часто используют.

– Я не использую. И не стану больше выступать. По крайней мере, не планирую. – Эмбер отвернулась, чтобы Сэм не заметил замешательство, неуверенность в том, как сложится дальнейшая жизнь.

Она еще в больнице приняла решение закончить выступления и предполагала, что простое заявление для прессы окажется самым легким способом закрыть эту часть своей жизни. Ее агент не был в восторге, конечно, но у него другой талант – его книги и устойчивый доход от ее записей и других контрактов. Она не потеряла для него своей ценности.

Музыка была ее жизнью, и мысль о том, что она никогда больше не будет выступать на публике, до сих пор вызывала беспокойство. Игра на фортепьяно – единственное, в чем она преуспела. Единственный способ завоевать похвалу матери.

Конечно, Джулия Сван больше обрадовалась бы, если бы дочь выбрала скрипку, пойдя по ее стопам, но очень скоро выяснилось, что маленькая Эмбер не питает склонности к иному инструменту, кроме фортепьяно.

Для девочки, в жизни которой слишком часто менялись дома, школы и отчимы, музыка оставалась одним из немногих постоянных величин. Игра на фортепьяно стала оправданием, спасением, убежищем. Она получала от игры и любовь, и преданность, и сочувствие, которых недоставало в жизни с резкой и требовательной матерью.

Она трудилась все упорнее и упорнее, чтобы преодолеть технические недостатки и превзойти других. Это давало выход боли и подавляемому гневу. Всему, что мучило и тяготило. Мать ее никогда не понимала, и когда Эмбер попыталась объяснить ей все в больнице, тоже не поняла. В бесконечных записках, посланиях по электронной почте, ночных звонках мать продолжала отговаривать ее, то умоляя, то настоятельно требуя.

Эмбер всегда находила в музыке радость. В отличие от матери, она не жаждала признания и обожания, а просто любила музыку и с радостью погружалась в ее эмоциональную власть.

Сэм Ричардс оказался единственным человеком на земле, который понял ее без слов. Ему не требовалось ничего объяснять. До этого момента она думала, что связь между ними исчезнет с годами, проведенными врозь.

Она ошибалась.

Сэм смотрел на нее тем напряженным пристальным взглядом, который всегда заставлял ее трепетать от восхищения и с нетерпением ждать, когда они останутся наедине, и тут на мгновение ее решимость поколебалась.

Обдумывать планы реванша над ним было легко и логично. Но сейчас сама мысль о мести показалась жалкой и оскорбительной. За прошедшие годы она приняла множество неправильных решений, и была в состоянии простить Сэму ошибки юности.

Эмбер уже хотела вымолвить слова прощения, но Сэм наклонил голову, и, потерев подбородок, произнес:

– Тогда, полагаю, это вопрос денег.

Вот оно. Словно удар, пощечина наотмашь.

– Хочешь поговорить о мзде, которую ты взял у моей матери, чтобы оставить меня одну и уехать из Лондона? – Нижняя губа окаменела, но Эмбер удалось выдавить слабую улыбку. – Ради новой карьеры, конечно.

Его лицо перекосило, губы дрогнули.

– На самом деле я больше думал о щедром пожертвовании, которое газета внесет на вашу любимую благотворительность. Хотя могу представить – мы не единственные, кто готов предложить это тебе. Не то чтобы ты нуждалась в деньгах, конечно. Или в славе.

– Ты считаешь, что мне не нужна слава?

– Она у тебя уже есть. Твое лицо на афишах, рекламных щитах и автобусах, твой последний диск вошел в десятку лучших, ты побила все рекорды по числу поклонников в социальных сетях. Слава, популярность – не твоя проблема, Эмбер.

– Это все связано с работой. Я ведь в сфере индустрии развлечений. Поправка. Была. Теперь меня это больше не интересует.

– Тогда оставим это. Итак, почему ты тогда обсуждаешь со мной возможность интервью? Принимая во внимание, что не нуждаешься в славе.

– Простая логика. Я думала, прессе все наскучит недели через две и она перекинется на какого-нибудь другого музыканта. Но я ошиблась. Сегодня утром меня чуть не разорвала толпа у студии грамзаписи. – Она помахала рукой в воздухе. – Одно интервью. Один журналист.

Сэм засунул руки в карманы джинсов, улыбку сменила настороженность.

– Погоди-ка. Ты предлагаешь мне эксклюзив? В чем подвох?

– Какой ты подозрительный! Просто хочу дать интервью именно тебе. – Она откашлялась и склонила голову набок, прекрасно осознавая, что он весь во внимании. – Но существует несколько условий, которые нам следует согласовать до того, как я начну говорить под запись.

– Условия. Вот тут-то, видимо, ловушка.

– Предпочитаю рассматривать их как условия деловой сделки. Ты делаешь что-то для меня, я делаю что-то для тебя. Насколько я поняла, часть моих предложений покажется тебе достаточно заманчивой. Не передумал?

– Ага. Теперь мы подошли к сути. Ты знаешь, у тебя преимущество, поэтому пришла сюда злорадствовать?

Слова застряли в горле. Неужели он действительно так думает? Воспринимает ее избалованной куклой, которая явилась к нему, чтобы впечатлить своими достижениями.

– Я не настолько изменилась, Сэм. Тебе нужно интервью со мной, мне необходимо кое-что сделать, и в этом ты можешь мне помочь. Все очень просто.

– Просто? Никогда ничего не было просто, когда дело касалось тебя, Эмбер.

Сэм широко раскинул руки и облокотился спиной о верстак, бицепсы напряглись и отчетливо проступили сквозь футболку. Сердце ее заколотилось, она ощутила, что лицо заливает краска, в то время как он тщательно ощупывает ее взглядом. Можно сослаться на горячее майское солнце, но кого она пытается одурачить?

Он был первым, кто заставил ее испытывать трепет. Кроме него в ее жизни было всего двое мужчин. Все красивые как боги, крепкие и сильные, энергичные и напористые, и очень далекие от мира музыки. Каждый из них как вихрь подхватывал ее и стремительно вовлекал в свой мир, не давая опомниться и подумать, что она делает и есть ли хоть малейший шанс у этих отношений. Стоит ли удивляться, что все кончалось расставанием и слезами, изумлением и замешательством, бесконечными вопросами, как все случилось и почему. Совершенно ясно одно: Сэм первый и бесполезно заново переживать боль, чтобы поменять соотношение очков в матче-реванше.

Время принятия решения.