ОНА: Не понимаю.
ОН: И не поймете.
ОНА: Да, не пойму, если вы не расскажете. Может быть, передумаете и не откажетесь еще и от разговоров?
ОН: Продумываю этот вариант. И поэтому все еще с вами.
ОНА: Что ж… мне лестно. А если и в самом деле вы столько времени прожили в одиночестве, то особенно лестно.
ОН: Джейми. Джейми Логан. Джейми Хэлли Логан. Вы владеете языками, Джейми?
ОНА: Посредственно.
ОН: Но по-английски говорите хорошо. Мне нравится ваш техасский акцент.
ОНА (со смехом): Приехав в Гарвард, я немало потрудилась, чтобы избавиться от техасского акцента.
ОН: Правда?
ОНА: Да. Я старалась.
ОН: Мне кажется, естественнее было бы его обыгрывать.
ОНА: Нет, это было сродни желанию никому не рассказывать о своем дебютантстве. Сродни желанию молчать о членстве в загородном клубе, который посещают оба Джорджа Буша.
ОН: Но он все же чувствуется.
ОНА: А я прикладываю усилия, чтобы этого не было. Пользуюсь им только в шутку. Приехав в Гарвард, я говорила «привеет», но быстро от этого отучилась.
ОН: Жаль.
ОНА: Но ведь я никого не знала, мне было всего восемнадцать. Я вошла в холл Уигглсуорта, все ко мне повернулись, и когда я сказала: «Всеем привеет», они сочли меня жуткой провинциалкой. Больше я уже никогда так не говорила. На фоне основной массы тамошних первокурсниц я была очень наивной. На фоне тех, кто окончил подготовительные школы Манхэттена, действительно была провинциалкой. И очень пугалась. Если теперь акцент проскальзывает, это связано с тем, что я вся на нервах. Возможно, сегодня он слышен отчетливее. Когда я нервничаю, он всплывает на поверхность.
ОН: Вы ловите все оттенки. И всему находите объяснение.
ОНА: Я знаю себя. Неплохо. Так мне кажется.
ОН: Это три утверждения. Я знаю себя. Неплохо. Так мне кажется.
ОНА: А знаете, кто пользуется этим методом? Конрад.
ОН: Вы говорите о триадах.
ОНА: Да, о триадах Конрада. Вы на них обращали внимание? (Протягивает руку к стеклянному кофейному столику и вытаскивает из-под какого-то журнала книгу в бумажной обложке.) «Теневая черта». Поскольку вы о ней упомянули, я пошла в «Барнс и Ноубл» и купила. Вы абсолютно точно процитировали тот кусок. Какая у вас отличная память!
ОН: Только на книги. А вы всё схватываете на лету.
ОНА: Послушайте вот это! Все ощущения построены на триадах. Страница тридцать пятая. Герой впервые в жизни получил капитанский патент и находится в эйфории. «Я поплыл вниз по лестнице. Я выплыл из величественных казенных дверей. Я поплыл дальше». Страница сорок седьмая. он по-прежнему в вихре восторга. «Я думал об этом еще не виденном мной моем корабле. Это и радовало, и дразнило, и захватывало». Страница пятьдесят третья, описание моря. «Безмерность, в которой царит покой, в которой расплываются воспоминания, в которой тонут мысли о жизни». Конрад постоянно пользуется этим приемом, особенно ближе к концу. Страница сто тридцать первая: «Но я скажу вам, капитан Джайлс, что я чувствую. Я чувствую себя старым. И, наверное, так и есть». Страница сто тридцатая: «Он был похож на страшное, искусно сработанное пугало, поставленное на корме отмеченного смертью судна, чтобы отпугивать морских птиц от мертвых тел». Страница сто двадцать девятая: «Жизнь — эта полная опасностей, тяжкая жизнь — казалась ему несомненным благом, и забота о себе поглощала его целиком». Страница сто двадцать пятая: «Мистер Берне заломил руки и неожиданно выкрикнул». Первое: «Но как ввести судно в гавань, сэр, ведь у вас нет людей!» Следующий абзац — второе: «И мне нечего было ответить». Затем третье: «Но спустя часов сорок это было сделано». И потом — новый круг. На той же странице сто двадцать пятой. «Никогда не забуду эту последнюю ночь, темную, ветреную и звездную. Я вел корабль». Еще несколько предложений — и абзац, который начинается словами: «А я вел корабль…»
(Все это, включая чтение Конрада, — флирт.)
ОН: Прочтите его целиком.
ОНА: «А я вел корабль, слишком усталый, чтобы тревожиться, слишком усталый, чтобы думать связно. Были моменты, когда я чувствовал мрачный восторг, но потом сердце падало при мысли о кубрике на другом конце темной палубы, полном страдающих лихорадкой людей, кое-кто из которых умирал. По моей вине. Но это неважно. Угрызения подождут. Сейчас я должен вести корабль». Я могла бы читать и дальше. (Откладывает книгу.) Мне нравится читать вам вслух. Билли не любит, когда ему читают.
ОН: Вести корабль. Я должен вести корабль. А еще что-нибудь у Конрада вы читали?
ОНА: Читала. Довольно много.
ОН: И что понравилось больше всего?
ОНА: Знаете повесть, которая называется «Юность»? Она изумительна.
ОН: А «Тайфун»?
ОНА: Потрясающ.
ОН: Когда в Техасе вы лежали в бикини возле бассейна загородного клуба среди других дочек миллионеров, вы что-то читали?
ОНА: Забавно, что вам пришел в голову этот вопрос.
ОН: Вы были единственной, кто читал?
ОНА: Да, именно так. Когда я была девчонкой, совсем девчонкой, случилась нелепейшая история. Однажды меня застукали, и это было так стыдно, что я опомнилась. Прежде я вкладывала книгу в журнал «Семнадцать», так что никто не видел, что я читаю. А тут перестала. Выяснилось, что быть пойманной куда стыднее, чем читать открыто, и я перестала маскироваться.
ОН: А что за книги вы вкладывали в «Семнадцать»?
ОНА: Когда меня застукали, мне было тринадцать лет, и я читала «Любовника леди Чаттерлей». Все надо мной потешались, хотя если б взялись читать, сразу же обнаружили бы, что это покруче «Семнадцати».
ОН: Вам нравился «Любовник леди Чаттерлей»?
ОНА: Я люблю Лоуренса. Но «Любовник» стоит не на первом месте. Жаль вас разочаровывать, но я — в том возрасте — не сумела прочувствовать эту книгу. «Анну Каренину» прочитала в пятнадцать. К счастью, позднее перечитала. Вечно читала книги, до которых еще не дотягивала. (Смеется.) Но вреда это не принесло. А вот интересно: что я читала в четырнадцать? Томаса Харди. Да, я читала Томаса Харди.
ОН: Что именно?
ОНА: Сначала «Тэсс из рода д'Эрбервиллей». Потом… как же он назывался, этот другой роман? Странность какая-то. Я не о «Джуде Незаметном», о другом…
ОН: Пытаетесь вспомнить тот, где метят овец? «Вдали от обезумевшей толпы»?
ОНА: Да, разумеется, «Вдали от обезумевшей толпы».
ОН: А есть и еще один, где овец метят красным. И работа героя — ставить такие метки. Как эта книга называется? Там очень важна героиня, трагическая героиня. Ох, моя память!
(Но она даже не слышит этой трехсложной жалобы. Слишком увлечена воспоминаниями о своих четырнадцати годах. И с какой легкостью вспоминает!)
ОНА: «Грозовой перевал». Очень понравился «Грозовой перевал». Я была тогда чуть моложе, двенадцать или тринадцать. Прочитала «Джейн Эйр» и сразу взялась за него.
ОН: А теперь о мужчинах.
ОНА (с легким зевком, непринужденно): Это что, собеседование с работодателем?
ОН: Да, я пытаюсь выяснить, пригодны ли вы для работы.
ОНА: Какой работы?
ОН: Уйти от мужа, который вас обожает, к человеку, которому вы сможете читать вслух.
ОНА: По-моему, вы безумны.
ОН: Безумен. Ну и что? И находиться здесь — безумие. Безумием было приехать в Нью-Йорк. Безумна причина, заставившая меня приехать. Безумие сидеть здесь и разговаривать с вами. Сидеть и не иметь возможности уйти. Я не могу встать и уйти сегодня, не мог встать и уйти вчера и потому провожу собеседование, пытаясь определить, пригодны ли вы для работы, которая требует бросить вашего молодого мужа ради посмертного существования с семидесятиоднолетним. Так что давайте продолжим. Интервью продолжается. Рассказывайте о мужчинах.
ОНА (мягко и как бы механически): Что вы хотите знать?
ОН (так же мягко): Я хочу умирать от ревности. Расскажите мне обо всех своих мужчинах. Про теннисиста из Тулэйна, который однажды летом так глубоко засунул вам в горло пенис, что вас, четырнадцатилетнюю, вывернуло от рвоты, я уже знаю. И хотя слушать это было тяжеловато, все же хочу знать больше. Расскажите еще. Расскажите мне всё!
