Да, вне сомнения, Климан — ее любовник. Она так привыкла врать Билли, чтобы скрыть встречи с Климаном, что врала и по поводу меня. Как раньше врала мне по телефону касательно Климана. Или все так, или я до того ослеплен страстью, что полностью зациклен на одном, чего не случалось уже много лет. А ведь вполне вероятно, что она лжет молодому мужу, потому что так проще, чем пускаться в объяснения, когда я здесь, а он за много миль.

Любое слово или поступок Джейми, включая невинный треп с Билли по телефону, мгновенно вызывали у меня неадекватный отклик. Мне было не расслабиться ни на секунду. Я чувствовал себя так, словно первый раз в жизни пленился женщиной. Или последний раз. И то и другое поглощает тебя целиком.

Я ушел, не посмев к ней прикоснуться. Не посмев прикоснуться к ее лицу, хотя во время разговора, который она сочла нужным назвать допросом, оно было так близко. Не посмев легким движением дотронуться до длинных волос. Не посмев приобнять ее за талию. Не посмев открыть рот и сказать, что мы прежде встречались. Не посмев вымолвить слов, которые калека вроде меня может сказать пленительной женщине на сорок лет моложе и не сгореть со стыда за то, что терзается искушением испытать тот восторг, что уже недоступен, и то наслаждение, что мертво. Ничего не было между нами, кроме коротенького досадного разговора о Климане, Лоноффе и, возможно, имевшем место инцесте, и все равно я пропал.

В семьдесят один год я узнавал, что значит потерять голову. Видел, что, как ни странно, процесс самопознания не завершен. Убеждался, что драмы, которые, по всеобщему мнению, обрушиваются на тех, кто едва начинает жить — на подростков, юнцов, вроде стойкого, впервые идущего в рейс капитана из «Теневой черты», — могут произойти и со стариками (включая тех, кто насильственно застрахован от всех вариантов развития драмы), и даже в тот момент, когда они готовятся уйти из жизни. Кто знает, может, главные открытия припасены нам напоследок?

СИТУАЦИЯ: Молодой муж — нежный, заботливый, обожающий — в отъезде. Стоит ноябрь 2004-го. Она напугана и расстроена результатами выборов, «Аль-Каидой», отношениями с бойфрендом студенческих лет, который по-прежнему здесь и влюблен, и «дерзкими затеями». спасения от которых она искала в замужестве. На ней мягкий кашемировый жакет Цвета то ли пшеницы, то ли верблюжьей шерсти, но чуть нежнее и мягче, чем цвет загара. Широкие обшлага нависают на кисти рук, широкие рукава посажены очень низко. Покрой напоминает кимоно или, скорее, мужскую домашнюю куртку, какие носили в конце девятнадцатого века. Широкая в рубчик, отделка идет вокруг шеи, потом спускается вниз и смотрится, как запашной воротник, хотя воротником и не является Жакет очень свободный. Чуть ниже талии небрежно перевязан поясом, такой же, как отворот, толстой вязки в рубчик. Узкий разрез идет от горла и почти до талии, что позволяет увидеть мелькающую полоску в основном полностью скрытого тела. Поскольку жакет лежит так свободно, контуры ее тела, в общем, скрыты. Но он уверен в ее изяществе: только стройная женщина будет красиво выглядеть в такой объемной вещи. Жакет представляется ему похожим на очень короткий халатик, и поэтому, хоть она скрыта одеждой, у него ощущение, что он в спальне и скоро вот-вот увидит больше. Женщина, покупающая такой жакет, должна быть весьма обеспеченной (другой это не по карману!), а также ценящей физический комфорт (раз тратится на вещь, носить которую придется главным образом дома).

Исполнителям следует тщательно выдерживать паузы, так как оба героя время от времени задумываются перед тем как ответить на очередной вопрос.

Музыка: Рихард Штраус «Четыре последние песни». Они исполнены глубины, достигаемой не сложностью, а ясностью и простотой. Исполнены чистоты в отношении к смерти, разлуке, потере. Долгая бесконечно раскручивающаяся мелодия и все выше парящий женский голос. Пути, ведущие нас в приют глубокой печали. Композитор срывает все маски и, восьмидесятидвухлетний, являет нам абсолютную наготу. И растворяет нас в бесконечном.

ОНА: Я понимаю, почему вы возвращаетесь в Нью-Йорк, но почему вы уезжали?

ОН: Потому что по почте начали приходить угрожающие послания. Открытки. На лицевой стороне — изображение Папы. На обратной — угрозы меня убить. Я пошел в ФБР, и мне посоветовали, что делать.

ОНА: Они нашли того, кто посылал открытки?

ОН: Нет, так и не нашли. А я остался там, куда уехал.

ОНА: Так… Значит, психи угрожают писателям, что расправятся с ними. Преподаватели творческого мастерства нас об этом не предупреждали.

ОН: И все-таки в последние годы я не единственный, кому угрожали смертью. Наиболее известный пример — Салман Рушди.

ОНА: Да, безусловно.

ОН: Нас невозможно равнять. Салман Рушди вне обсуждения, но мне не поверить, что случившееся со мной только со мной и случилось. И стоит спросить: эти угрозы — следствие написанного писателем или того, что кое-кто приходит в ярость при одном только звуке некоторых имен и действует из побуждений прочим чуждых? Они, возможно, приходят в ярость, просто увидев фотографию в газете. А представляете, что происходит, если они идут дальше и открывают вашу книгу? Ваши слова мнятся им безусловным злом, заклятием, выносить которое не под силу. Мы знаем, что даже воспитанным людям случалось швырнуть в раздражении книгу на пол. Для менее сдержанных тут один шаг до желания зарядить револьвер. А может, наш облик действительно вызывает у них глубочайшее отвращение? Именно это показывает анализ действий террористов, взорвавших башни-близнецы. Тут ненависть бьет через край.

ОНА: И все пропитано этой ненавистью — ни с чем не сравнимой, безумной.

ОН: И эта ненависть испугала вас до потери сознания.

ОНА: Да, точно так. Я в столбняке. Все время на нервах, все время в страхе — и стыжусь этого. Сделалась молчаливой, сосредоточенной на себе, озабоченной только своей безопасностью. И то, что пишу, ужасно.

ОН: Вы всегда так страшились ненависти?

ОНА: Нет, это появилось совсем недавно. Я в полной растерянности. Ведь мы не просто окружены врагами. Те, кто должен бы защищать, теперь тоже враги. Враги те, кто должен о нас заботиться. Я боюсь не «Аль-Каиды», а собственного правительства.

ОН: Не боитесь «Аль-Каиды»? Разве вы не боитесь террористов?

ОНА: Боюсь. Но люди, с которыми я теоретически в одном лагере, вызывают еще больший страх. Во внешнем мире вражда неизбежна, но… Если, обратившись в ФБР, вы бы вдруг заподозрили, что оно не только не защитит от того, кто шлет письма с угрозами, но и само представляет угрозу, это тут же усугубило бы страх. Именно это я сейчас и чувствую.

ОН: И думаете избавиться от страха, переехав в мой сельский дом?

ОНА: Думаю, там уйдет чувство физической опасности и это смягчит оправданную тревогу. Не думаю, что погаснет ненависть — та, которую вызывает правительство, — но я вообще не способна думать: все время кажется, что все висит на волоске. И поскольку мне не придумать, что делать, уехать необходимо. Можно задать вопрос? (Говорит с легким смешком, как бы заранее извиняясь за свою дерзость.)

ОН: Пожалуйста.

ОНА: Вам не кажется, что и без писем с угрозами вы все равно уехали бы из города? Не думаете, что рано или поздно вам захотелось бы просто взять и уехать?

ОН: Не могу точно ответить. Я был один. Свободен. Работу мог взять с собой. И достиг возраста, когда не стремишься участвовать в жизни общества.

ОНА: Сколько вам было лет, когда вы уехали?

ОН: Шестьдесят. Вам это кажется старостью.

ОНА: Да. Да, мне так кажется.

ОН: А сколько лет вашим родителям?

ОНА: Маме шестьдесят пять. Отцу шестьдесят восемь.

ОН: Уезжая, я был ненамного моложе вашей матери.

ОНА: Ваш отъезд отличался от наших задумок. Билли не очень нравится эта затея. И то, что она высветила во мне.