Монах повторил свой вопрос еще более суровым тоном:

— Слышал ли ты нечто необычное об отце Скедони?

— Благоразумно ли с моей стороны, — возразил Вивальди, набравшись смелости, — отвечать на упорные расспросы того, кто отказывается даже назвать свое имя?

— Мое имя умерло — его более не помнет, — проговорил монах, отворачиваясь в сторону. — Предоставляю тебя твоей участи.

— Какой участи? В чем цель твоего прихода? Заклинаю тебя всевластным именем инквизиции — откройся мне!

— Очень скоро ты обо всем узнаешь: пощади себя!

— Какая же судьба меня ждет? — добивался ответа Вивальди.

— Не испытывай меня более, — сказал монах. — Только отвечай на мои вопросы. Скедони…

— Я сказал о нем все, что известно мне с достоверностью, — перебил Вивальди. — Все остальное — лишь предположения.

— В чем же состоят эти предположения? Имеют ли они какую-то связь с признаниями на исповеди в церкви Санта-Мария дель Пьянто, принадлежащей монастырю кающихся, облаченных в черное?

— Да, — ответил удивленный Вивальди.

— К чему сводились эти признания?

— Не знаю.

— Говори правду! — строго приказал монах.

— Тайна исповеди сокровенна и блюдется неукоснительно; она навеки погребена в груди священника, выслушавшего признания. Как же можно предположить, что суть их сделалась мне доступной?

— Тебе не приходилось слышать, будто отец Скедони повинен в страшных преступлениях и теперь жаждет очистить совесть самым суровым покаянием?

— Ни разу не приходилось.

— Слышал ли ты, что у него были жена и брат?

— Никогда!

— Никто не упоминал — даже намеком — о средствах, которые он использовал, — скажем, об убийстве…

Монах замолчал, словно ожидая от Вивальди продолжения, но тот, потрясенный, безмолвствовал.

— Итак, о Скедони тебе ничего не известно, — продолжал монах после долгой паузы. — Его прошлое от тебя сокрыто?

— Кроме того, о чем я сказал.

— Тогда выслушай меня внимательно! — торжественно произнес монах. — Завтра вечером тебя вновь призовут к месту пытки; ты будешь отведен в залу, которая находится дальше той, что ты видел сегодня. Там ты станешь свидетелем многого такого, о чем даже не подозреваешь. Не бойся: я тоже буду там, хотя, быть может, и невидим.

— Невидим! — воскликнул Вивальди.

— Слушай меня не перебивая. Когда тебя спросят об отце Скедони, скажи: он прожил пятнадцать лет в обличье монаха-доминиканца, среди братии монастыря Спи-рито-Санто в Неаполе. На вопрос, кто он, ответь: его зовут Ферандо, граф ди Бруно. На расспросы о причинах, побудивших его принять обличье монаха, вели искать ответ у кающихся, облаченных в черное монастыря Санта-Мария дель Пьянто, расположенного поблизости от Неаполя; проси инквизиционный трибунал вызвать свидетелем некоего отца Ансальдо ди Ровалли, главного исповедника ордена, дабы он изобличил преступные деяния, о которых узнал на исповеди в тысяча семьсот пятьдесят втором году, вечером двадцать четвертого апреля, на службе в день святого Марка, в исповедальне храма Санта дель Пьянто.

— Вероятнее всего, по прошествии стольких лет он позабыл это признание, — заметил Вивальди.

— Не бойся, он помнит.

— Но позволит ли ему совесть священнослужителя нарушить тайну исповеди?

— Во власти трибунала отпустить этот грех. Он не вправе не подчиниться приказу! Далее, ты должен убедить инквизиторов вызвать отца Скедони, с тем чтобы он держал ответ за преступления, названные отцом Ансальдо.

Монах умолк, ожидая ответа Вивальди, который после краткого раздумья проговорил следующее:

— Как же я могу исполнить все это — да еще по наущению незнакомца! Ни совесть, ни осмотрительность не позволят мне утверждать то, чего я не в состоянии доказать.

У меня и в самом деле имеются основания считать Скедони моим злейшим врагом, но я не хочу быть несправедливым даже по отношению к нему. У меня нет никаких доказательств, что отец Скедони — граф ди Бруно; мне неизвестно, совершал ли он те преступления, о которых ты упомянул, какими бы они ни были; и я не желаю служить орудием тех, кто хочет вызвать кого бы то ни было на суд инквизиции, где невинность не служит защитой от поругания и где одного подозрения достаточно для вынесения смертного приговора.

— Ты сомневаешься, стало быть, в истине мною сказанного? — высокомерно спросил монах.

— Могу ли я верить тому, чему не имею доказательств?

— Бывают случаи, таковых не требующие: в твоем положении у тебя нет иного выхода, как действовать, полагаясь только на устные свидетельства. Я призываю, — монах возвысил свой глухой голос, зазвучавший с особой торжественностью, — я призываю силы, стоящие по ту сторону бытия, удостоверить истинность моих слов!

Когда монах произносил это заклинание, Вивальди с волнением подметил необыкновенную выразительность его глаз, однако, не утратив присутствия духа, спросил:

— Но кто взывает к этим силам? За неимением доказательств я должен полагаться на утверждения незнакомца! Незнакомец подстрекает меня уличить в грехе человека, о вине которого мне ничего не известно.

— От тебя не требуется уличать в грехах; ты должен только вызвать того, кто сделает это.

— И все-таки я буду способствовать предъявлению обвинений, основанных, возможно, на ошибке! — воскликнул Вивальди. — Если ты настолько уверен в их неопровержимости, почему бы тебе самому не вызвать Ансальдо?

— Я совершу большее.

— Но почему бы не сделать и этого?

— Я появлюсь сам, — со значением произнес монах.

Вивальди, на которого заметно подействовал тон, каким

были произнесены эти слова, все же осмелился спросить:

— Как свидетель?

— Да, как страшный свидетель! — подтвердил монах.

— Но разве не может свидетель вызвать других на суд инквизиционного трибунала? — нерешительно спросил Вивальди.

— Может.

— Тогда почему мне, человеку стороннему, поручается то, что ты вправе сделать сам?

— Довольно вопросов, — оборвал его монах. — Ответь: исполнишь ли ты мое поручение?

— Обвинения, которые неминуемо последуют, слишком серьезны, чтобы оправдать мое участие. Предоставляю это тебе.

— Когда я вызываю тебя, — проговорил монах, — ты должен подчиниться!

Вивальди испытал прежний трепет и снова стал оправдывать свой отказ; под конец он выразил недоумение, отчего именно он должен участвовать в этом таинственном деле.

— Ведь я не знаю ни вас, преподобный отец, ни достопочтенного отца Ансальдо, которого должен призвать на суд, — добавил он.

— Ты узнаешь меня позже! — хмуро произнес монах и вынул из складок облачения кинжал.

Вивальди вспомнил свой сон!

— Взгляни на эти пятна, — сказал монах.

Винченцио взглянул и увидел кровь.

— Эта кровь, — сказал монах, указывая на лезвие, — уберегла бы от пролития твою! Вот здесь наглядное свидетельство истины! Завтра ночью мы встретимся в обители смерти!

С этими словами монах повернулся, чтобы уйти, — и, прежде чем Вивальди опомнился от изумления, свет исчез. Вивальди понял, что незнакомец покинул камеру, только по нерушимой тишине, воцарившейся вокруг.

Он пребывал в задумчивости до самого рассвета, пока тюремщик не отпер дверь и не принес узнику, как обычно, кувшин воды и ломоть хлеба. Вивальди поинтересовался, как зовут гостя, посетившего его ночью. Тюремщик воззрился на него с изумлением, и Вивальди пришлось повторить вопрос, прежде чем сумел добиться ответа.

— Я стою на страже с самой полуночи, — проговорил тюремщик, — и никто не вошел в эту дверь.

Вивальди внимательно к нему присмотрелся и увидел, что никакого желания лгать у тюремщика нет, но не мог понять, как можно ему поверить.

— И шума ты тоже не слышал? Все было тихо на протяжении всей ночи?

— Я слышал только колокол на башне Сан-Доминико да перекличку часовых — вот и все.

— Непостижимо! — воскликнул Вивальди. — Как! Ни шагов, ни голосов?

Страж презрительно усмехнулся: