Раздался скрип, кто-то из них изменил положение тела. Мириам прикоснуласьтеперь к мозгу Сары, очень чувствительному из-за недавнего контакта их тел. Она ощутила вспышку искрометной страсти, которую она в ней пробудила, и... некоторую озадаченность.

 — Том? Ты не спишь?

 — Если ты так считаешь.

 Внезапно в гостиную ворвался луч света, ударил Мириам в лицо. Она мгновенно шагнула в тень. Эта дурочка включила лампу у кровати. Мириам отшлепала бы ее, если в могла.

 — Я как-то ненормально себя чувствую. Мне приснился странный сон.

 — Сейчас четыре часа утра...

 — Мне что-то нездоровится.

 Сара встала и прошла по коридору, включив еще свет в ванной. У нее оказалась красивая фигура. Мириам не думала, что ее тело так ей понравится. Она чувствовала ее голод — голод плоти, жадной до телесных удовольствий, — и это ее весьма устраивало. Приятнее находиться с людьми, которые не могут контролировать свои страсти, — их легче держать в руках.

 Она смотрела, как Сара сидит на унитазе, опершись локтями о колени и подпирая ладонями подбородок, хмурый взгляд устремлен в стену. В люминесцентном свете Мириам ясно видела краску возбуждения на ее лице.

 Спустя какое-то время Сара расставила ноги и провела рукой по животу вниз... Колени ее то судорожно сдвигались, то раздвигались, пока одна рука с силой терла влагалище, а другая поглаживала грудь.

 Из темноты, в шести футах от нее, Мириам неутомимо прикасалась к ней, с силой посылая в сознание Сары образы женской плоти, гладкой, манящей плоти, заставляя ее корчиться от жажды, пока, наконец, Сара не откинула голову назад, шепнув: «Поцелуй меня». Затем она сгорбилась и в халате, накинутом на плечи, поспешила обратно в кровать, к Тому.

 Так вот что скрывалось под блестящим умом и независимостью! Голод — дикий, неудовлетворенный голод: ей нужен был поистине страстный любовник. Мириам гордилась собой — весьма удачное начало. Теперь, когда пробудилась ее истинная натура, голод Сары будет расти — прекрасный, как цветок, неотвратимый, как рак, — пока вся жизнь ее не покажется ей бессмысленной.

 Тогда Мириам придет к ней, и Сара ощутит то же, что чувствовали они все: что она встретила самого чудесного, самого лучшего друга в своей жизни. Джон говорил это много-много лет назад, стоя голым в пустом бальном зале своего родового замка, среди истлевших шелков, дрожа от налетавших сквозь оконные проемы порывов ветра с болот. «Мириам, с тобой я чувствую себя так, словно наконец вернулся домой».

Сара проснулась как раз перед звонком будильника. Зная Тома, она не притронулась к часам. Он закрыл голову подушками. Сбросив одеяло с них обоих, она встала и начала одеваться, оставив его одного сражаться с будильником.

 Примерно секунд через тридцать он, не глядя, протянул руку и выключил его. Затем, издав горестный стон, сел на кровати. Они пили вино, и была еще острая китайская еда... И беспокойная ночь.

 Накинув кое-что из одежды, Сара прошла на кухню и поставила на плиту кофейник. Все так обыденно: шипящий старый кофейник с почерневшей ручкой, коробочки от китайских блюд, сваленные в раковину, гудит холодильник и в кухонном окне воет ветер. Мысли ее внезапно перескочили на бередящее душу воспоминание, яркий образ, — все, что осталось от сновидения.

 Ее встревожило то, что во сне она испытывала такую тягу к женщине. Она ничего не помнила, кроме этого образа: гладкое гибкое тело, страстные глаза и влажные губы, и еще ее дивный, сладостный запах. Сару передернуло. Она налила себе экспериментальные полчашки кофе. Он все еще был слабым, но ей не хотелось ждать. С чашкой в руке она снова пошла в ванную, чтобы заняться подготовкой к наступающему дню. Это сновидение дало ей, по крайней мере, желание с большей, чем обычно, энергией погрузиться в работу, хотя бы только ради того, чтобы забыть эту чертовщину.

 — Поспешите, доктор! — крикнула она в закрытую дверь ванной.

 — Я хочу сигару, — сказал он, выходя.

 — Ну так съешь штучку.

 Он обнял ее. Она не совсем поняла его: глаза Тома были одновременно и сердитыми, и любящими. Она отстранилась с наигранным безразличием и пошла причесываться.

 — Но я действительно хочу сигару.

 — А опухоль во рту ты не хочешь? Хотя сигара, по крайней мере, тебя окончательно разбудит.

 — Я люблю тебя, черт тебя побери!

 Он всегда говорил это, когда нужно было снять злость добродушным подшучиванием. Любовь все больше казалась Саре лишь средством заполнить внутреннюю пустоту, а для этого надо впустить в себя другого человека. Раздирая щеткой волосы, она думала, может ли быть в этом что-то большее. Она моргнула: проведя щеткой слишком сильно, выдрала несколько волосков.

 — Я тоже тебя люблю, — сказала она быстро, как бы по обязанности. Она вспомнила, как в школе она читала наизусть молитвы, в которые не верила.

 Вошел Том, стараясь казаться мягко настойчивым, сексуальным. Он появился в зеркале, приподнял ее волосы и поцеловал сзади в шею. До чего бесчувственным может быть мужчина! Впрочем, она была ему нужна, и уже одно это восхитительно. Они поцеловались, губы его сжимали ее губы. Она ощутила в себе глубокие ответные импульсы, какую-то тайную радость удачливого вора. Он дрожал, руки его лихорадочно ласкали ее спину. Затем он поднял ее с пола, и она ощутила дикое возбуждение от своей беспомощности, неодолимое стремление позволить кому-нибудь делать с ней все, что угодно. Кому-нибудь... красивому.

 Отдаваясь ему, она замкнулась в себе. Он отнес ее, легко, как ребенка, на их измятую постель. Когда он опустил ее, она послушно выскользнула из одежды.

 — Я быстро, — сказал он с самоуверенностью мужчины, который знает, что его любят.

 Кровать ритмично поскрипывала в такт их движениям, но Сара словно отрешилась от происходящего; мысли ее вновь вернулись к тому пылавшему страстью телу из сновидения. И когда воображение ее было вконец захвачено этим сладостным видением, когда она ощутила вкус кожи и мускусный запах этого таинственного существа, привидевшегося ей во сне, она испытала удивительное, редкостное наслаждение. Том поцеловал ее, решив, что взгляд ее широко открытых в удивлении глаз предназначался ему.

Любовь буквально переполняла Тома. Они уже оделись и сидели на кухне, и все казалось таким простым, таким естественным. Прошлый вечер и это утро уничтожили все его страхи и злость; он пребывал в каком-то экстатическом состоянии. Если ей что-то нужно, он ей это даст. Он чувствовал, что они принадлежат друг другу. Ему невообразимо приятно было думать: «Я принадлежу ей». Он смотрел, как она наливает ему кофе, намазывает маслом тост. Он все готов был бросить ради нее — лишь бы представился случай. Собственное благородство приводило его в восхищение. Умопомрачительное доказательство любви. Эта мысль заставила его переключиться на проблемы, с которыми придется столкнуться в клинике. Пора было поговорить с Сарой о Совете директоров. Хотя и с некоторым опозданием.

 — Неплохо, если бы ты дала мне что-нибудь такое, — начал он, — чем бы я мог оперировать на Совете. Например, твое официальное заключение о том, что случилось с Мафусаилом.

 — Это ни к чему. Просто прокрути им ленту.

 — Ну дай мне хоть что-нибудь — хотя бы предварительные компьютерные распечатки. Покажи им, что ты напала на какой-то след.

 — Ты ведь знаешь, что у меня есть.

 — Сара, твоя работа имеет слишком большую ценность, и нам нельзя рисковать... Надо исключить всякую возможность поражения.

 — Другими словами, ты не хочешь бороться. Если Совет тебя не поддержит, если им не удастся переубедить Хатча, ты не вынесешь унижения. Тебе придется подать в отставку, и ты боишься. А я-то думала, ты уверен в своей победе.

 — Я делаю это для тебя, — с несчастным видом сказал он. Лучшего объяснения он не мог ей предложить.

 — Доедай свой тост, нам пора двигаться. Кто знает, может, случится чудо, и статистический анализ что-нибудь выявит. Лучше всего сходить в лабораторию и посмотреть.