Как получилось, что мы поселились именно в этом районе Швеции – районе, совершенно мне неизвестном, в котором у меня нет ни родственников, ни друзей и в котором я никогда прежде не бывала?

Ферма наша, кстати, расположена вот здесь…

Мы с Крисом рассматривали многочисленные варианты, в основном далеко на севере, за Стокгольмом, где цены дешевле. И пока мы занимались поисками подходящего места, к нам как к потенциальным покупателям и обратилась Цецилия, пожилая владелица фермы. Я уже говорила тебе, что тогда мы сочли это невероятной удачей. Нам позвонил торговец недвижимостью и поинтересовался, не хотим ли мы взглянуть на участок. Еще более необычным стало то, что продавец пожелал лично встретиться с нами. Мы озвучили свои пожелания местным агентам, но южная провинция Халланд пользуется большой популярностью – многие люди имеют там второй дом, и жизнь там очень дорога. Сообщив о том, что бюджет у нас очень ограничен, вплоть до этого звонка мы не получали никаких предложений. Изучив подробный отчет, мы сочли его превосходным. Упускать такой шанс было нельзя.

Когда мы приехали туда, то увиденное превзошло все наши ожидания. Все было поистине великолепно! Помнишь наш восторг по этому поводу? Ферма располагалась неподалеку от моря, в каких-нибудь тридцати минутах езды на велосипеде, в районе белых песчаных пляжей, старомодных кафе-мороженых и летних отелей. Участок включал небольшой фруктовый сад и плавучий причал на реке Этран. Но при этом стоимость была невероятно низкой. Владелица, Цецилия, оказалась бездетной вдовой. Здоровье ее ухудшилось настолько, что требовалось безотлагательно переселяться в дом престарелых, и поэтому она хотела завершить сделку купли-продажи как можно скорее. Во время разговора с ней мы не углублялись в подробности. Участок буквально покорил и очаровал меня, и я сочла это знаком свыше – небеса благословили мое возвращение в Швецию, и теперь наша судьба неизбежно переменится к лучшему.

Ты, наверное, спрашиваешь себя, почему за все это время я ни разу не попробовала связаться со своим отцом? Отчасти я понимаю, почему ты не задал мне этот вопрос. Я дала тебе понять, что мне не хочется обсуждать свое детство и что эта тема для меня закрыта. Кроме того, тебе всегда нравилось, что наша семья состоит всего лишь из трех человек. Быть может, ты полагал, что родственные узы у троих людей крепче, чем у четверых или пятерых. Как бы там ни было, мне очень жаль, что твой дед так и остался для тебя чужим человеком, никогда не принимая участия в нашей жизни. Он по-прежнему живет на той же ферме, на которой выросла и я. Она находится не в Халланде, где мы купили себе дом, а в провинции Вермланд, к северу от нас, по другую сторону большого озера Венерн, между городами Стокгольм и Гетеборг…

Вот здесь…

Это в шести часах езды на машине от нас.

Расстояние говорит само за себя. Но горькая правда заключается в том, что я не хотела искать воссоединения с ним. Прошло слишком много времени. Я вернулась в Швецию, а не к нему. Сейчас ему уже около девяноста лет. Кто-то может счесть мое поведение жестоким, но в том, что мы стали чужими, нет никакой тайны. Когда мне было шестнадцать, я попросила его о помощи. Он отказал. И я больше не могла оставаться рядом с ним.

Не старайся разобрать мои пометки на полях. Мы к ним еще вернемся. Хотя, с другой стороны, поскольку ты их уже видел, то, пожалуй, стоит обратить твое внимание на масштаб преступлений. Весь регион оказался вовлечен в тайный сговор. Он затрагивает множество жизней, включая местные власти и учреждения, политиков и полицейских. Я так много должна рассказать тебе, а времени у нас очень мало. Пока мы тут с тобой разговариваем, Крис наверняка покупает билет на ближайший рейс в Лондон. Уже совсем скоро он появится на пороге твоей квартиры и постучит в дверь…

Я перебил ее, подняв руку, словно на уроке в классе:

– Папа не прилетит. Он остался в Швеции.

Вот, значит, что он сказал тебе… Он хочет, чтобы ты думал, будто ему нет нужды прилетать сюда и убеждать тебя в чем-то, поскольку он, дескать, и так не сомневается, что ты не поверишь ни одному слову из сказанного мною. Он совершенно уверен в том, что ты придешь к единственно возможному выводу: что я повредилась рассудком. Но, видишь ли, что бы он ни говорил насчет того, что остается в Швеции, сейчас он ведет напряженные переговоры со своими сообщниками. И они наверняка прикажут ему лететь в Лондон при первой же возможности и приложить все усилия к тому, чтобы меня поместили в лечебницу для душевнобольных. Он перезвонит тебе с минуты на минуту и сообщит, что передумал, купил билет и летит сюда. Причем найдет какой-нибудь благовидный предлог для неожиданной перемены своих планов: например, скажет, что беспокоится о том, как ты тут справляешься один. Вот увидишь! Но этим он лишь докажет, что я права, и его ложь никого не обманет. Я уверена, что он ругает себя последними словами, потому как сейчас у тебя появятся неопровержимые доказательства его вранья…

Оборвав предложение на полуслове, мать вскочила на ноги и поспешила вниз. Я последовал за ней к входной двери, боясь, что сделал что-то не так и она собирается уйти.

– Подожди!

Вместо этого она накинула цепочку на дверь и повернулась ко мне, намереваясь обезопасить квартиру. Облегчение, охватившее меня после того, как я понял, что она не собирается убегать, было настолько велико, что я не сразу обрел голос.

– Мам, здесь ты в безопасности. Пожалуйста, сними цепочку с замка.

– А почему ее нельзя оставить?

И оказалось, что я не могу назвать другой убедительной причины, кроме той, что с цепочкой на двери я ощущаю себя загнанным в угол. Это означало молчаливое согласие с тем, что отец представляет собой угрозу, – а ведь это еще надо было доказать. Чтобы разрядить ситуацию, явно зашедшую в тупик, я сдался:

– Хорошо, оставь ее, если хочешь.

Мать окинула меня понимающим взглядом. Она одержала маленькую победу, но та, в конечном счете, обернулась против нее же самой. Воинственно задрав подбородок, она сняла цепочку и, идя следом, раздраженно стала подталкивать меня наверх.

Ты совершаешь ту же ошибку, что и я. Я недооценила Криса. В точности как ты, я исходила из презумпции невиновности, причем снова и снова, пока не стало слишком поздно. Скорее всего, он уже летит сюда. В расписании был указан рейс, отправляющийся всего через несколько часов после моего. Так что он вполне может появиться здесь без всякого предупреждения.

Вернувшись на прежнее место, но так и не избавившись от досады на меня, мать сложила карту и вновь взялась за дневник, явно собираясь продолжить рассказ. Я же опустился на другой стул, поближе к ней, так, чтобы стол не разделял нас. Она показала мне запись, помеченную 16 апреля, – это был день их первого появления на ферме. На странице было написано лишь: «Какое странное, быстролетящее небо».

Во время поездки по Швеции в нашем белом фургоне я испытывала не только возбуждение, но и страх. Страх оттого, что я поставила перед собой невыполнимую задачу, пытаясь вновь обрести дом в стране, которую покинула много лет назад. Ответственность тяжким грузом лежала на моих плечах. Крис не знал по-шведски ни единого слова. Шведские обычаи и традиции оставались для него тайной за семью печатями, и я должна была стать мостом между двумя нашими культурами. Но его это не волновало – в конце концов, он был иностранцем, чужаком и выдавать себя за шведа не собирался. А вот кем была я? Иностранкой или местной уроженкой? Не англичанка и не шведка, чужая в собственной стране – кем же можно было назвать меня?

Utlanning!

Вот как меня будут называть! Это грубое шведское слово, почти неприличное, означающее человека из других земель. И пусть я родилась и выросла в Швеции, община все равно сочтет меня чужестранкой, незваной гостьей в собственном доме – я буду utlanning здесь так же, как была ею в Лондоне.