И, атакуя нас, гневно звенели москиты.

— Ух, кто-то меня ужалил! — вскрикнул молодой круглолицый матросик, хватаясь за шею. — Пчела, что ли?

— Это тут такие муравьи... с крыльями, — не очень уверенно перевел штурман пояснения Барсака.

— Во, черт! Никогда про таких и не слыхали!

— Ну и островок!

— Да как же они тут жили?

— А что: охота, брат, пуще неволи.

— Где стоит их хижина, там всегда ветерок, так что возле нее летающих муравьев нету, — перевел штурман ответ Барсака.

В самом деле, вскоре тропа вывела нас в небольшую долинку, полого спускавшуюся к морю. Сначала мы услышали далекий шум прибоя. Потом джунгли поредели, в просветах между кустами сверкнуло море. От него потянул бодрящий ветерок, дышать стало легче. Мы повеселели и прибавили шагу.

Барсак остановился и, широко взмахнув рукой, громко выкрикнул что-то.

— Вот и наш дворец! — перевел штурман.

Убогая, покосившаяся хижина стояла на пустыре среди кустов. Стены ее были кое-как, на скорую руку, сколочены из досок от разбитых ящиков — на некоторых из них еще сохранились фирменные надписи. Покатая крыша хижины была сделана из пальмовых листьев. Кругом валялись ржавые консервные банки, битые бутылки, груды всякого мусора.

Барсак пригласил нас зайти в хижину, но мы лишь заглянули в дверь и предпочли остаться на свежем воздухе. Там тоже все было навалено в полнейшем беспорядке. На шатком самодельном столике рядом с транзистором и киноаппаратом громоздилась грязная посуда. Прямо на полу в углу были грудой свалены книги — в основном детективные романы, судя по пестрым обложкам. Полутьма, вонь, тучи мух...

— Давайте перекурим на ветерке да будем поскорее закругляться, — предложил Володя Кушнеренко, снимая фуражку и вытирая платком шею. — Как, Сергей Сергеевич?

— Да, особенно тут задерживаться нечего. Поторопите его.

Выслушав штурмана, Барсак согласно закивал и вдруг поманил нас куда-то за угол хижины. Недоумевая, мы пошли за ним и увидели среди кустов невысокий оплывший бугорок неправильной формы, уже начавший густо зарастать травой. Барсак простер над ним руки и начал что-то торопливо, со слезой говорить, то и дело закатывая глаза к небу.

— Вот здесь он лежит... Мой дорогой, несчастный друг Пьер. Его погубила страсть, — едва успевал переводить Володя Кушнеренко. — О, как мы были потрясены, вернувшись в тот день и увидев, как он лежит с простреленной головой на грязном полу хижины!

Опять он начал причитать:

— Они погибли! Они погибли!

— А что же они своего товарища на кладбище-то не отнесли? — неодобрительно покачал головой боцман. — Похоронили кое-как, по-собачьи. А теперь надрывается.

Штурман строго посмотрел на него и, конечно, ничего переводить Барсаку не стал.

— Да и пойди теперь проверь, с какой стороны у него там голова прострелена, — подхватил один из матросов. — Дело темное: сам ли он себе пулю в лоб пустил или...

— Разговорчики! — оборвал штурман.

Мы сели в тени, у стенки хижины, словно на деревенской завалинке, и закурили.

Эта долина, похоже, с моря была почти не видна: от штормовых волн и ветров, как и от посторонних взоров, ее надежно закрывали три скалы, торчавших из воды неподалеку от берега.

— Весьма уютное пиратское гнездышко, — одобрил Волошин, оглядываясь вокруг. — А почему они не поселились на том песчаном пляжике? Ведь оттуда можно следить, не появится ли корабль, и сигнал подать в случае нужды.

— Там нет воды, — перевел Володя лаконичный ответ кладоискателя.

Волошин понимающе кивнул и спросил:

— А где же обитает эта опереточная королева со своей свитой?

Барсак начал объяснять, показывая куда-то в сторону поднимавшихся над джунглями скал.

— Они живут на другой стороне острова. В бухте Рено.

— Веселенький островок! — с чувством произнес Володя Кушнеренко и, надевая фуражку, добавил уже командирским тоном: — Ну, надо закругляться, а то начальство будет ругать. Доставим на борт этого искателя кладов с его имуществом, и пусть Аркадий Платонович сам решает, как с ним быть.

Барсаку тоже не хотелось задерживаться в своем мрачном «дворце». С помощью матросов он начал торопливо запихивать в мешки, которые мы принесли с собой, раскиданные по всей хижине вещи: перепачканную и мятую одежду, транзистор, позеленевшие от плесени ботинки, инструменты, какие-то альбомы — матросы только качали головами да крякали, переглядываясь.

— А что же рации я не вижу? — сказал, озираясь, штурман и начал расспрашивать Барсака.

Тот смутился, стал оправдываться, было видно по тону.

— Говорит, не захватили они рацию, потому и не мог он подать сигнал бедствия, — пожимая плечами и недоуменно помаргивая, сказал Волошину штурман. — Многое, говорит, в спешке забыли: спасательные нагрудники, запасные баллоны для аквалангов, даже сахар — пришлось пить кофе несладкий.

— Да, приехали они сюда весьма легкомысленно, — согласился Волошин. — Посмотрите, какие убогие инструменты. Игрушки какие-то.

Один увесистый узел Барсак пожелал нести непременно сам, другой торжественно вручил боцману, внушавшему ему — видимо, своими усами — наибольшее доверие.

— Что в нем, Петрович, не знаешь? — спрашивали матросы.

— Может, клад? Гляди, он с него глаз не сводит.

— Какой клад, — буркнул боцман, разглаживая усы. — Похоже, камни какие-то.

— Сувениры, значит.

Наконец сборы закончились. Барсак первый решительно зашагал прочь, даже не прикрыв дверь опустевшей хижины и ни разу не оглянувшись на убогую могилу бедного друга Пьера. Это походило на паническое бегство.

Что же тут все-таки произошло? Чего он боялся? Нападения «королевы» с ее шайкой? Или пытался убежать от каких-то мрачных видений собственной нечистой совести?

Тревога Барсака словно и нам передалась. Мы торопливо шли за ним через джунгли, отмахиваясь от летучих муравьев, потом опять мимо мрачного кладбища, осененного громадным крестом.

И до чего же приятно было увидеть с высоты перевала сверкающий в лучах солнца безбрежный океанский простор и стоявшее на якоре наше белоснежное изящное судно! Мы сразу прибавили шаг, почти побежали по петлявшей среди скал тропе.

Когда мы вернулись на судно, штурман и Волошин рассказали обо всем, что видели на берегу, капитану и начальнику рейса. Тут же отправили подробную радиограмму в Лиму. Ответ на нее пришел лишь к вечеру, и капитан расстроился еще больше.

Перуанские власти просили нас задержаться на острове до прихода катера с полицейским чиновником: Они обещали выслать катер незамедлительно, как только утихнет шторм, уже третий день бушевавший, оказывается, у побережья материка. Этому чиновнику и надлежало передать спасенного кладоискателя. А пока нам весьма любезно разрешалось заняться как на самом острове, так и в его прибрежных водах любыми научными исследованиями с одной-единственной просьбой: «Зная, как великолепно оборудовано ваше судно для производства сложнейших подводных работ всех видов, надеемся, что вы сможете поднять со дна затонувшую лодку или хотя бы подтащить ее на мелководье», — чтобы полицейские чины по прибытии могли ее тщательно осмотреть и проверить показания Барсака.

Прочтя все это, капитан опять с такой укоризной посмотрел на Волошина, что я уже приготовился снова услышать:

— Ну и втравили вы нас, Сергей Сергеевич...

Но Аркадий Платонович лишь махнул рукой и понурился.

— Какой-то мудрец сказал, что неудобство — это лишь неправильно воспринятое приключение, — как ни в чем не бывало наставительно произнес Волошин. — И наоборот: приключение — это правильно воспринятое неудобство. Все зависит от точки зрения.

Логинов мрачно посмотрел на него и хотел сказать, видимо, что-то весьма ядовитое, но Сергей Сергеевич поспешил продолжить свою мысль:

— Мне кажется, разумнее рассматривать нашу вынужденную задержку возле этого острова как счастливый дар судьбы. Ведь иначе бы мы сюда никогда не попали и не получили бы столь любезного разрешения проводить любые исследования в здешних краях. А между тем биологи мне говорили, этот островок весьма для них интересен. Верно, Андрей Васильевич?