Внезапно наступила тишина. Быстро падали догоравшие ракеты. Замелькали длинные перекрещивающиеся тени деревьев. Но вот и они растаяли в набежавшей темноте. И тут издали донесся гул приближающегося поезда. Он угрожающе нарастал, и казалось, что еще немного, и наше тыловое охранение и заслоны будут отрезаны. А воображение забегало вперед, и уже рисовалась картина, как вражеский эшелон остановится, из него высадятся войска и немедленно бросятся по нашим следам. А ведь по свежим следам десятков ног, примявших росистую траву, — по этой широкой полосе — любой смог бы безошибочно определить наш путь.

Однако совсем неожиданно справа и слева в небо взметнулись яркие вспышки и тут же прогремели сильные гулкие взрывы, потрясшие землю. Мы догадались, что это местные партизаны, хотя и с опозданием, но сдержали свое слово. Вдоль дороги взвились десятки зеленых ракет, яростно захлебываясь, забили пулеметы. Воспользовавшись этим, охранение и заслоны немедленно бросились через дорогу и присоединились к нам.

Итак, отряд без потерь преодолел опасный рубеж сильно охраняемой магистральной железной дороги. Это была большая удача. Но мешкать было нельзя. Мы и так упустили много времени, а впереди ждали новые испытания — многокилометровый форсированный ночной марш по незнакомой местности, занятой врагом, и преодоление Западной Двины.

Нас подгоняло сознание того, что гитлеровцы, узнав о прорыве через железную дорогу, могли в любую минуту организовать быстрое преследование по свежему следу. Почти бегом, задыхаясь и обливаясь потом, мы проскакивали поляны, участки дорог и поля. Как можно быстрее, напрямик пробирались через рощи и колючие заросли. Обходить препятствия времени не было, ведь летняя ночь так коротка.

Некоторые бойцы, ослабев, уже едва поспевали. Кто был посильнее и повыносливее, тому пришлось брать у отстающих оружие и вещмешки. К общему удивлению, радистка Валя ни на шаг не отставала от бывалых воинов и никому не отдавала свой груз.

— Друзья, еще немного, несколько километров, и Двина, — подбадривал нас комиссар.

В жизни часто случается так, что вот, кажется, уже конец испытаниям, еще одно последнее усилие — и впереди открытый ровный путь… Но тут совсем неожиданно возникает преграда. Так случилось и с нами. Собрав последние силы, мы рывком устремились через поле к видневшейся полоске леса, за которой, по нашим расчетам, должна была открыться Западная Двина.

Трудно передать, как горько мы разочаровались, когда внезапно натолкнулись перед леском на небольшую, всю заросшую быструю речушку с топкими берегами. О ее существовании никто и не подозревал. Но рассуждать было некогда, и бойцы, не разуваясь, с ходу бросились через эту ненавистную капризную речушку. Раннюю тишину сонной речушки, местами покрытой тонкими ватными слоями утреннего тумана, нарушил топот ног, чавканье болотистой почвы, звонкие всплески воды да невольно вырывающиеся возгласы бойцов. Речка была небольшая, неглубокая, с холодной чистой водой. Все кинулись жадно пить.

И вдруг невдалеке слева быстрыми и острыми желто-красными язычками пламени заплясали яркие вспышки, и мгновенно рассыпались, полоснули пулеметные и автоматные очереди. С горячим шипением яростно впились в воду молниеносные змейки трасс, тонкими строчками вспоров гладь воды. А по стволам берез и елей захлопали разрывные пули. Все мы бросились вперед — на противоположный берег. По всему было видно, что противник бил бесприцельно, на наш топот и одиночные возгласы бойцов. Только это и спасло нас от беды.

— Автоматчики, по вспышкам — огонь! — громко крикнул Кисляков и, став на колено, дал длинную очередь. Дружно ударили и другие автоматы. Враг замолчал. По-видимому, это была небольшая засада, устроенная у моста, что был слева от нас, но о котором мы, к счастью, раньше не знали, иначе напоролись бы на немцев.

Оставшиеся несколько километров прошли без единого привала. И вот перед нами быстрая и широкая Западная Двина. От нее повеяло холодной сыростью. Стало совсем светло. Первые лучи солнца ярко осветили верхушки сосен и рассеялись в густой молочной пелене тумана, местами припавшего к реке.

Но нам некогда было любоваться природой. Быстро спустились к берегу, и сразу закипела работа. Через пятнадцать-двадцать минут три плота были спущены на воду. Вскоре первая группа партизан достигла противоположного берега. Теперь, когда туман почти рассеялся и другой берег стал ближе, на нем были хорошо видны наши люди. Над горизонтом висел ослепительный диск солнца. Наступал жаркий безоблачный день. Надо было спешить с переправой, но возвращавшиеся плоты, как назло, едва двигались, а других сделать было больше не из чего, так как сухих бревен поблизости не оказалось. Мы топтались на берегу, проклиная черепашью тихоходность плотов, к тому же еще и сносимых течением. Так и хотелось броситься вплавь к плотам и помочь тем, кто изо всех сил, упираясь шестами, направлял их к нам. Когда плоты со второй группой достигли середины реки, в небе послышался тонкий ноющий гул мотора. Он быстро нарастал, и вскоре над нами появился темно-коричневый немецкий самолет-разведчик, прозванный «костылем».

— Воздух! — крикнул кто-то.

Все бросились в ближайшие кусты, а кое-кто и прямо на землю. Как горох, посыпались в воду и те, кто был на плотах. Однако было поздно. Разведчик, низко пролетев над водой, скрылся за перелеском. Но гул не утихал, и вскоре, переваливаясь с крыла на крыло, самолет вернулся и на бреющем полете устремился к плотам, за которые уцепились бойцы. Я был уверен, что по ним ударят смертоносные пулеметные очереди. К счастью, самолет, взмыв над оцепеневшими бойцами вверх, описал круг и удалился. Не ожидая такой благополучной развязки, все облегченно вздохнули. Стало тихо, но это оказалось затишьем перед бурей. Плоты медленно приближались к тому берегу. Внезапно воздух прорезал звенящий свист снарядов, и сразу же на противоположном берегу раздались сотрясающие землю разрывы. Вслед за ними где-то далеко бухнули артиллерийские залпы. «Перелет», — мелькнуло у меня в голове… И тотчас прямо перед нами взметнулись черно-красные у основания и серебристые вверху высокие водяные смерчи. Берег задрожал от мощных взрывов. Вода в реке вспенилась, закипела. Воздух наполнился мелкой водяной пылью. За первым залпом последовал второй… Реку будто вывернуло наизнанку. Переправу стало заволакивать сизым едким дымом.

— Плотно садят, гады, видно, из бронепоезда, — прижимаясь к земле, бросил бывший артиллерист Николай Мазур.

В стороне натужно выл «костыль», корректировавший огонь.

Снаряды ложились все ближе к плотам. Вот один из плотов резко метнуло в сторону, бревна расползлись.

Обстрел прекратился так же внезапно, как и начался. Переправу мы продолжили и вскоре были на той стороне. Даже те, кто был сброшен взрывной волной в воду, остались живы и благополучно добрались до берега.

— Ну, братцы, и страху было, когда нас тряхнуло с плота, — рассказывал Севастеев. — Я думал сначала, что на Луну лечу. Потом плюхнулся в воду и камнем пошел ко дну. Попытался кричать — воды нахлебался. Вот, думаю, отвоевался, крышка! Глотнул еще водицы и вспомнил бабушкину сказку про лягушку. Вот она-то, сердечная, и спасла меня, почти утопленника.

— Ну-ка расскажи, дружище, как это тебя царевна-лягушка спасла, — попросил Мазур.

Сияющий Севастеев охотно рассказал:

— Однажды две лягушки упали в горшок со сметаной. Одна решила, что ее песня спета. «Зачем зря мучиться!» — подумала она и, перестав барахтаться, захлебнулась. Вторая рассудила иначе: «Умереть никогда не поздно. Надо найти выход, чтобы побороть смерть». Захлебываясь, она все быстрее барахталась в сметане, борясь за жизнь. Когда ей уже показалось, что наступил конец, она вдруг почувствовала под ногами твердый, сбитый ею ком масла. Опершись на него, она выскочила и на радостях проквакала: «Раньше смерти не умирай!»

— Раньше смерти не умирай! Хорошо сказано. Жилицкого надо послать к лягушке на выучку, возможно, смелее станет, — пошутил Вышников.