Потом он вымыл за собой посуду. Зашел в комнату, где Валя, укрыв ноги пледом, смотрела телевизор. Она внимательно следила за событиями на экране. Шел один из ее любимых фильмов — «Офицеры». Она уже несколько раз видела его, но каждый раз получала не меньшее удовольствие. Сегодня это был Подарок после напряженного дня. Вадим переоделся и устроился на диване рядом. Последнее время ему нечасто удается вот так спокойно посидеть у телевизора, чувствуя прикосновение близкого существа. Его переполняла нежность. За все время жизни вдвоем он ни разу не испытывал такого наплыва эмоций. Он был невероятно горд собой, что сегодняшнее приключение с Марьям вызвало в его душе только иронию. Он пытался понять, чем околдовала его эта женщина в то жаркое лето? Он был слишком молод, она — слишком сексапильна. Ничего противоестественного не произошло. Они просуществовали вместе ровно столько, сколько мог длиться этот бессмысленный союз. Он никогда не задумывался о том, что у такой женщины, как Марьям, могут быть дети. Эти два понятия казались ему несовместимыми. И сам становиться отцом совершенно не собирался. Он не думал об этом и в первую женитьбу, тогда тоже главную роль играли эмоции, наслаждение, бесшабашное времяпрепровождение.

С Валей все было иначе. Белов смотрел на нее, увлеченную событиями фильма, сопереживающую. Она грызла большое красное яблоко и изредка посматривала в его сторону. Вадим поцеловал жену в мочку уха и прошептал:

— У нас впереди только радость, море счастья.

К сожалению, его словам не суждено было сбыться. Прошло чуть больше недели, и как-то утром раздался телефонный звонок. Не понимаясь с постели, Вадим протянул руку и снял трубку. Он не любил таких ранних звонков.

— Алло, — сонно сказал он.

— Вадим, это Ермолов, — голос председателя Белов узнал сразу. Ведь столько раз на очередном сеансе связи со Степанидой Михайловной традиционно первые две-три минуты общался с ним. Сегодня в знакомом голосе звучали незнакомые интонации.

— Слушаю, Евгений Федорович, — приподнимаясь на локте, ответил Белов. Рядом уже сидела Валя и испуганными глазами смотрела на мужа.

— Беда, Петрович, Степанида Михайловна умерла. Вчера вечером отвез я ее в районную больницу. Только видишь, как получилось — не помогли врачи-то. Скрывала она ото всех, насколько плохо чувствовала себя в последнее время. Мне сказали — лейкоцитоз. Рак крови, по-простому. Как Валюше скажем? — Ермолов говорил, а Вадим чувствовал, как к горлу поднялся комок и удушливо сжимает все крепче и крепче. Он глубоко выдохнул и закрыл лицо свободной рукой. Валя трясла его за плечо. — Что молчишь, ты меня слышишь?

— Да, я все понял. Приеду.

— Похороны сегодня хотим, поминки опять же. Тут полдеревни хлопочет. Уважали Степаниду, так-то.

— Через два часа буду.

— А Валя как же?

— Не знаю, Евгений Федорович. Не знаю, что и ответить.

— Понимаю. Ну, все, ждем.

Ермолов положил трубку. Вместе с гудками в трубке, к Вадиму пришло страшное ощущение непоправимого. Валя тихонько плакала, закрыв лицо руками. Ему даже не пришлось ничего говорить ей. Она все поняла без слов.

— Я так давно не виделась с нею. Я столько не успела сказать, мамочка, милая, как же так… — причитала она, глотая слезы. — Я чувствовала, что с нею что-то не так. Просила тебя отвезти. Я бы увидела ее и все поняла.

— Валюша, возьми себя в руки, — набирая домашний номер Кости, сказал Вадим. Спросонья Проскурин несколько секунд молчал, потом, видимо, пришел в себя.

— Поезжай, Вадим, я думаю, что наши дела можно отложить. В крайнем случае я постараюсь все устроить сам. Машина через полчаса будет у тебя под подъездом. Передай мои соболезнования Валюше. Она тоже поедет?

— Не спрашивай.

— Хорошо, позвонишь, когда сможешь приступить к работе. — Проскурин имел в виду разработку новой программы, идею которой Белов вынашивал не один месяц.

— До встречи, пока.

Потом Вадим позвонил на кафедру.

— Набери номер Маковецкой, — попросила Валя. — Я думаю, она должна поехать с нами.

— Ты уверена, что сможешь? — Вадим задавал вопрос кратко, боясь даже представить себе, какая картина ожидает Валю в родном доме.

— Да.

— Машина будет через двадцать минут. Я звоню Веронике Сергеевне.

Валя держалась мужественно, она не проронила ни единой слезинки с самого приезда в Смирновку. Ее застывшее лицо окаймляла черная косынка. Большой живот скрывал расклешенный темно-серый плащ. Она не захотела снимать его, потому что чувствовала озноб. Временами зубы ее начинали неконтролируемо стучать, и тогда Вероника Сергеевна что-то давала ей выпить. Маковецкая ни на минуту не упускала ее из виду. Об этом просил Вадим, да и сама она понимала, что должна быть рядом с внучкой. Едва переставляя ноги, Валя успевала оказаться и на кухне, и на крыльце, и в маленькой, затемненной комнате, где на столе возвышался красный гроб. Скрещенные на груди высохшие руки, маленькое, спокойное лицо неестественного цвета. Словно восковая кукла. Валентина снова и снова смотрела на пламя свечей у изголовья. Мысленно она разговаривала с матерью, положив ладонь на ее холодные руки. Валины губы беззвучно шевелились. Никто не знал, о чем в последний раз говорила дочь своей матери. Невысокие столбики желтого пламени подрагивали от каждого движения дверей. Монотонно читал молитвы местный священник. Постоянно кто-то входил, выходил. Бесконечная вереница людей, целующих, с плачем обнимающих молодую женщину, казалось, никогда не закончится. Но потом Валя почувствовала, как чьи-то руки сжали ее с двух сторон. Она не понимала, что едва не лишилась чувств, когда ей сказали, что пора выходить.

До сельского кладбища они ехали в машине Проскурина. Валя хотела идти с процессией вместе со всеми, но Вероника Сергеевна уговорила ее сесть в машину. Все оказалось быстрее, чем представлялось Вале. Это были не первые похороны, на которых ей довелось быть. Когда умерла бабушка, она боялась признаться, что не чувствует в душе такого горя, какое было написано на лице Степаниды, ее матери. Валюша лишь тихо плакала, уткнувшись в мамин живот. Закрывала уши, чтобы не слышать, как та стала истошно кричать, когда гроб опускали в свежевырытую могилу. А сегодня, благодаря стараниям Маковецкой, ею овладело полусонное состояние. Она заторможенно отвечала, медленно соображала. Бросила по обычаю горсть земли на гроб, и ей вдруг захотелось увидеть, куда именно упали рассыпавшиеся влажные кусочки. Валя подалась вперед, и Вадиму стоило немалых усилий оттащить ее обмякшее тело от края могилы.

Когда все сидели за столом, Валя лежала в соседней комнате, отвернувшись к стене. Негромкие разговоры, звуки посуды неподалеку. «Как они могут есть?» — с отвращением подумала Валя, прижимая ладони к ушам. Ей хотелось полной тишины. Вадим, сидевший за столом рядом с Маковецкой, шепнул, что пора уезжать. Та была давно готова к этому. Поминки всегда напоминали ей о том, что она давно потеряла мужа, сына. Что эта боль по-настоящему касается только близких, самых близких. Любые сочувственные слова, сказанные со стороны, никогда не сравнятся с безмолвным горем, не облегчаемым ни слезами, ни водкой.

— Валюта, поедем, милая, — погладив внучку по спине, мягко сказала Маковецкая.

— Хорошо, — послушно ответила Валя и медленно, при помощи Вероники Сергеевны, поднялась с постели. Она прошла мимо длинного стола с людьми, ничего и никого не видя. Единственным желанием было поскорее выйти на воздух из душного, пропитанного запахом еды и спиртного дома. Он перестал быть ей родным. Она не захочет больше заходить в комнату, где недавно стоял красный гроб с маленьким, высохшим телом матери.

— Валюта, мы приехали, — раздался голос Вадима откуда-то издалека.

Та подняла на него глаза, потом перевела взгляд на сидящую рядом Маковецкую.

— Скажите мне, что я сплю, — попросила Валя, прикусывая дрожащие губы.

— Пойдем, милая, я помогу тебе, — беря ее под руку, сказала Вероника Сергеевна.

— Не надо, оставьте меня. Я справлюсь сама, — отстранив ее, Валя открыла дверь и, опираясь о спинку переднего сидения, вышла из машины. — Спасибо, бабушка. Я просто не могу сейчас ни с кем говорить.