И тогда Бохурчи тоже ушел от ночного костра. Но не оскорбленный, как Джамуха, а пристыженный, потому что понял, какую ошибку допустил.

На другое утро я спозаранку поспешил к озеру. Мне захотелось порыбачить после столь долгого перерыва, после столь шумных недель меня потянуло посидеть с удочкой у воды. В моих ушах до сих пор стояли крики и вой многих тысяч участников битвы, у меня до сих пор стояли перед глазами горящие юрты, потрясенные лица матерей, горы раненых и убитых.

Там, где гора, напоминающая горб верблюда, соприкасалась с небом, зажглось солнце. Я смотрел на него не отрываясь, и у меня начали слезиться глаза. Раскаленный диск поднялся над горой, и все окрест — и лес, и озеро, и кусты, и долину Черного Сердца — залило красноватым светом.

Сиди и наслаждайся ранним летним утром, шелестом пышных трав и запахом степного ветра! Когда я раздвигал камыш, он потрескивал: птицы испуганно вскрикивали, заслышав мои шаги. Решив переменить место, я искал, где бы устроиться поудобнее.

Но этим утром клева не было. Сколько раз я ни переходил с места на место, не шла рыба на крючок, и все тут! Озеро молча уставилось на меня, как зеркало, в которое я молча смотрелся. И только мягкий ветерок накладывал складки и морщинки на это зеркало.

Я больше не обращал внимания на мою уду и оставил ее в воде, потому что глаза мои нашли нечто, обрадовавшее их: блестящих на солнце стрекоз, которые покачивались на колышущемся камыше, пестроперых выпей, хватающих насекомых на лету, и даже несколько речных скоп, круживших над озером.

Уйдя в свои мысли и прислушиваясь к окружающему меня миру, я вдруг вздрогнул, заслышав неподалеку шелест щетинницы.

Шаги приближались.

Быстрые шаги.

Птицы вспорхнули с облюбованных мест.

А дикие утки ныряли в воду.

Кто–то позади меня раздвигал руками камыш, как незадолго до этого раздвигал его руками я. Прежде чем разглядеть человека, я увидел два приближавшихся ко мне кувшина, два красивых пустых кувшина, болтавшихся на вытянутых вперед руках и закрывавших лицо. Я очень скоро узнал его: это была девушка–меркитка из толпы пленных, которой я подал с лошади полную чашку кумыса. Сегодня у нее не было огненной лилии в волосах. Когда она заметила меня, ее руки с кувшинами опустились, и камыш передо мной сомкнулся.

— Пойди сюда, — сказал я.

Она не сдвинулась с места.

Я сделал несколько шагов ей навстречу и резко раздвинул камыш, так, что мы оказались с ней лицом к лицу.

Девушка улыбнулась:

— Я выхожу! — И прошла мимо меня.

На ней по–прежнему было грубое льняное платье тоскливого серого цвета, и она все еще ходила босая.

— Ты удишь рыбу?

Я кивнул.

— И сколько ты уже поймал?

— Ни одной.

— Ни одной? Я тоже всегда ловила рыбу — там, в верховьях Килхо! И в солнечный день, и в ветреный, и в дождь, и в туман. Даже зимой, когда лед приходилось пробивать, мы ловили рыбу. И она всегда нам попадалась. Там, в верховьях Килхо!

Рассказывая об этом, она весело перепрыгивала с одного большого камня на другой, и теперь на плоских камнях на берегу повсюду виднелись черные отпечатки ее мокрых ног.

— Может, озеро чересчур глубокое? Или чересчур холодное? — спросила она.

Я пожал плечами. Мне очень понравился ее голос. Когда я задерживал на ней свой взгляд, она отворачивалась и подолгу смотрела в сторону почти недвижного сейчас озера, темного леса или горбатой горы.

— Ты не любишь разговаривать?

Вместо ответа я лишь улыбнулся ей. А она вернулась к воде и наполнила свои кувшины.

— Садись рядом со мной, — предложил я, опасаясь, что она уйдет и я опять останусь один.

— С удовольствием, — ответила она и поставила кувшины на песок.

Девушка села напротив меня на синий камень, повернувшись спиной к озеру.

— Как тебя зовут? — негромко спросил я.

— Алтын—Читчик, Золотой Цветок! — ответила она мне, упершись локтями в колени и взяв голову в ладони. Сейчас она не сводила с меня своих узких темно–карих глаз.

— Золотой Цветок, — повторил я. — Красивое имя.

— А тебя как зовут?

— Кара—Чоно, Черный Волк.

Над Верблюд–горой появились темные тучи. Зеркало озера потемнело. Теплый ветер шевелил щетинницу. В лесу хрипло закричала сойка.

Золотой Цветок побежала к своим кувшинам, говоря:

— Как я могла забыть! Меня ждут в орде с водой!

— И когда ты вернешься обратно?

— Ты хочешь?..

— А ты хочешь, Золотой Цветок?

Она кивнула и исчезла со своими кувшинами, только и сверкнули ее голые загорелые ноги. В камыше зашуршало. Я долго слышал звук быстрых шагов Золотого Цветка — пока она не пошла по луговой траве.

Я сидел у воды один. Но представлял, что нас двое. Хорошо думать, что ты не одинок. И все, что я с этого времени видел, я как будто видел вместе с Золотым Цветком: и птиц, и лес, и озеро, и гору. И еще маленьких зеленых жучков, ловко вскарабкивавшихся на синий камень, на котором совсем недавно сидела Золотой Цветок.

Я так в нее влюбился, что мне даже страшно стало, а не случится ли с ней чего худого по дороге в орду. У кого она жила в темном закутке, кому прислуживала вместе с другими слугами? Был ли ее хозяин груб с ней, измывался ли над ней только потому, что она была пленной, да еще вдобавок из племени меркитов?

Пошел дождь, теплый и ласковый; со стороны озера донеслось что–то похожее на тоненький звон.

Я снова забросил в озеро свою уду.

И рыба пошла на приманку, одна большая рыба за другой. Дождь не холодил моего разгоревшегося лица, и я подумал еще, что Золотой Цветок обрадуется, увидев, сколько рыбы я наловил.

Когда дождь перестал и капли его стекали только по длинным стеблям камыша, а солнце подсушило уже мокрые камни, я лег на прибрежный мох, вытянулся во весь рост и опустил свои голые ноги в воду. Яркий небесный свет заставил меня смежить веки. Я снова увидел бредущих за запряженными яками повозками пленных, и среди них Золотой Цветок. Босоногая, она мелко семенила по теплой земле. Она была не такой усталой и грустной, как остальные, и глаза ее не были прикованы к колесам повозки, нет, она вертела головой по сторонам: то на кого–то из пленных бросит быстрый взгляд, то без страха посмотрит прямо в лицо одному из наших стражников, то поднимет глаза и долго не сводит их с синего неба, будто успевшего шепнуть ей: «Несмотря на все твои страдания, жизнь все–таки прекрасна!» А то она неожиданно нагнулась и сорвала на ходу красную, огненную лилию, отломила длинный стебелек и воткнула цветок в свои черные волосы. Я испытывал удовольствие всякий раз, когда она вдруг поднимала голову и смотрела на меня своими темно–карими глазами. Ее темные веки были покрыты мелкой желтоватой пылью, которая покрывала и длинные косы девушки, свисавшие на груботканое льняное платье, а потом эта желтая пыль легла даже в чашечку красной, огненной лилии.

Золотой Цветок!

Я уснул и взял ее в свои сновидения.

Не могу сказать точно, отчего я проснулся и сколько времени проспал, но произошло что–то чудесное: рядом со мной лежала Золотой Цветок. Я не решался пошевелиться, я едва дышал. Нет, правда, она лежала рядом со мной во мху, глаза ее были закрыты, и сама она была так красива, что даже нелепое порванное платье ничего от этой красоты не отнимало. Меня так и подмывало поцеловать ее мягкие губы, по–девичьи нежную шею и тонкие загорелые плечи, видные сквозь прорехи в платье. Но я не осмелился, не желая разрушить то, от чего пришел в трепет и что заставило меня испытать чувство счастья. Я боялся, что мой жадный взгляд разбудит ее, сила моего желания оскорбит.

Я потихоньку встал и пошел собирать тонкие веточки и сучки для костра, на котором собирался поджарить пойманную рыбу.

Озеро опять разгладилось, и в нем снова отражались камыш и деревья. И еще порхавшие над ним птички. У меня из–под ног вспорхнула пара щеглов.

Я поспешил обратно.

Золотой Цветок сидела на песчаном берегу и чистила рыбу. Мы разожгли костер. А когда мы поели, она сказала, смеясь: