Когда взводные ушли, я спросила не без ехидства:
— Иван Иванович, а где ваш смертный медальон? Он сконфузился. Пошарив по карманам, вильнул
очками.
— Я его... того... кажется, в летнее галифе переложил...
Мы со старшиной засмеялись. А писарь в отместку:
— А ваш, товарищ старший лейтенант? — Теперь мы смеялись уже все трое.
Медальон — полый патрончик с вложенной бумажкой, устанавливающей личность,— боец переднего края обязан всегда носить при себе, для чего в галифе имеется специальный кармашек. Но уже с начала войны установилось поверье, что имеющих при себе эти амулеты убивают прежде всего. И никто из фронтовиков, за редчайшим исключением, их не носит: получают и тут же выбрасывают, причем непременно через левое плечо, да еще и с заклинанием: «Сгинь, сгинь, пропади»! Наивно, но факт. Обычаи у нас традиционны — новички во всем подражают фронтовикам, как дядькам-наставникам, и в серьезном, и в смешном.
Мы со старшиной еще раз просмотрели личный состав боевых расчетов. Старшина считал по памяти, загибая пальцы:
Та-а-к... Сколько ж у Сомочкина бывалых? Вахнов — раз, Мамочкин — два, Митя Шек, Илюхин да плюс Никола Пряхин. У Кузнецова: Приказчиков, Медведев, Осинин. У Серикова: Забелло... Я бы, товарищ старший лейтенант, сюда Пряхина перекинул бы... для усиления. Может, их с Забеллой местами поменять?
Нет,— категорически возразила я. — Не забывайте, что Сомочкин на стыке. Видели, какая там лощина в сторону фрицев? И потом... никто из нас не застрахован. А Пряхин, можно сказать, готовый взводный командир. Ведь так? Да и чем хуже Вася Забелло? К тому же все они уже друг с другом сроднились. Да и к стрелкам привыкли. Позиции обжили. Ничего уже не стоит менять. Да и времени для этого нет. Вот-вот...
А тихо, черт возьми!.. — вздохнул старшина.— Как в...
Что такое? На нейтральную полосу где-то перед позициями Серикова обрушилась лавина минометного огня. От неожиданности Соловей опрокинул стол с телефоном. В одно мгновенье мы все четверо оказались в траншее. Чуть впереди, с малым недолетом сплошняком разливалось пламя взрывов. По всей линии обороны, как колокола громкого боя, забрякали сигнальные гильзы. Боевая тревога!
— Всё,— нахмурился старшина, пристально вглядываясь в предрассветный мрак.— Шутки кончились...
— Соловей, каску, автомат — живо! Контратака!..
Но, как оказалось, это было просто ЧП местного масштаба. Дивизионная разведка несколько часов тому назад проникла в немецкий тыл через стык соседнего батальона с нашим. При отходе с «языком» группа захвата в темноте сбилась с направления и была с запозданием обнаружена фрицами, на участке нашей нейтралки. Вот фашисты и изливали досаду.
— Ну не идиоты ли? — сплюнул старшина, имея в виду дивизионных штабников. — Не предупреждают! Хорошо, что наши прозевали, ведь могли бы своих...
- Плохо, что прозевали! – возмутилась я. – Так и врага проглядят. Соловей, бегом к Серикову — узнай, почему проморгали.
«Сабантуй» как внезапно начался, так и прекратился: минометы замолкли разом, как оркестр по финальному взмаху дирижерской палочки.
Мимо нас, дыша, как запаленные кони, на рысях пробежали разведчики в камуфляжных халатах поверх ватников. Двое передних под руки волокли здоровенного фрица в каком-то небольшом чине. Глаза пленного были по-жабьи выпучены, щеки вздуты буграми: изо рта торчал тряпичный кляп.
Попался, который кусался! — захохотал писарь, гася свой фонарик.
Молодцы! — крикнул вдогонку героям дня старшина.
Появились на пару ротные командиры Самоваров и Пухов. Александр Яковлевич, нервно посмеиваясь, сказал мне:
Молодец твой Вахнов! Ну и гла-зе-напы!.. Диву даюсь, как он разглядел, что свои. Молодец.
Хорошо, что разглядел. Черти безмозглые!..— опять выругался Василий Иванович.
Да…— Старший лейтенант Самоваров полез в затылок. — Могло бы... Позвоню комбату,
Я распорядилась:
Иван Иванович, запишите-ка в ваш талмуд? объявляю младшему сержанту Вахнову благодарность за бдительную службу. Довести до сведения личного состава.
Так ведь Вахнов же еще даже и не ефрейтор! — удивился старшина. — А вы его...
А, формальности!— отмахнулась я. — Подготовьте реляцию, Достоин.
Когда мы вернулись в землянку, возвратившийся от Серикова Соловей шлепнул на стол исходящий ароматом крепкой заварки закоптелый котелок. Старшина достал из кармана завернутый в бумажку сахар.
Хорошее дело,— одобрил Иван Иванович, потирая озябшие руки. — Черт бы слопал эту печку — глаза выело.
Соловей, залей,— приказала я,— все равно никакого тепла.
За чаем старшина недобрым словом помянул авансом испеченного младшего сержанта Вахнова:
- Опять язычину распустил. Ну хоть ты кол ему на голове теши!..
Я насторожилась?
— Что такое? Опять про штабы?
— Хуже. Про командарма Поленова байки травит
— Во бес не нашего болота! — удивленно присвистнул писарь.
— ...Собрался как-то раз генерал Поленов в нашу дивизию. А в пути вспомнил, что в каком-то полку солдаты на плохой хлеб жаловались. Вот он и заверни попутно в полевую хлебопекарню. А там — грязища! сор, дым, смрад. Мух этих самых... Одним словом, как в кабаке захудалом. Генерал рассвирепел— едва интенданта не отволтузил и предупредил, что в следующий приезд расстреляет. Ну тот скорой рукой навел порядок, как в аптеке. Но перетрусил так, что понос пробрал— в госпиталь подался. Ну вот и опять заезжает в ту же пекарню командарм. Глянул с порога и зовет: «Кто тут хозяин?» А новый интендант, наслушавшись от старого, тоже ужасно испугался и говорит своему старшине: «Выйди. Встреть. Ты человек молодой. А у меня дети. За сердце боюсь...» И спрятался в пустой мучной ларь. Старшина перекрестился на случай да и вышел: «Я хозяин, товарищ генерал-лейтенант!» А командарм ему: «Молодец! Получи медаль. Запиши, адъютант». И укатил...
— Ха-ха-ха! — смешливый Соловей так и покатился.
Писарь тоже захихикал?
— А тот дурень так и сидит в ларе?
Да и мне было смешно. Забавный анекдот. Да и безобидный, в сущности. Услышь такое солдатское творчество о своей собственной персоне командарм Поленов — наверняка бы смеялся. Однако...
Так составлять на Вахнова бумагу иль теперь погодить? — усомнился писарь.
Иваныч, не путай ты, ради бога, божий дар с яичницей! — с досадой отозвался старшина. — При чем тут рваные галоши?
Вот именно,— кивнула я. — Составляйте. Сейчас же и подпишу. А его пропесочу... В последний раз
Очередной обход мы с Соловьем начали нарочно с позиции Вахнова.
— Стой! Кто идет? Пароль?
— Пятнадцатый. Гильза. А, неразлучная пара!..— У пулемета маячили двое: Егор Мамочкин и Митя Шек. — Здравствуйте, Егор Егорович! Привет, Дмитрий! Всё в порядке?
Так точно, товарищ старший лейтенант! Ведем визуальное наблюдение. Огня открывать не приказано. Да и причины вроде бы пока нет... Тихо.
Так держать! Егор Егорович, письмо вам передали? Ну, как там — дома?
А что ей — этой литве белозубой — подеется? Живут да хлеб жуют. Растут как грибы. Приедешь — и не узнают...
У Мамочкина от двух браков что-то уж очень много детей. Овдовев, он по зароку женился на многодетной вдове своего однополчанина, бывшего красноармейца. И у них теперь и совместные, и сводные, как по заказу: два Толюни да два Колюни, два Бориса, два Дениса, Дуняша, Маняша и еще кто-то. Как начнет отец пересчитывать, сам сбивается. Ему, как многодетному, полагалась льгота. Да не вытерпело красноармейское сердце. Добровольцем ушел с двумя старшими: Толя и Коля тоже воюют в нашем полку — в противотанковой артиллерии. Как подумаю о них, сердце— бух, как в пропасть... Храни судьба!..
В соседней землянке стрелки грустно и слаженно пели любимую:
Здравствуй, милая Маруся! Здравствуй, цветик го-о-лу-бо-о-й...
Рядом — в вахновской — трепался сам хозяин. Зычный голосина из-под земли, как из бочки. При открытой настежь и окутанной дымом двери каждое слово слышно. Соловей предостерегающе дернул меня за рукав, очевидно приглашая послушать.
