Литмир - Электронная Библиотека

Жорж Санд

Зеленые призраки

Les Dames vertes, 1859

Перевод Платона Краснова

I. Три хлеба

В конце мая 1788 года я получил от моего отца поручение весьма деликатного свойства и отправился в замок Ионис, расположенный верстах в десяти от Анжера, в глубине страны между Анжером и Сомюром. Мне было двадцать два года, и я занимался уже адвокатской практикой. Я не выказывал к ней склонности, хотя ни разбор дел, ни произнесение речей не представляли для меня особенной трудности. Принимая во внимание мой возраст, меня считали человеком, не лишенным способностей. Талант же моего отца, известного во всей округе адвоката, обеспечивал мне в будущем множество клиентов: мне осталось только стараться не быть слишком недостойным его заместителем. Но я лично предпочел бы заняться литературой, предпочел бы жизнь, предоставляющую больше простора мечтам, более независимое применение моих собственных способностей, занятия, менее зависящие от чужих страстей и чужой выгоды.

Семья моя была зажиточна, а я был единственным сыном, выросшим среди нежных попечений и забот; потому я мог бы сам выбрать себе дорогу. Но я боялся огорчить моего отца, гордившегося тем, что он может быть мне опытным руководителем на пути, который он впервые сам пробил для меня. Я слишком нежно любил моего отца и не мог допустить, чтобы мои вкусы получили перевес над его желаниями.

Когда я отправился верхом через леса, окружающие старый величественный замок Ионис, был чудесный вечер. Я старательно снарядился в путь, оделся с изысканной тщательностью; за мной ехал слуга, он был мне совершенно не нужен, но мать послала его на всякий случай, из невинного тщеславия, так как ей хотелось, чтобы ее сын мог достойным образом явиться в замок одной из самых знатных наших клиенток.

Ночь тихо светилась кротким огнем самых крупных своих звезд. Легкий туман скрывал сверкание мириадов второстепенных светил, мерцающих подобно огненным глазам в ясные и холодные ночи. В эту ночь расстилавшийся небосклон был настоящим летним небом, достаточно чистым, чтобы считаться ясным и прозрачным, и достаточно затуманенным, чтобы не пугать неисчислимым богатством звезд. Это был, если можно так выразиться, тот мягкий небосклон, который еще оставляет место для земных помыслов, позволяет восхищаться туманными очертаниями тесного горизонта, без презрения вдыхать аромат цветов и трав — словом, сознавать, что и сам представляешь собою нечто, и забывать, что вся наша земля только ничтожная песчинка в громадном мировом пространстве.

По мере того, как я приближался к замковому парку, к аромату лесных трав стал примешиваться запах сирени и акаций, свешивавших свои цветочные Кисти через окружавшую парк стену. Вскоре сквозь деревья я увидел освещенные окна замка, с их шелковыми фиолетовыми занавесями, пересеченными темными перекладинами оконных рам. Замок был выстроен в стиле Возрождения и отличался вкусом и фантазией. Это было одно из тех зданий, в которых до того проникаешься чем‑то гениальным, изящным и смелым, что оно, исходя из воображения зодчего, как будто овладевает вашим собственным воображением, возвышая его над привычками и заботами обыденного мира.

Признаюсь, что сердце мое сильно билось, когда я приказывал лакею доложить обо мне. Я никогда не видал госпожи Ионис. Она считалась самой красивой женщиной в этих местах; ей было двадцать два года, а ее муж не отличался ни красотой, ни любезностью и бросал жену ради своих поездок. Письма госпожи Ионис были прелестны; она умела в своих деловых письмах выказывать не только много Смысла, но даже много остроумия. Сверх того, она отличалась возвышенным характером. Вот все, что я знал о ней; но этого было более чем достаточно для того, чтобы я боялся показаться ей неловким провинциалом.

Должно быть, при входе в зал я был очень бледен.

Поэтому я с некоторым облегчением и не без удовольствия увидал перед собою только двух толстых, старых, очень некрасивых женщин; одна из них, вдовствующая графиня Ионис, сообщила мне, что ее невестка в настоящее время находится у одной из своих подруг, живущих по соседству, и, вероятно, вернется только завтра утром.

— Тем не менее мы очень рады вас видеть, — прибавила почтенная женщина, — мы проникнуты чувством искренней дружбы и признательности к вашему отцу; нам очень нужны его советы, и, вероятно, он поручил вам передать их.

— Я приехал от него, чтобы поговорить о делах с госпожой Ионис…

— Графиня Ионис действительно занимается делами, — возразила вдова, как бы с целью указать на мою ошибку в титуле. — Она понимает их; у нее есть здравый смысл, и в отсутствие моего сына, находящегося теперь в Вене, она занимается этим скучным бесконечным процессом. Но не рассчитывайте, что я могу заменить вам графиню; я в этих делах ничего не понимаю, и все, что я могу сделать — это задержать вас до возвращения моей невестки, предоставив вам сносный ужин и мягкую постель.

С этими словами пожилая дама, казавшаяся, несмотря на данный ею мне урок, довольно добродушной женщиной, позвонила и отдала распоряжения, как меня поместить. Я отказался от ужина, поскольку уже закусил дорогой и находил крайне стеснительным есть одному в присутствии совершенно незнакомых людей.

Так как мой отец предоставил в мое распоряжение для исполнения данного мне поручения несколько дней, то мне оставалось только задержаться и ждать нашу прекрасную доверительницу. Для нее самой и ее семьи я являлся настолько полезным человеком, что имел право на самое радушное гостеприимство. Поэтому я не заставил себя просить, хотя поблизости от замка находился весьма приличный постоялый двор, на котором обыкновенно люди моего звания ожидали, пока их примут "благородные". Так звали в то время в провинции дворян, и следовало считаться со смыслом этих выражений, чтобы уметь держать себя в отношениях с высшим светом без унижения и без нахальства. В качестве человека среднего круга и философа (в то время еще не существовало выражения "демократ") я отнюдь не признавал за знатью нравственного превосходства. Но так как и знать вооружалась философией, то я понимал необходимость считаться с тонкостями этикета и уважать их, чтобы тем заставить в свою очередь уважать себя.

Поэтому, как только я оправился от моей робости, я сумел выказать себя достаточно благовоспитанным, тем более что у моего отца мне приходилось видеть представителей различных общественных классов. Вдова, по–видимому, поняла это через какие‑нибудь несколько минут, и ей не приходилось уже делать над собой усилий, чтобы принимать если не в качестве равного, то, по крайней мере, как друга дома, сына адвоката своей семьи.

Пока она разговаривала со мною как женщина, у которой опытность заменяет ум, я воспользовался временем, чтобы рассмотреть ее наружность, а также наружность другой женщины, сидевшей с нею. Эта последняя была еще жирнее; сидя в некотором отдалении и вышивая фон на каком‑то ковре, она не разжимала губ и едва поднимала на меня свои глаза. Одета она была почти так же, как и вдова, в темное шелковое платье с длинными рукавами; черная кружевная косынка была накинута поверх белого чепца и завязана под подбородком. Но все это было менее чисто и менее свежо. Руки были не такие белые, хотя такие же пухлые. Наружность была гораздо проще, хотя вульгарность замечалась уже в тяжелой черной толстой вдове Ионис. Словом, я не сомневался, что вторая дама была компаньонкой вдовы, особенно когда последняя обратилась к ней по поводу моего отказа от ужина со следующими словами:

— Все‑таки, Зефирина, г–н Нивьер — молодой человек и может проголодаться перед сном. Велите поставить холодную закуску в его комнату.

Громадная Зефирина встала; она оказалась такою же высокой, как и толстой.

— Прикажите также, — добавила хозяйка, когда Зефирина уже выходила из комнаты, — не позабыть о хлебах.

— О хлебе? — переспросила Зефирина тонким и слабым голосом, звучавшим как‑то забавно при ее фигуре.

1
{"b":"235462","o":1}