После злополучных июньских дней 1848 года, взволнованный и удрученный, до глубины души, бурями внешней жизни, я постарался обрести в уединении, если не покой, то, по крайней мере, веру. Если бы я был профессиональным философом, я бы мог верить или предполагать, что вера в идеи способствует спокойствию души, несмотря на гибельные события современной истории; но для меня это невозможно, и я смиренно сознаюсь, что даже уверенность в будущем, которое ниспослано Провидением, не могло бы заглушить в артистической душе приступов печали по поводу настоящего, омраченного и израненного междоусобной войной.

Для людей действия, лично интересующихся политическим событием, во всякой партии, во всяком положении существует волнение надежды или опасения, злоба или радость, упоение победой или досада на поражение. Но для бедного поэта, равно как и для праздной женщины, которые следят за событиями, не находя в них прямого и личного интереса, каков бы ни был результат борьбы, всегда есть глубокое отвращение к пролитой крови с какой бы ни было стороны, и какое-то отчаяние при виде этой ненависти, этих оскорблений, угроз, клеветы, поднимающихся к небесам, как от нечистой жертвы социальных потрясений.

В эти-то минуты, такой грозный и могучий гений, как у Дантона, пишет своими слезами, своей желчью нервами, ужасную поэму, драму, полную мучений и стенаний. Надо быть таким закаленным, как эта железная и огненная натура, чтобы остановить свое воображение на всех ужасах этого символического ада, когда имеешь перед глазами скорбное чистилище отчаяния на земле. В наше время художник, более мягкий и чувствительный, представляющий только отблеск и отголосок поколения, подобного ему, ощущает настоятельную потребность отвратить взор и развлечь воображение, перенесясь к идеалу мира, невинности и грез. Его душевная слабость заставляет его так действовать, но пусть он её не стыдится, так как в этом также заключается и его долг. В те времена, когда зло происходит от того, что люди не признают и ненавидят друг друга, миссия художника — прославлять кротость, доверие, дружбу, и напоминать таким образом людям, ожесточенным или павшим духом, что чистота нравов, нежные чувства и первобытная правдивость существуют и могут существовать на земле. Прямые намеки на современные несчастья, воззвание к волнующим страстям, вовсе не есть путь к спасению; тихая песнь, звук сельской свирели, сказки, усыпляющие маленьких детей без страха и страдания — лучше, чем зрелище действительных зол, да еще усиленных и омраченных лживыми красками.

Проповедовать единение, когда убивают друг друга, это все равно, что взывать в пустыне. Бывают времена, когда души так взволнованы, что остаются глухи ко всякому непосредственному увещанию.

С этих июньских дней, которых неизбежным следствием являются настоящие события, автор этого рассказа поставил себе задачей быть благодушным, хотя бы это ему стоило жизни. Он предоставляет смеяться над его пастушескими идиллиями, как предоставлял смеяться и над всем остальным, не обращая внимания на приговоры некоторых критиков. Он знает, что он доставит удовольствие тем, кто любит такого рода тон, а развлекать страдающих его же печалью, т. е. отвращением к ненависти и мести, значит приносить им наибольшее благо; правда, благо мимолетное, облегчение скоро проходящее, но более действительное, чем страстные речи, и более поразительное, чем классические доводы.

Дела отца Барбо из ла-Косс шли не дурно, так как он состоял при городском совете своей общины. У него было два поля, которые не только питали его семью, но и, кроме того давали доход. Он сбирал сено со своих лугов полными подводами; все признавали его кормом первого сорта, за исключением того сена, которое собиралось с ручья и было немного испорчено тростником.

Дом отца Барбо был хорошо выстроен, покрыт черепицей, красиво поставлен на косогоре, с садом, дающим хороший доход, и с виноградником величиной в 6 десятин.

Наконец, он имел за ригой прекрасный фруктовый сад, называемый у нас уш (une ouche) где изобиловали сливы и гиньские вишни, груши и садовая рябина. Даже орешники на окраинах считались самыми старыми и лучшими на две мили кругом.

Отец Барбо был человек бодрый, веселый, не злой, любящий свою семью, справедливый к своим соседям и прихожанам. У него уже было трое детей, когда мать Барбо, убедившись, что у них добра хватит на пять душ, и что не надо терять времени, так как приближаются: зрелые годы, подарила ему двойню сразу, двух славных мальчиков; они так были похожи, что почти невозможно было их различить, скоро все убедились, что это двойники, т. е. близнецы с поразительным сходством.

Бабка Сажетт, принявшая их в свой передник, когда они появились на свет, поспешила сделать перворожденному маленький крест на руке, а то, по её словам, кусок ленты или ожерелье можно потерять и, таким образом исчезнет право старшинства. «Когда ребенок окрепнет, — говорила она, — надо будет ему сделать никогда неизгладимую метку»; её совет тотчас привели в исполнение. Старшего мальчика назвали Сильвэном, но скоро его переименовали в Сильвинэ, чтобы отличить его от брата, крестившего его, а младшего назвали Ландри, и не изменяли больше его имени, потому что его дядя, крестивший его, с малых лет привык называться Ландришем.

Отец Барбо немного удивился, увидев две головки в люльке, когда он вернулся с ярмарки:

— Ну, ну, — сказал он, — люлька-то, кажется, слишком узка! Завтра утром надо будет ее увеличить.

Он умел столярничать, не учившись, и половину мебели сделал сам. С этими словами он пошел ухаживать за женой; она выпила большой стакан теплого вина и очень окрепла.

— Ты так трудишься, жена, — сказал он ей, — что и меня подбодряешь. Придется еще прокормить двух детей, нам вовсе не нужных; значит, не пора мне бросать обрабатывать землю и откармливать скотину. Не тревожься! будем работать, но в следующий раз не дари мне тройню, уж это будет слишком много!

Мать Барбо заплакала, что очень огорчило её мужа.

— Полно, полно, не печалься, милая жена, — сказал он. — Я тебя нисколько не укоряю, а, напротив того, благодарю. Ребята хорошие и отлично сложены, у них нет физических недостатков, слава Богу.

— Ах, Господи! — ответила жена, — знаю, что вы меня не попрекаете, хозяин, но сама я тревожусь, потому слышала, что очень неудобно и трудно — воспитать двойняшек. Один другому вредит, и почти всегда приходится одному погибнуть, чтобы другой уцелел.

— Может-ли это быть? — возразил отец. — Что касается меня, это первые двойняшки, которых я встречаю, случай ведь довольно редкий. Но вот бабка Сажетт обо всем хорошо знает и нам про это подробно расскажет.

Бабка Сажетт явилась на зов и ответила:

— Положитесь вы на меня; двойняшки будут живы и здоровы, как и другие дети. Вот уже 50 лет, как я занимаюсь ремеслом повитухи, вижу, как рождаются, живут или умирают все дети округа. Значит, не в первый раз я принимаю близнецов. Прежде всего, сходство не вредит здоровью. Иногда они вовсе не похожи друг на друга, как вы и я, часто бывает, что один сильный, а другой слабый, один живет, а другой умирает; но поглядите на ваших, каждый из них так же хорош и крепок, как будто он единственный сын. Они не повредили один другому в утробе матери; оба явились правильно, не очень мучая ее и сами не страдая. Они прелесть какие хорошенькие и хотят жить. Успокойтесь, мать Барбо, они вырастут вам на утешение. Только вы и те, которые их будут видеть ежедневно, сумеют их различить; я никогда не видела таких похожих двойняшек. Точно две куропатки, вылупившиеся из яйца; они так милы и одинаковы, что одна мать-куропатка их узнает.